Интернационал дураков

Мелихов Александр

– Да если бы он был, как ты выражаешься, пейсатым, он бы сидел на общем седере наравне со всеми, я сама в Израиле видела!

– Чего я не видел в твоей Израиловке – моя родина – Россия!

– В Израиле бы твоего Максика устроили, научили себя вести…

– Это вы у него должны учиться, как себя вести!

– А почему же его все время бьют?

– Сволочи потому что, потому и бьют.

– А когда он сам ударил Жору Карпухина, это как?..

– Значит, Жора его чем-то обидел. Просто так он никого не тронет.

– А чем тыего обидел, когда он тебя ударил ногой по голове? Ты сам рассказывал, как ты полчаса лежал на снегу…

– Значит, обидел. Такой доброты, как у моего Максика…

– А когда он ребенка из коляски выбросил?

– Он просто хотел с ним поиграть, а папаша сам на него набросился.

Ребенок-даун никогда не тронет другого ребенка!

– Скоро тридцать лет, а он все ребенок!.. И он не даун, он кретин.

– Сколько раз я просил тебя не оскорблять ребенка-инвалида!!!

– Это не оскорбление, это диагноз.

– Вот и держи его при себе. Очень уж ты ученая…

– Да уж побольше… Когда я еще работала в Сюллики, у одной женщины родился ребенок-даун. Мы позвали ее с мужем в наш центр, хотели показать, как им здесь хорошо. И привели самого смирного. А он увидел младенца у них на руках и вдруг как его треснет!.. Они не ожидали, даже закрыться не успели. Он ударился головкой об стенку, была черепно-мозговая травма… Нас потом всех чуть не пересажали. Это как бойцовые собаки – она может год вилять хвостом, а потом вдруг цапнуть. Немотивированная агрессия.

– Теперь ты его с собакой сравниваешь?!. – Лев Аронович с громом отодвинул стул и исчез – только мелькнули в окне развевающиеся седины.

За усердно жующим банкетным столом кое-кто из родителей озадаченно покосился в нашу сторону, а дети продолжали жевать, как жевали. Женя выглядела смущенной, однако без признаков раскаяния.

– Они меня так достали своим враньем, – придвинувшись ко мне через столик, тоном обиженной заговорщицы пожаловалась она. – Как будто только их дети чего-то стоят, как будто они одни герои… А я, между прочим, тоже своего сына вырастила совершенно одна. Очень хитро у них получается: с одной стороны, нам не на что жаловаться, раз у нас нормальные дети, а с другой стороны, наши дети в подметки не годятся их уродам!.. Как только в “Огонек надежды” попадет какой-нибудь нормальный ребенок – он же сразу все обегает, тысячу вопросов задаст – так они все разом накидываются: ах, какой он невоспитанный!..

– Это так по-человечески… Самым несчастным нужен совсем уж непроглядный сказочный слой, а нам сгодится и потоньше.

– Вы считаете, правды вообще не существует?..

– В точку. Сказать: “Я более прав, чем ты”, все равно что сказать:

“Мои интересы важнее твоих”.

– Но я, по крайней мере, из-за своих сказок не забываю, что моему ребенку на самом деле нужно. А Лева своего обожаемого Максика одевает в старые мамашины сапоги, в пиджак с распоротой подмышкой… У него ведь и зубы ужасные… Лева его разбаловал так, что он теперь без него шагу не сможет ступить – или сам куда-нибудь провалится, или его побьют. В интернате же его сразу заколют – и все из-за Левиной

преданности … “Злые” родители заставляют и постель убирать, и воду носить – и дети их вполне могут без них обойтись. А добрые душат детей своей любовью!.. А когда им об этом говоришь, у всех одна песня: я мечтаю его пережить. Да что же это за родители, которые мечтают пережить своих детей! И многим из них даже в интернате, в конце концов, будет лучше, чем дома. Где они вообще сидят в тюрьме!

И Лева держит Максика в тюрьме. Только дает ему жирной еды по две порции, которой ему нельзя. И тот потом в сортир бегает всю ночь. И притом не всегда добегает…

Удар за ударом по моей едва завязавшейся красивой сказке…

– Вы сказали – немотивированная агрессия. А разве агрессия бывает немотивированная?

– Не бывает, конечно. У нас в Сюллики один тяжелый лупил всех подряд – вдруг подойдет, и бац по морде! А я догадалась: он таким способом добивается внимания. Когда он хорошо себя ведет, его никто не замечает – а тут сразу все начинают бегать, кричать, куда-то его волокут, фиксируют, колют… А я начала вовлекать его в разные коллективные дела – пускай путается под ногами, – и он перестал драться.

– Совсем как мы… Нам ведь тоже хуже всего, когда мы никто.

– Правда! – она так широко распахнула свои умненькие глазки. – Я всегда удивляюсь, как вы все живете, атеисты… Кто не чувствует на себе взгляда Господа.

Только сверхдетская серьезность и внезапно вспыхнувшее в ее волосах сапфировое зарево позволили произнести такую напыщенность без фальши.

– А правда, что дауны… Что люди с синдромом Дауна очень добрые?

– Конечно, они не злые… Но ведь добрый человек должен чем-то жертвовать? А чем они могут жертвовать, у них же ничего нет… Я считаю, – Женя понизила голос до окончательной подпольности, – что у

Максика никакого синдрома Дауна нет. Просто его мамаша родила от остяка, а чтобы скрыть, объявила его дауном. А он на самом деле просто монголоидный кретин.

Мне показалось, я окончательно тронулся: некий призрачный остяк, более культурно – селькуп, не то хант сопровождал меня с младенчества: моя мама очень гордилась, что ее ученик Петя Мандаков

поступилв Ленинграде и сделался выдающимся селькупским, не то хантским поэтом. Когда Мандаков был увенчан Госпремией Эрэсэфэсэр, я даже хотел из ностальгических чувств купить его “Избранное”, но тут, как на грех, познакомился с его переводчиком, монголоидным евреем.

Босс зазывал его в свой чум на улице Ленина и объявлял: требуется стихотворение “Я твой олень – ты моя олениха, я тебя люблю – ты от меня убегаешь”. И слуга чужого вдохновения за полчаса вынашивал из этой капельки семени целую балладу: ай-ай-ай, ты моя олениха, твои рога как кедровник, твой мех как ягель, – больше наплетешь – больше огребешь…

– Левина жена ужасно хитрая, она же явная ведьма, – тем временем ябедничала Женя. – Все знали, что она ходит к этому остяку, а Леве она объяснила, что у Максика хромосома повредилась из-за неправильной астрологии.