Инструментарий человечества
Шрифт:
– Он не пострадал, но, как и его наследники на протяжении многих поколений, будет видеть ультрафиолетовые волны. Уложите его в постель. К утру он придет в норму. И, кстати, не пускайте никого к дворцовому фасаду сегодня ночью. Мы будем строить здание, которое он попросил. Храм Артемиды Эфесской.
Начальник охраны ответил:
– Мы не можем убрать охрану из дворца. Это наш штаб, и никто, даже сам губернатор ночи, не имеет права оставлять его без охраны. Дневные люди могут снова на нас напасть.
Даймони мягко улыбнулся.
– В таком случае запишите их имена и узнайте последние слова. Мы не станем с ними сражаться, офицер,
Начальник охраны посмотрел на своего хозяина, который лежал пластом на полу, сжимая голову руками. Тот выкашлял слова:
– Оставьте… меня… в покое!
Начальник охраны снова посмотрел на холодного, сдержанного даймони. И сказал:
– Я сделаю, что смогу, сэр.
Эфесский храм был готов к следующему утру.
Его поддерживали дорические колонны Древней Земли; фриз украшали боги, жрецы и лошади; здание было совершенным в своих пропорциях.
Ночной губернатор мог его видеть.
Прислужники губернатора – нет.
Сорок тысяч отрезов шерсти Пушистых гор были уплачены.
Даймони отбыли.
Губернатор умер, и его наследники, которые могли видеть здание, тоже. Дворец можно было увидеть только в ультрафиолетовых лучах, и обычные люди могли созерцать храм на Хеопсе II, лишь когда особенно сильная буря очерчивала его жесткой снежной пылью.
Но теперь оно принадлежало Роду Макбану и находилось на Старой Северной Австралии, а вовсе не на Хеопсе II.
Как это случилось?
И кому понадобилось покупать невидимый храм?
Дикому Уильяму, вот кому. Дикому Уильяму Макартуру, который радовал, раздражал, позорил и веселил целые поколения севстралийцев своими фантастическими розыгрышами, невероятными причудами и капризами, охватывавшими весь мир.
Уильям Макартур был двадцатидвухкратным прадедом Рода Макбана по материнской линии. Он был человеком своего времени, настоящим человеком. Счастливым, пьяным от остроумия, когда трезвым как стеклышко; трезвым от очарования, когда вдребезги пьяным. При желании он мог уболтать ноги покинуть овцу, мог уболтать Содружество забыть про законы.
И уболтал.
Содружество скупало все строения даймони, которые могло отыскать, и использовало их вместо сторожевых аванпостов. Симпатичные маленькие викторианские коттеджи отправляли на орбиту в качестве дальних опорных пунктов. В других мирах покупали театры и доставляли через космос на Старую Северную Австралию, где они становились бомбоубежищами или ветеринарными центрами для вечно больных овец, дающих богатство. Никто не мог разобрать построенное даймони здание, и потому оставалось только срезать его с недаймонийского фундамента, поднять при помощи ракет или плоскоформирования и зашвырнуть через космос на новое место. О разгрузке севстралийцы могли не беспокоиться: они просто роняли дома. С ними при этом ничего не происходило. Некоторые простые строения даймони разваливались, поскольку были сделаны разборными, но если они были цельными, то цельными и оставались.
Дикий Уильям прослышал про храм. Хеопс II лежал в руинах. Лишайник заболел растительной инфекцией и погиб. Немногочисленные оставшиеся хеопсяне стали нищими, выпрашивавшими у Инструментария статус беженцев и эмигрантов. Содружество купило их маленькие домики, но даже Содружество Старой Северной Австралии не знало, как поступить с невидимым и невероятно красивым греческим храмом.
Дикий Уильям посетил его. Серьезно осмотрел, в прямом смысле, через снайперский прицел в ультрафиолетовом режиме. Убедил правительство позволить ему потратить половину своего колоссального состояния на то, чтобы поставить храм в долине, рядом с Пастбищем рока.
И теперь он принадлежал Роду Макбану. И там размещался его компьютер. Его собственный компьютер.
Род мог общаться с ним через удлинитель, который шел в провал со спрятанными сокровищами. Иногда он беседовал с ним через переговорную точку в поле, которая детально воспроизводила блестящий красно-черный металл старого компьютера. Или он мог прийти в это странное здание, во Дворец ночного губернатора, и, подобно древним почитателям Артемиды, воскликнуть: «Велика ты, о Артемида Эфесская!» Если он входил таким образом, перед ним возникала полнофункциональная консоль, которую автоматически разблокировало его присутствие, как ему показал его дед три детства назад, когда старик Макбан еще питал надежды, что Род станет обычным севстралийским мальчиком. Дед, использовав собственный личный код, разблокировал панель доступа и предложил компьютеру сделать защищенную от случайных ошибок запись Рода, чтобы машина всегда узнавала Родерика Фредерика Рональда Арнольда Уильяма Макартура Макбана CLI, какого бы возраста тот ни достиг, как бы ни покалечился или ни замаскировался, каким бы больным или отчаявшимся ни вернулся к машине своих праотцов. Старик даже не поинтересовался у компьютера, каким образом проводилась идентификация. Он ему доверял.
Род поднялся по ступеням Дворца. Своим вторым зрением он видел сверкающие колонны с древней резьбой; он не знал, почему может видеть в ультрафиолете, поскольку не замечал различий между собой и другими людьми по части глаз, разве что у него чаще болела голова от долгого пребывания на улице при слабой облачности. Но в такие моменты, как этот, эффект был потрясающим. Это было его время, его храм, его собственное место. Он мог видеть, в отраженном Дворцом свете, то, ради чего многие его родственники выбирались по ночам из дома. Они тоже видели Дворец – частью семейного наследия была способность созерцать храм, которого не могли видеть друзья, – но не могли в него войти.
Он один мог.
– Впусти меня, компьютер! – крикнул Род.
– Запрос избыточен, – ответил компьютер. – Вход для тебя всегда открыт. – У него был мужской севстралийский голос, в котором звучали театральные нотки. Род не был уверен, что этот голос принадлежал его собственному предку; когда он прямо спросил компьютер, чей голос тот использует, машина ответила: «Данная информация была удалена из моей памяти. Я не знаю. Исторические свидетельства указывают на то, что это был мужчина, который жил в то время, когда меня здесь установили, уже пожилой, когда была сделана запись».
Род ощущал бы себя энергичным и умным, если бы не чувство благоговения, которое ему внушал Дворец ночного губернатора, ярко сиявший под темными севстралийскими облаками. Он хотел сказать что-нибудь легкомысленное, но смог только пробормотать:
– Вот я.
– Принято и учтено, – сообщил компьютерный голос. – Будь я человеком, принес бы тебе поздравления, поскольку ты еще жив. Но я компьютер, и у меня нет мнения на этот счет. Я просто отмечаю факт.
– Что мне теперь делать? – спросил Род.