Инстинкт гнева
Шрифт:
Из зоны света и тепла выскользнула и попятилась под прикрытие деревьев какая-то тень.
— А ну, стой! — крикнула Женя, взмахнув ножом. — Сядь, где сидел, не то порежу!
— Э-эй, соседка, ты чего?! — тень проковыляла обратно к костру. — Убери перо! Сдурела, блин, девка!
Ни ростом, ни фигурой, ни походкой этот человек на помощника зверя не смахивал даже отдаленно, и Женя немного остыла. К тому же она узнала в нем старого знакомого. Он всегда был выпивохой, но других серьезных прегрешений за ним не числилось, а крови, насколько помнила Женя, он вообще боялся, как огня.
— Еремей, ты?
— Я,
— Кто это был? — Женя сложила нож.
— Где был, на? — сосед повертел головой. — Тут прямо был?
— С ручника снимись! — Женя почувствовала, что ее снова начинает потряхивать, но теперь не от страха и напряжения, а от элементарной злости на этого тупицу. — Он отсюда к дороге вышел, раненого притащил к белому фургону!
— Какого, блин, раненого? Какой, блин, фургон? Кто ранил, на? Ты, что ль? Пырнула, что ль? Ну, ты даешь, на! — Еремей хрипло рассмеялся и подмигнул. — Всем?
— Не дождешься, тебе не дам, — Женя спрятала нож и попыталась успокоиться. — Кто он? Ты сним квасил?
— Ну, может, и с ним, на, я ж не знаю. — Еремей поскреб в бороде, кого-то изловил и раздавил грязным, обломанным ногтем. — Вечеряли мы тут с одним корешем у костерка, а потом он вдруг с места в карьер, на, и был таков. Приспичило небось, с кем не бывает?
— Давно приспичило?
— У меня тут «ходиков» нет. Ну, может, с полчаса.
— И больше никого тут не было?
— Не-а.
Еремей будто бы невзначай постучал корявым пальцем по Жениной сумке. Поскольку там ничего не звенело и не булькало, интерес к пустому багажу он тут же потерял. Женя тем временем собралась с мыслями.
— Как он выглядит?
— А я разглядывал, на? — сосед зевнул и поворошил угли обгорелой веткой. — Голос, на, вроде знакомый, наливал поровну, на кой бес мне его разглядывать? Я не разглядывал. Вот если б он себе больше плеснул, на, я бы его…
— Хватит трепаться, — грозно приказала Женя. — Голос на чей похож?
— Да бес его знает, на. — Еремей пошарил в траве позади себя и выудил влажный бычок. — У тебя папироски нет?
— Нет.
— А парфум не китайский? Говорят, с китайского сразу боты на шкаф. Польский лучше всего, на. У тебя какой?
— Не пользуюсь. Дезодорант пойдет? Шариковый, отечественный.
— Не-е, блин, я чего, лизать его буду, что ль? — Еремей отвернулся, вынул из костра тлеющую ветку и принялся старательно раскуривать бычок. Преуспев, он задумчиво почесал под кепкой лысину и вернулся к теме: — Может, и не похож голос-то. Просто показалось, может. Он же наливал, вот я и…
Женя махнула рукой и быстро пошла к дороге. Толку от такого свидетеля ноль. Вот если ему налить… нет, все равно будет ноль. Насочиняет он за бутылку больше Толстого, но Жене сочинения Еремея, бывшего соседа по площадке, а ныне «странствующего алкаша», до лампочки. Она была уверена, что эту бессовестную скотину, страхующую маньяка, сумеет найти и без помощи случайного собутыльника. У Жени имелись кое-какие знакомые и среди «дружинников», и среди хулиганов. Не одним, так другим «тема» должна понравиться. Лучше бы, конечно, подписались «дружинники», связываться со шпаной — не лучший вариант, но упускать возможность
— Выглядите, как подстреленный орел, — мастер Чесноков усмехнулся. — Болит?
Вообще-то Островский не находил в сложившейся ситуации повода для веселья. Совсем не находил. Начальству, конечно, виднее, да и дырка в животе не у него, но все-таки можно было вести себя и потактичнее.
— Ноет, — Островский поморщился и осторожно погладил бок. — Заживает непривычно медленно. Шесть часов прошло, а рана до сих пор не затянулась.
— Главное — живы, — мастер развалился в кресле и поправил очки.
Островский внутренне вскипел, но постарался скрыть эмоции. Что поделать, если так сложилось? Начальство не выбирают.
Мастер Чесноков никогда не слыл особо чутким человеком. Всеволод Семенович отлично помнил времена, когда Чесноков был бригадиром, затем начинающим мастером на Северо-Европейском участке, членом Цехового Совета по вопросам автоматизации… всегда было одно и то же: безупречная работа и полное равнодушие к подчиненным. Его вообще интересовали только две вещи: работа и трубки. Или наоборот, не суть важно. За целеустремленность и работоспособность его можно было уважать, все так и делали, но чуткости мастеру явно не хватало, это тоже замечали все, кто трудился на его участке.
Бригадир снова коснулся повязки. Ныло невыносимо. Понятно, что Чеснокову чужие раны до лампочки, но мог бы и посочувствовать, все-таки не первый день знакомы.
— Жив, — процедил бригадир сквозь зубы. — Разрешите продолжать?
— Продолжайте, — мастер снова поправил очки, но теперь не рукой, а состроив особую мину.
Очки ему шли, как корове седло. И нужны были так же. Со здоровьем у членов Цеха никогда не было проблем (не считая ранений, полученных от Хамелеона), так что всякие очки и трости — это выпендреж чистой воды. Лучше бы вес сбросил, усики свои дурацкие сбрил да трубкой перестал дымить, дышать невозможно! Сегодня внешность и привычки мастера раздражали особенно сильно, но Островский мужественно терпел, субординация прежде всего. Бригадир взял себя в руки и продолжил:
— Маскировка у врага высший класс, он действительно сливается с окружающей местностью, как хамелеон. Буквально растворяется. Мы взяли его в кольцо, положили по магазину точно в цель, как нам показалось, но на самом деле только попортили деревья. А потом начался ночной кошмар наяву. Хамелеон орудовал ножом, но его нож был гораздо быстрее наших пистолетов.
— У Хавьера нет ножевых ран, — заметил Чесноков.
— Ему враг сломал шею. Подкрался сзади и свернул, одним движением, как в кино. Силы ему явно не занимать. Я выстрелил, но промахнулся. Джакомо и Василий бросились на врага, но он выскользнул у них из рук и ударил итальянца в затылок. Вы видели, как проламывают череп ножом?