Интервенция и Гражданская война

Галин Василий Васильевич

С аналогичными настроениями интервенты столкнулись в рабочей и крестьянской среде. У. Ричандсон вспоминал: «Заявление американского правительства о целях военной интервенции указывало, что союзники вдохновлены стремлением возвышенно и бескорыстно оказать помощь России. Однако широкие массы крестьян остались равнодушны к этому нашему «самопожертвованию» и выказывали нескрываемую радость, когда мы окончательно и с позором покидали их страну» ¹¹⁷⁶. Наглядное представление о положении интервентов в «пригласившем их Архангельске» дают откровения Э. Айронсайда, сделанные им после переворота и ареста «пригласившего их правительства»: «К несчастью, союзники проявили слабость, позволив предать огласке воззвание, подписанное двумя бывшими министрами Чайковского, избежавшими ареста, в котором они призывают к всеобщей забастовке. А так как в России призывы к прекращению работы никогда не остаются без ответа, их послушались. Когда главы миссий пожелали, в свою очередь, распространить собственное заявление, не нашлось никого, кто смог бы напечатать его… Как это могло произойти в городе, наводненном нашими войсками и окруженном эскадрой… какой смысл посылать французов за 100 километров отсюда на смерть от руки большевиков, если мы не в состоянии повлиять на ситуацию здесь!» ¹¹⁷⁷Отношение местного население

к интервенции проявлялось лишь в полной доброжелательной или недоброжелательной пассивности к интервентам и правительству. Б. Соколов указывал в этой связи: «Происходила курьезная вещь: защищали Область, управляли ею, делали высшую и прочую политику люди чуждые, далекие Северному краю, приехавшие из Парижа, Финляндии и Совдепии» ¹¹⁷⁸.

У. Ричардсон находил причины таких настроений северян в целях и методах интервенции: «Мир никогда не был заключен с Россией, и никогда не могло быть мира в сердцах русского населения на Ваге и Двине, которое видело свое жалкое имущество конфискованным в связи с «дружественной интервенцией», свои домики в пламени и себя самого изгнанным из жилищ, чтобы искать приюта в бесконечных снежных просторах. Дружественная интервенция? Слишком очевидна была ее цель там, на месте, в Архангельске, в то время как государственные люди, заседавшие в Париже, тщетно пытались найти достойные объяснения этой постыдной войне. По их словам, военная необходимость требовала того, чтобы далекие мирные хижины на Двине были разрушены. А солдаты, не будучи от природы столь жестокими людьми, должны были следовать этому призыву – разрушать. Бежали женщины, как испуганное стадо овец… заливаясь слезами отчаяния. А дети в это время жалобно кричали, являясь свидетелями таких ужасов, которые их детское сердце не могло перенести. Мужчины крестьяне взирали на все это с бессильным отчаянием в глазах. Зачем же мы пришли, зачем мы оставались, вторгнувшись в пределы России и разрушая русские жилища?» ¹¹⁷⁹В. Марушевский: писал об одной из таких операций: «Почти все стекла в деревне полопались от разрывов и в домах стоял невыносимый холод. Измученное, изголодавшееся, иззябшее население бродило по деревне в каком-то отупении» ¹¹⁸⁰.

«Британский генерал Финлейсон, начальник двинского отряда, говорил нам: «Не должно быть никаких колебаний в нашем стремлении смыть клеймо большевизма с России и цивилизации». Действительно ли это было нашей целью в те зловещие зимние ночи, когда мы расстреливали русских крестьян и сжигали русские дома? Единственное клеймо, существовавшее в действительности, это было клеймо позора, которое мы, уходя, оставляли после себя. Но еще более глубокое, четкое, жгучее клеймо позора остается на лицах тех людей, которые, сидя в мягких креслах, чертили планы вооруженных союзов и будущих международных столкновений и беззаботным жестом посылали других людей в отдаленнейшие места земного шара, где они испытывали лишения и страдания, где угасали все надежды и леденело сердце…» ¹¹⁸¹

Генерал У. Ричардсон приводит примеры той войны, рисуя картину за картиной происходивших событий: «Часовые, которым приходилось выходить за пределы селения к группе домиков, стоящей несколько поодаль, часто теряли хладнокровие и отрывали своих товарищей от сна. Поэтому было решено сжечь эти домики, и хотя в результате около двухсот крестьян остались без крова, зато мы имели уже перед собой открытое поле для огня и не нуждались больше в охране этого места особым нарядом часовых» ¹¹⁸². «В начале кампании французы, сражавшиеся на железнодорожном фронте, убивали тех, кто не мог уйти с поля сражения, считая, что они будут подвергнуты кошмарному истязанию, как только окажутся в руках противника. И этому искренне верили, несмотря на то, что еще в Усть-Паденьге раненые подбирались почти в ста шагах от большевистских пулеметов, а в Тулгасе после кровопролитной схватки противник без видимых причин прекращал свой огонь по санитарному отряду, который продвигался по совершенно открытому месту» ¹¹⁸³. Английский генерал Э. Айронсайд вспоминал: «Перед отъездом на Двину я получил телеграмму с сообщением об успешном рейде австралийцев. Приблизившись ползком в сумерках и просочившись между передними блокгаузами за линию обороны, они внезапно напали на смену караула. Тридцать вражеских солдат были заколоты штыками и многие ранены. Затем австралийцы открыли огонь по четырем блокгаузам и подожгли их. Пленных не брали. С этой ободряющей телеграммой в кармане я отправился в путь» ¹¹⁸⁴. У. Ричардсон: «В течение зимы 1919 г. американские солдаты, одетые в военную форму своей страны, убивали русских и уничтожались русскими, несмотря на то, что конгресс Соединенных Штатов никогда не объявлял войны России. Мы вели войну с Германией, но ни одного германского пленного не было захвачено за все это время постыдной войны на севере России; среди убитых врагов никогда не было обнаружено ни одного германца, никогда ничто не указывало на то, что германцы сражались в рядах русских войск или участвовали в управлении этими войсками. В течение всей кампании не было обнаружено никаких признаков сотрудничества между большевиками и центральными державами» ¹¹⁸³.

Провал интервенционистских планов объяснялся не только настроениями местного населения. Оценивая действия большевиков, У. Ричардсон писал: «Можно предполагать, что Ленин имел достаточно политической дальнозоркости, чтобы понять, что полное уничтожение союзных войск на севере России могло бы вызвать взрыв негодования в Англии, Франции и Америке и требование реванша. Лучше было остановиться на методе постепенного оттеснения союзных сил» ¹¹⁸⁶. Действительно стратегия большевиков отчасти основывалась на их уверенности, что открытая война с Западом означает верную гибель Советской власти. Наркоминдел Чичерин в начале интервенции на Севере, в августе 1918, заявлял, что Россия находится «в состоянии скорее обороны, чем войны»с Антантой и Советское правительство желало бы «продолжения отношений с союзными державами» ¹¹⁸⁷ .

У. Ричардсон продолжал: «В ста восьмидесяти милях от Архангельска противник стал внезапно проявлять признаки пробуждения от первоначальной неподвижности. Он преобразился и показал свои когти; преследование противника прекратилось. Теперь становилось очевидным, что отступление противника не было беспорядочным бегством, как это предполагалось раньше, а частью стратегического плана большевиков, в который входило… решение принять бой внутри страны» ¹¹⁸⁸. Э. Айронсайд тоже отмечал, что: «Руководство боевыми операциями у противника значительно улучшилось, возросла и его уверенность в своих силах». Позже он отмечает, что «через несколько месяцев (после революции) красные открыли в Троцком гениального военного министра» ¹¹⁸⁹.

Другую сторону проблемы освещал В. Марушевский, который писал: «Союзные силы (англо-американцы) не выражали особого желания драться, и когда обнаружили более или менее серьезный натиск, просто-напросто ушли (также ушли американцы под Пинегой). Маленькое ядро партизан было отрезано и брошено на произвол судьбы» ¹¹⁹⁰. В. Игнатьев отмечал, что: «Единственно разумным способом борьбы англичане считали позиционную борьбу, на манер западного фронта» ¹¹⁹¹. Б. Соколов вспоминал: «Пассивность англичан служила неоднократно предметом обсуждений в русской военной среде. Большинство обвиняло англичан не только в пассивности, но даже в трусости. Более того, уверяли, что английское командование мешает проявлению активности русских воинских частей, что оно парализует волю русского командования» ¹¹⁹². Полковник Л. Костанди приходил к выводу, что: «Англичане не хотят особенного успеха русского оружия» ¹¹⁹³. Сам Э. Айронсайд объяснял пассивность союзной армии тем, что «русские войска были ненадежны, а нас было очень мало. Это был риск, к тому же имели место беспорядки…» ¹¹⁹⁴

Действительно «Силы союзников, высадившихся в начале августа 1918 г. в Архангельске, были трагически малочисленны…, указывал В. Марушевский, – Отдельные группы этих войск… закупорили все подходы к Архангельску по долинам рек, являющихся сосредоточием возможных на севере путей сообщения. Этим свойством и объясняется тот секрет, что небольшие части могли удержать область в своих руках в течение 1,5 лет» ¹¹⁹⁵. Г. Чаплин писал: «союзники пришли с более чем недостаточными силами…» ¹¹⁹⁶В. Игнатьев: «Союзнический «десант» состоял… в количестве, которое скорее говорило об авантюре, чем о серьезных намерениях…» ¹¹⁹⁷У. Ричардсон по этому поводу высказывал свое мнение: «Тщетность достичь Сибирской железной дороги до смешного малыми силами, которые находились в распоряжении союзного командования, была очевидна для каждого солдата. Почему же Пул не отозвал свои войска к Архангельску, чтобы держаться там до тех пор, пока подойдет весной подкрепление или будет окончательно определена линия поведения по отношению к России? Много жизней было бы сохранено и многих бедствий можно было бы избежать благодаря этому, но подобные вопросы не имели достаточного веса в сознании тех людей, которые заседали в союзных штабах и для которых было привычным делом пожертвовать дивизиями или даже целой армией. Возможно, это объяснялось тем громадным англосаксонским высокомерием, которое не позволяло британскому командованию принять оборонительную тактику по отношению к столь ничтожному народу, как эти славяне, которые должны быть приведены к покорности решительно и быстро» ¹¹⁹⁸.

Наблюдения генерала В. Марушевского, подтверждали мнение американского генерала: «Англичанам просто не доверяли, не доверяли инстинктивно и будущее показало, насколько верно было это «верхнее чутье» у всех русских… За немногими исключениями… английская политика в крае была политикой колониальной, т. е. той, которую они применяют в отношении цветных народов» ¹¹⁹⁹. Русский генерал приводил примеры внешнего проявления этой политики: «Роулинсон принял нас как какой-нибудь вице-король принял бы негритянскую депутацию» ¹²⁰⁰. В. Игнатьев так же отмечал, что чины английского командования, держали себя «крайне нагло, точно среди туземцев завоеванной колонии» ¹²⁰¹. Б. Соколов отмечал: «Английские войска были приглашены правительством Северной Области… их просят не уходить… и просит об этом и население, и армия, и правительство, и в то же время к ним, несомненно, полускрытое, а порою и явно враждебное отношение, начиная с командиров отдельных частей, и кончая крестьянами окрестных деревень» ¹²⁰². «…Русские, как солдаты, так и офицеры, и офицеры более, чем солдаты, были преисполнены какой-то инстинктивной бессознательной враждебности к англичанам» ¹²⁰³. В. Марушевский писал, что взаимным недоразумениям и столкновениям между русскими и английскими офицерами не было конца. При этом он же отмечает, что полностью противоположными – дружественными были отношения с французским иностранным легионом и американцами ¹²⁰⁴.

Агония интервенции на Севере наступила с заключением перемирия с Германией.

В начале 1919 г. генерал Айронсайд дал интервью Парижской газете «Information»: «Союзные войска прибыли на Север России по просьбе Верховного Управления… Они прибыли тогда, когда общеевропейская война еще продолжалась и союзники боялись взятия немцами Петрограда. Таким образом, первоначальная цель (интервенции) – создание проти-вогерманского фронта и охрана Архангельского и Мурманского портов. После, перемирия с германцами встал вопрос о нашем уходе из Северной Области, но по просьбе правительства Северной Области… Союзные войска остались, чтобы помочь русским сформировать свою армию, а отнюдь не для того, чтобы развивать военные операции и вмешиваться в русские дела. Однако, приходится констатировать печальный факт. Скоро год, как союзники здесь, а русской армии как боевой единицы еще не существует. Те несколько полков, что сформированы при нашей помощи, решительно никуда не годятся. Офицеры держат себя недостаточно корректно, а солдаты-большевики устраивают бунты. Недавно были восстания и заговоры в 3, 1, 6 и 5 полках. Как видите, чуть ли не во всех, имеющих налицо полках. Главный Русский Штаб сорганизовался плохо и не пользуется авторитетом у своих войск. Создается безнадежное положение… Мое мнение – надо ликвидировать Северный фронт. Он совершенно и никому не нужен. До недавнего времени я был горячим сторонником того, чтобы сохранять Северную Область, чтобы продолжать помогать здешним русским бороться с большевиками. И всеми силами я защищал эту позицию перед Foreign Office. Но теперь я больше не могу этого делать. Эти бунты в полках, а особенно настроение населения г. Архангельска и деревень, убедили меня, что большинство сочувствует большевикам. Так к чему же тратить такую уйму денег, да к тому же совершенно без пользы? Для меня ясно, что русские не хотят воевать с большевиками. Да и правительство Королевства считает по-видимому нужным ликвидировать Северный фронт, чтобы успокоить общественное мнение Англии». – «Что же будет с Северной Областью, когда вы уйдете?» Айронсайд как будто удивлен. «Когда мы уйдем? Но конечно вслед за нами придут большевики. И чтобы было меньше жертв, надо чтобы русские офицеры и вообще все противо-большевики уехали вместе с союзными войсками…» ¹²⁰³