Инспектор земных образов. Экспедиции и сновидения
Шрифт:
Случайным разговором текущая за окном купе дорога золотой осени.
Сон в пути оказывается путём расширяющегося, всепроникающего сна. Пространство раскладывается, раскрывается железнодорожным сном.
Купейная совместность становится, идёт мелкими частыми движениями встретившихся попутчиков, притирающихся, привыкающих друг к другу. Любое тело запоминает эти мелочи, присваивая их как общее достояние, наследие пространства.
Сидя в купе, усевшись в нём, как в собственном коконе, я нахожусь ещё во власти шлейфа допутевых состояний и аффектов.
Но они всё больше отстают, растворяются (бедные), исчезая в письме путевой ритмики.
Проводница пылесосит ковровую дорожку в коридоре вагона. Залазит в наше купе, елозит пылесосным хоботом по коврику под ногами. Пассажиры повисли приподнятыми ногами в воздухе – плывущим уходящим поездом.
Блик в чая стакане.
Не чаешь разговориться в келье купе.
Зеркало двери купейной.
Уходишь в пейзаж заоконный забывшись.
Вдруг заглянул полицейский в купе, улыбкой прикрывшись.
Недоверия едет страна.
На столике приоконном цветёт, растет куча еды и бутылок.
Замок готический воздуха.
Водонапорная башня стареет, молча уткнувшись в печаль.
Платформа пустынная мимо.
Дачки барачные сгрудились, к дороге цепляясь мечтами.
Небо – потерянный дар.
Стоянка долгая наконец.
Бестолочь движется, плещется, мается, выйдя из берегов.
Пещерной пустотой глазеющие брошенные гаражи вдоль путей.
Вокзал стеклянный огромный –
хочешь прилепиться к стенке, Не можешь.
Продажа шоколадных конфет на перроне.
Промокший окурок тускнеет в луже, отражающей тронувшийся скорый поезд.
«Я ещё помню время, когда люди шли с работы в телогрейках».
Взволнованный голос из соседнего купе.
Соседи обедают мирно.
Раскрыв дверку купе, сажусь в уголку.
Проводница проверяет билеты.
В темнеющих сумерках уходящие вдаль промзоны предместий.
Обшарпанный дом двухэтажный. Чуть дальше (сигналит), куполом золота облита, новая церковь Станция Кротовка.
Окормляющая суть степей, пронизываемых, прорезанных железной дорогой.
Сотрудник банка звонит Хотите ли активировать карту кредитную пишу эти строки в купе еле ручку найдя раздосадован цистерна ржавая на параллельных путях переполнен утраченным смыслом кто-то по скайпу тарабарит в дальнем купе чуть дребезжит стакан с ложечкой чайной хриплые вскрики ужаса вагонного биотуалета мягко плывущий состав вовлечёт в тишину по-кошачьи за кипятком к титану сходил путешествие по купейным мирам невзначай купы деревьев звучат путешествуешь сидя в постели слушая небо запрокинутое лицо потустороннего спящего в заходящее солнце падает поезд за-землю озимь зеленеющая еле глаз веселит долговязые тени дерев щупают поезд устюрт письмовязь железной дороги птицей застывшей карта внутренних гор чертится сызнова
Распадки горного разума темнеют тенями полузабытой дхармы.
Рвань горных небес, клочки внутренних ландшафтов аффекта.
елань елень луна мели голени неба горы
Поезд – самолёт, самокат, самохват горних образов.
Темень, окутывающая вечером движущийся поезд, становится пространством – метафорой постоянно расширяющегося, са-моподтверждающегося пути.
Минивара Абдулганеева, Нязепетровск. Книга «О родных и близких». Картины: «Пушкин ест арбуз», «Пушкин в уральском лесу». Маленькая, в большой шапке, с острым птичьим носиком, очень доверчивая и льнущая к любому ласковому слову. «Юродивая».
Вагонные споры. Военный из Владивостока, едет в отпуск в Подмосковье. Пюёт не просыхая, сохраняя при этом свежий взгляд на действительность. Советский Союз – его настоящая родина, так он и сказал. Он и там.
За вечер и ночь в поезде попутчики часто менялись. Это происходит как-то естественно. Видишь человека несколько часов, как-то обмениваешься словами. Потом он исчезает из твоей жизни навсегда. Но остаётся маленькое место памяти, движущийся ландшафт прошлого.
На остановке. Томительное ожидание, что придут новые пассажиры, ибо в купе – два незанятых места. Предстоит ли новое вживание в уже другое купейное пространство, хотя и крохотное физически?
Испорченное электронное табло в вагонном коридоре. Время то 2.10, то 2.13; температура постоянно +68 С.
ты проникаешь в язык колёсных пар шпал перестука на рельсовых стыках и ветра становясь языком заоконного леса бегущего осени мимоидущей цветущей разлагаясь на место и место и место пространствуешь сквозь невозможную вязь себя дорогой железной телесным желе лёжа на полке верхней и верной обласкано лицо пространства движеньем соразмерным бытию таящаяся нежность круго(в)зоров вращается зеницы прикас/заньем ладонью неба взят ты в я другого
НАБРОСКИ К ТЕОРИИ ВЕЛИКИХ МОГОЛОВ
В сердце воздуха
Древесность как геопоэтическая тема.
В сердце воздуха.
К метагеографии деревьев.
К метагеографии деревьев. Одинокое дерево в поле, на склоне. Роща, опушка. Ветки и крона. Мир коры. Пространство и древесность. Ритм веток. Пространство, ограничиваемое и формируемое кроной, ветками, листьями деревьев – поистине настоящий географический образ.
Метагеография деревьев: внешняя и внутренняя.
Наследие образов.
Семантика неба, небесных состояний. Цветовые ограничения, переливы, оттенки, возникающие благодаря наплыву, прохождению, уходу огромного тучевого тучного пласта, точного в своей моментальной ливневой наводке. Желтое небо на закате сквозь грузные тучевые телеса, убегающие – а тем временем – снова закат – и «наваринский бой» всё более проникает по облачным кромкам, захватывая и центр тучевой камбалы.
География искусства: возможность исследования экзистенциальных ситуаций творца, художника в месте, где он находится/ находился, пребывал, творил. Бытие местом, бытие-в-месте: гео-графизация искусства означает, что художник, творец не только преобразует свое место – он размещает свое искусство и размещается им. Место художника как географический образ – это ментальное ядро географии искусства.