Интерконтинентальный мост
Шрифт:
— Собственно, главный разговор у нас с вами будет о будущем. В Центральном Комитете партии и в правительстве готовится документ о новой хозяйственной стратегии Севера. Вы получите проект перед отъездом. Он переводится на эскимосский и чукотский языки. Прежде чем этот документ будет претворен в закон, все его наметки должны будут быть всенародно обсуждены. Чукотского и эскимосского населения у нас не так много, и каждая семья должна знать об этом. Хорошо, если бы высказалось как можно больше людей. Пусть не стесняются в своих высказываниях, не скрывают, если против. Речь идет о будущем, а решать будет сам народ. Это, так сказать, главное. И другое: вы, наверное, уже слышали о предстоящем приезде глав государств?
Иван Теин молча кивнул.
— Главная ответственность будет лежать на Совете, — строго произнес Григорий Окотто. — На днях в Уэлен прибывает специальная группа подготовки визита. Сергей Иванович Метелица будет готовиться по своей линии, а вы — по своей. Как ваша гостиница?
— В порядке, — ответил Иван Теин. — Там два трехкомнатных номера, вполне достаточных для президентов.
— А что-нибудь такое экзотическое?
— В ярангах их, что ли, поселить?
— В ярангах… — задумчиво проговорил Григорий Окотто. — В этом что-то есть. Хотя кто их разберет. На всякий случай и этот вариант держи. А вдруг им захочется?
Иван Теин полагал, что Григорий Окотто, проработавший несколько лет в Генеральном консульстве СССР в Сан-Франциско, уж должен кое-что знать о привычках таких высокопоставленных особ, но, как оказалось, он в этом деле был так же несведущ, как и его уэленский соплеменник.
Разговор подходил к концу, а Иван Теин так и не знал, как подступиться к своему делу. Он даже почувствовал легкую испарину от напряжения. Но тут сам Григорий Окотто пришел на помощь:
— Обедать приезжайте ко мне! Около часу будьте в гостинице, Семен Дулган заедет за вами.
До обеда оставалось довольно времени, и Иван Теин решил прогуляться по Анадырю. От нового семиэтажного Дворца Советов, поставленного на месте старого административного здания, к мемориалу Первого ревкома Чукотки вела широкая, вымощенная специальным морозоустойчивым бетоном улица имени Этлену. Сам дворец сверкал заиндевелым мрамором из бухты Секлюк и своим темно-серым торжественным цветом перекликался с памятником. Улица неожиданно обрывалась, открывая бесконечную ширь Анадырского лимана, еще более увеличенную акваторией водохранилища. Иван Теин хорошо помнил, как возводили эту плотину. Когда Анадырь-река текла вольно, мыс Обсервации казался высоким, крутым, а теперь он как бы притопился. Зато ширь поднятой воды заняла неизменные берега, уйдя далеко, аж к Канчалану, древнему обиталищу оленных людей.
За памятником Первому ревкому находился мемориал. У каменной стены, на мраморных плитах были высечены имена знаменитых людей Чукотки: Тэвлянто, Отке, Рультытегина, Юрия Анко… Славная, совсем недавняя история Советской Чукотки, начавшаяся вот там, в самом устье Казачки, в девятнадцатом году прошлого столетия, в низком, вытянутом деревянном здании, на стене которого прикреплена мемориальная доска, была ярко представлена на небольшой площади.
Анадырская набережная носила на себе следы увлечения искусственными украшениями: мраморный берег тянулся далеко вверх по лиману, открывая широкое поле, где в летние солнечные дни гуляли жители окружного центра.
Поначалу и в Уэлене намеревались закрыть камнем живой берег лагуны, но потом хватило разума сохранить естественный зеленый дернистый берег. И здесь было бы лучше, если бы остался живой, ничем не нарушенный, первозданный берег Анадырского лимана.
Хорошо хоть научились наконец строить приличное жилье на Севере. А то ведь почти до конца прошлого столетия не было даже научно обоснованных норм жилья для северянина. Видимо, полагали, что раз здешние люди тысячелетия прожили в ярангах, то всякое более или менее благоустроенное жилье они воспримут как благо. Так и было: неизбалованный коммунальными удобствами северянин за короткое время безропотно прошел стадию однокомнатных домишек, затем бетонных коробок с постоянно выходящим из строя отопительным оборудованием, далее серию «Арктика», за ней, к счастью, неосуществленные полуфантастические проекты строительства северных городов под колпаками, чтобы создать северянину «комфортные условия не только в квартире, но и за ее пределами», как писалось в комсомольских газетах тех лет. Ярким примером бездумного отношения к Северу был так называемый Дворец пионеров и школьников на Чукотке, возведенный с большой помпой в начале семидесятых годов прошлого столетия и снесенный уже в начале нынешнего. Он был спроектирован представителем какого-то южного народа, никогда не слышавшего, что такое вечная мерзлота. Долгие годы при Дворце пионеров сиял голубым кафелем пустой и удручающе сухой бассейн, к которому никак невозможно было подвести тундровую воду. По нижнему этажу, рассчитанному на южное солнце, невозможно было пройти без теплой шубы даже летом, ибо холод вечной мерзлоты проникал сюда сквозь незащищенный пол… Такого рода промахи в те годы были нередки. И, к счастью, после создания соответствующих институтов, действительно ответственных за свои рекомендации, эти упущения постепенно прекратились.
Иван Теин посмотрел на часы и заторопился в гостиницу.
Машина уже стояла у подъезда, и Семен Дулган укоризненно посмотрел в глаза Ивану Теину, однако ничего не сказал.
Председатель окружного исполкома жил в просторном доме над Казачкой, за старой плотиной. Он занимал целый этаж небольшого дома старой постройки, и первое, что подумалось Ивану Теину, когда он открыл дверь, что по ошибке попал в детский сад. Хор детских голосов оглушил его, и в прихожую вместе с Григорием Окотто выбежала, выкатилась на каких-то велосипедах-самокатах целая толпа ребятишек.
— Это, что же, все ваши? — не удержавшись, спросил Иван Теин.
— Внуки и внучата! — с нескрываемой гордостью сказал Григорий Окотто. — Вон Валентинины, эти Сергея-младшего, вон те двое близнецов — Григория-младшего. А этот — самый храбрый и самый маленький — нашего младшего сына Владимира. Все они живут с нами, наши дети, невестки, зятья. Так веселее.
— Не шумно? — осторожно спросил Иван Теин.
— Это прекрасно! — с энтузиазмом возразил Григорий Окотто. — Когда мы с Айнаной жили по заграницам, домашняя тишина нам осточертела. Тихими вечерами мы мечтали о том, как поселимся на Чукотке, соберем всех наших под одной крышей и будем глохнуть от детского смеха, визга и даже плача.
— И мечты наши сбылись! — с улыбкой объявила хозяйка, появившись в дверях.
Обед был простой, но вкусный. Было одно типичное анадырское блюдо: вареные малосольные лососиные брюшки.
— Копальхен [9] еще делают в Уэлене? — спросил Григорий Окотто.
— Делают, — ответил Иван Теин. — Думаю, что у запасливого Саши Вулькына можно даже итгильгын [10] найти.
— Что ты говоришь! Скажи, чтобы для меня приберег кусочек, — попросил Окотто. — Возможно, что мне придется принимать высокого гостя.
9
Копальхен — специфически приготовленное моржовое мясо.
10
Итгильгын — китовая кожа с салом.
— Да уж как-нибудь найдем для вас, — пообещал Иван Теин, с затаенной завистью оглядывая весь этот шумный табор, в каком-то непостижимом для него порядке рассевшийся за длинный, во всю большую комнату обеденный стол.
Несмотря на это, за столом царил порядок, и Иван Теин по напряженному лицу Айнаны понимал, что это достигалось нелегко.
— Мы с Иваном Теином будем пить чай в кабинете, — сказал Григорий Окотто.
В кабинете все же был слышен усилившийся шум в столовой: видимо, дети наконец-то почувствовали себя вольнее.