Инстинкт Убийцы. Книга 2
Шрифт:
Дело Деревко так и осталось только делом на бумаге, хотя даже секретарше было понятно, что там поработала Фатима, было понятно всем, но Фатиму так и не поймали, и хотя на папках стояла большая печать «Секретно. 2-й уровень допуска», что в переводе означало: «Фатима», ни одного ареста так и не было произведено. Ни одной зацепки, эта паскуда как будто растворилась в воздухе. Ей просто невероятно везло, а им просто невероятно не везло, но ведь он не мог так сказать полковнику. Поэтому снова бессонные ночи, снова нервы, снова и снова допрос свидетелей, которых почти не было, а если и были, то ничего путного сказать не могли, поскольку ничего не видели. И они не врали, за годы службы Вадим не хуже детектора мог это определять.
И вот он опять оказался на берегу Черного моря, только теперь их поселили не на вилле, а в каком-то занюханном санатории, где краны текли, а из щелей лезли тараканы. Но его это не напрягало, все равно за все время командировки он провел в этом сарае не больше 5 часов, и это за две недели. Начальство и пресса нажимали, приходилось спать где и когда придется, а зачастую вообще не спать, и вот в эти сумасшедшие дни Вадим даже начал любить свою бессонницу. Иногда ему удавалось уснуть на час в машине или прямо за столом в штабе, который они развернули в местном отделении ФСБ, пару раз он даже ночевал в своем клоповнике, и тогда ему явно было не до текущего крана или тараканьих бегов. Все так, работа – вот единственное действенное лекарство от всего.
За эти две недели полковник каждый божий день спускал на него всех собак, напоминая ему ежесекундно то, что Вадим и сам прекрасно знал – он сидит в своем кресле только потому, что лучше других осведомлен о Фатиме, а если толку от него будет не больше, чем от остальных, он снова отправится в общий кабинет и будет бегать как гончая, а не раздавать приказы. Все это Вадим и сам предвидел, думал об этом каждую гребаную секунду своей жизни, видит Бог, меньше всего он хотел назад в общий кабинет, где сидят простые оперативники. Нет ничего хуже, чем вернуться с позором, и если такое произойдет, всем будет понятно, что за захламленным столом общего кабинета он и останется до конца карьеры. Неудачникам повышения не дают, а в их организации – тем более.
Тиски сжимались со всех сторон: на них давила пресса – читай: на него, ведь он вел это дело – трубя во все трубы о несостоятельности правоохранительных органов, из-за малыша они просто озверели; с другой стороны, просто забодал старый козел, так Вадим называл Юрия Ситко, личность-легенду, который каждый проклятый день орал у него в кабинете и требовал разлепить задницу и найти убийцу сына, невестки и самое главное – обожаемого внучка. А вот тут как раз и начинались самые большие вопросы. Убит ли мелкий Ситко или …? По официальной версии малыш мертв, но это для журналистов, а вот в самом штабе в это пока не верили.
– Скорее всего ребенок найдется в каком-нибудь приюте, – почти сразу, как стало известно о пропаже, заявил полковник, – хотя, может, найдется и в каком-нибудь мусорном баке, или навеки останется в пучине морской. Но я думаю, живой или мертвый, он найдется.
И вот прошел уже месяц, а малыш так и не всплыл, ни в прямом, ни в переносном смысле. После возвращения из Сочи, Вадим и его команда во главе с этим надоедливым козлом Сухановым засели за работу. В самом городе ловить уже было нечего, свидетели опрошены, они как всегда ничего не видели, улики собраны, произвели даже один важный арест, но к Фатиме он опять-таки отношения не имел, зато имел к Ситко и причинам его смерти. Бессонные дни и ночи Вадима много принесли следствию, но не принесли главного – Фатиму. Но полковник, который теперь прилип к Вадиму, как банный лист к заднице, твердо верил, что рано или поздно они ее возьмут.
В Москве их команде выделили отдельный зал для совещаний, оборудованный всем, что только можно пожелать, и там-то Вадим теперь проводил свои дни, заходя туда утром и выходя вечером. Лишь иногда, когда полковник отлучался по делам или доложить начальству о ходе расследования, они работали каждый в своем кабинете, собираясь в зале лишь на пару часов, чтобы обсудить новые данные или стратегию.
Четырнадцать адских дней в Сочи помогли Вадиму удержаться в кресле главного следователя. А выяснил он действительно немало, правда, ничего из этих шокирующих открытий в прессу так не попало и не попадет, и не только благодаря старшему Ситко и его деньгам, на всем деле стоял гриф «Секретно», а значит, то, что они узнали, не узнает больше никто. Даже Дед (одно из прозвищ Ситко-старшего, данное ему Вадимом) не знал всего, лишь то, что скрыть было невозможно: его сынок по-тихому выстроил за спиной отца свою пирамиду, а кирпичики воровал у папаши, вот вам и семейные узы. Но Вадим уже ничему не удивлялся, люди – грязь, самая что ни на есть грязная и вонючая, на такой работе понимаешь это глубже и быстрее, чем любой философ, и Вадим уже вдоволь в ней накопался, а в этом деле вообще увяз по самые уши.
Они работали совместно с другой командой, те парни занимались наркоканалом, с которым и был связан Евгений Ситко. Ожидались серьезные аресты, но все это пока не очень-то приближало Вадима к его золотому призу – Фатиме, заказчиков пока так и не нашли, а если бы и нашли, никто никогда не видел ее в лицо… Хотя, чем черт не шутит. Все, что они выяснили: наркотрафик из Афганистана успешно кормил Евгения, а в Афганистане этих накробаронов как тут бухгалтеров, там все этим занимаются, это, можно сказать, визитная карточка страны. Ребята из второй команды сокрушались, что Евгений преждевременно откинул копыта и ничем теперь не поможет, команда Вадима тоже переживала, но только совсем по другому поводу – Ситко подох от руки Фатимы, а значит, у них на одну головную боль прибавилось. И над всеми стоял этот крикливый полковник и погонял всех кнутом, поневоле завоешь.
Сегодняшнее утро ничем не отличалось от бесконечной вереницы подобных дней, Вадим собирался на работу, проведя очередную почти бессонную ночь в своей просторной, но совершенно необжитой квартире в новом районе Москвы. Там было тихо и зелено, но все это никак не помогало ему спать, а значит, было совершенно бесполезно. Он переехал в эту красивую многоэтажку уже год назад, но так и не разобрал вещи, на это у него просто не было времени. Он распаковал только самый минимум: кое-что из посуды, кое-что из белья, бритвенные принадлежности, и всё. Телевизор – большая ЖК панель – так и стоял на полу, собирая пыль, диван и кресла бесформенными грудами стояли абы как, все еще затянутые целлофаном, зато рабочий стол занял свое место в первый же день, как и большой шифоньер и гладильная доска – Вадим никогда не позволял себе выйти из дома в неопрятном виде.
Спальня с большим панорамным окном тоже походила на временное пристанище, а не на самое укромное место в квартире: никаких занавесок, из мебели лишь громадная кровать, на которой, как казалось Вадиму, – и как он не раз пробовал, – можно было спать и вдоль, и поперек, и при этом почти не заметить разницы; и тот самый шифоньер, хранящий все его дорогие костюмы, рубашки и несколько комплектов формы, один парадный и два повседневных. Постель представляла собой целое поле смятого тряпья, как будто на этой кровати не спали, а сражались за каждую секунду сна. И так оно и было, за эту долгую-долгую ночь Вадиму удалось отвоевать целых 3 часа сна, и это была большая победа, уж он-то это знал. Хоть сегодня не буду ощущать себя зомби, думал он, в 4 утра принимая душ и готовя себя к очередному «чудесному» дню в круглом зале центрального управления ФСБ.
К постоянной усталости он привык, как некоторые люди привыкают к несильной боли, но дни, когда ему не удавалось отвоевать ни секунды сна, казались ему сплошным серым кошмаром, ему казалось, что кто-то издевается над ним садистским изощренным способом, у него совершено не было сил, но измученный организм никак не желал отключаться, и хуже всего здесь была отнюдь не физическая усталость, гораздо сильнее добивала усталость умственная. И что самое поразительное, его похожие на разжиженную кашу мозги в такие дни работали ничуть не хуже, он по-прежнему, даже против своей воли, фиксировал и замечал все, все анализировал и сопоставлял, чувствуя, как в голове ревет на последнем издыхании перегревшийся мотор. Ревет, но не отключается.