Инспектор земных образов. Экспедиции и сновидения
Шрифт:
Томление места, топлёное молоко приокского вечера.
Вчерашним погожим вечером окские берега неожиданно преобразовались в сочные пейзажные полотна «малых голландцев» – с тучными коровами, заливными лугами, пышно-орнаментальными рощицами и скульптурно-стоящими отдельными деревьями; на зеркале воды уже заранее были «нарисованы» застывшие в напряжённом внимании в своих утлых лодочках рыбаки.
Безумное молчание мира невозможно в присутствии реки – река обнимает и проникает мир речением течения пространства.
Ты движешься к устью реки, обратив его в исток своего бытия.
Гористый бережок, придвигающий смутную природу оврагов, отвершков, отрожков к внутренней области телесных эрозий.
Корабельная органика – в мелкой дрожи спрятанного почти под водой тихо рокочущего двигателя – эксцентричного речного жителя.
Каюта сосредотачивает домашность речной субстанции своей твёрдо рассчитанной, честной теснотой. В ней корабельный уют достигает звенящей полноты размеренной речной жизни.
Город Рязань неожидан останцом разномастного изящного кремля, как бы возвышающим господствующую вокруг губернскую повседневную суету.
Стрелочка окской аллейки от рязанской пристани к самому городу, прерываемая лишь гигантской строящейся автомобильной эстакадой.
Двухшатровая Духовская церковь в самом углу кремля, вне собственно монастырских стен, являет чистое место стечения всех возможных онтологических обстоятельств – у слияния Трубежа и Лыбеди.
Одинокие рыбачки, размечающие тело Оки точками неведомых миру речных прозрений.
Люди, то и дело машущие вслед проходящему кораблю. Они означивают наше путешествие как уходящие в пространство памяти невидимые города.
Речной нарратив пронизывает тело путешествия.
Река визуального омывает мысль в её течении-шаро-враще-нии.
Бодрая музычка утром в каюте по судовому радио. Потусторонние воспоминания о классическом советском детстве.
Село Погост на речке Гусь с барочно-античным антуражем его церквей. Ты растекаешься здесь половодьем расслабленного тела, устраиваясь удобно «на спине» самого ландшафта.
Город Гусь-Железный злободневен и славен баташовскими железоделательными злодеяниями. Миф локального злодейства оказывается гнездом очень памятливых цепких пространств.
На обратном пути из Гуся-Железного покупка в Касимове на центральной (Соборной, Советской) улице местного шоколада. Обычная кулинария, обыденный день, налёт жадных до местных шоколадных достопримечательностей туристов. Оставляются здесь довольно большие деньги, которые на родине туриста имели бы совсем другой, более прозаический и в общем бесполезный смысл.
Ткач течения мечется, лечится фарватером речного тела.
Наплавные мосты, паромы гостят обломками случайной сухопутной невнятицы, с трудом удерживающейся на поверхности скрытых глубоководных итогов.
Подошёл на носу корабля бывший морячок Севморфло-та, пожилой уже, служил в ансамбле, давал концерты. Прыгал в Гольфстрим, купался. Весной спасть на Севере не хочется, всё время светло; осенью – темень, тянет в сон, поднимают пинками. Крепкая косточка, седой, в ловко прилегающей лёгкой рубашке. Ну что, говорит, – Нижнего еще не видать? Разговорчив, но быстро ушел – видно, на обед было пора.
Ты не обойдёшься метафорой воды-в-пути: гораздо проще про-быть себя письмошествием реки.
Безлюдные речные берега обнажают, демонстрируют внутренние полости бессознательного, которые могут быть подвижными лопастями мощного корабельно-телесного винта.
Образуемые кораблём в узких местах Оки волны обгоняют его у самых берегов, несутся нежданным авангардом «впереди паровоза», подтверждая пространственную реакционность речных путешествий.
Телесность мысли течёт рекой речи.
На речном мысу сознания виднеется острожек речевых сторожей.
Несколько туристок, исправно после еды исполняющих путевой ритуал-моцион с помощью наматывания переходных кругов вокруг корабля на второй (широкой и комфортной) палубе. Они поддерживают свою телесную форму, прочерчивая и окон-туривая себя окскими телодвижениями.
Голос водного логоса лоснится, поблёскивает серой шёрсткой отдалённого рекой птичьего гомона.
Полотно течения лопочет-топочет, плотью речного путешествия. Плоты движущейся водной топики.
Рукава речной рубахи зашиваются дырами заросших стариц.
Взвешивали в каюте по предложению моего десятилетнего сына, путешественного спутника, наши головы – на весах наших рук. Посчитали, что Ванина голова – килограмм пять, а моя потянет и на все десять. Ваня задался вопросом: а как же шеи-то удерживают столь непростой груз? Я по существу дела ничего ответить не смог. Видимо, пространство окского путешествия способствует появлению довольно путёвых вопросов и проблем.
Таинственные, задраенные на несколько разных ручек двери в корабельном коридоре, куда «Вход посторонним запрещён». Туда никто, сколь видим, не заходит, но никто и не выходит. Для
Вани с его непримиримой любознательностью постоянно спокойно ходить мимо таких тайных объектов сложно.
На дне бессознательного течёт река подлинного тела.
Суббота на Оке: берега густо населены отдыхающим стаффажем: машины, палатки, удочки, сети, гиканье, иногда матерок на катерке.
Подлинная длина реки определяется её метагеографическим измерением.
Речное хозяйство зиждется на образе текучего небесного дома.
Судно движется галсами, туда-сюда, от берега к берегу, от одного бакена – к другому. Ломаная линия пути постигается плавным шествием текущих окских окоёмов.
Рисуя реку, реку не всуе, рискуя.
Серебряные трубы Муромского полка. Что-то в этом есть, глубоко благородно забытое, но постоянно всплывающее на поверхность окской памяти.
Последний день путешествия. Прошли вновь Дзержинск и Шуховскую башню на мысу, идём к Нижнему. Погода испортилась, низкое небо сорит моросью. Но птицы на берегу поют.