Интим обнажения

Далёкий Виктор

Однажды мы играли с ребятами в прятки, и я нашел классное место для игры. Мы жили на первом этаже. И парень, который водил, стоял у стенки у моего окна. Он отворачивался к стене, не подглядывая за теми, кто прятался, считал до десяти и затем добавлял:

– Раз, два три, четыре пять… Я иду искать. Пора – не пора, иду со двора. Кто не спрятался, я не виноват.

К этому времени все должны были спрятаться и он шел всех искать. Как раз напротив нашей комнаты через дорогу за невысоким штакетником стояло дерево, изогнутое в сторону дороги с развилкой на высоте двух метров, очень удобной для сидения. Когда водящий повернулся к стене и начал считать, все разбежались, кто куда прятаться. Я же просто отошел от него на пять шагов назад, потихоньку забрался на дерево и уселся на развилке. Можно сказать, я спрятался под самым носом у водящего. Тот бегал кого-то искал, возвращался к стене и стучал по ней, если кого-то находил. Я же сидел себе на дереве, смотрел на тех, кто подо мной суетился, потешался, и мне хотелось над ними всеми громко смеяться. И вот в этот момент я увидел в квартире у дяди Володе, нашего соседа, женщину. Занавесок на окне не было. Так небольшие пожелтевшие тряпочки на пол окна. В комнате у дяди Володи кроме кровати ничего в общем-то и не стояло. Но ничего другого кроме кровати им и не требовалось. Женщина сверкала белизной голого тела. Ее черный чубчик треугольной формы под самым пахом виднелся отчетливо. Скромняга дядя Володя по деловому положил женщину на кровать. Красный от волнения он сел рядом и, сосредоточенно склонившись, взялся руками за обе груди. Затем он несколько раз надавил на груди, словно проверял их на упругость, мягкость и крепость. Воистину во время интимной близости характер человека проявляется полностью. Я в этом убедился, когда увидел, как все проделывал мой сосед. Он не гладил женщину, не ласкал, а просто пробовал, как пробуют мягкую мебель, матрац или, точнее, спортивный снаряд. Отчасти это происходило из-за неопытности. Отчасти из-за

собственной застенчивости. Мне это напомнило, как он перед тем, как начать отжиматься от стула по утрам, пробовал его на прочность. Он делал это также сосредоточенно, как и сейчас пробовал женщину. Затем он быстро встал с кровати, снял трусы и лег на женщину. Никаких поцелуев я не увидел. Его зад то поднимался, то опускался. Он накрылся одеялом и то же самое стало происходить с одеялом. Оно то поднималось, то опускалось. После того, как у него все получилось дядя Володя поднялся, надел трусы, сел по-деловому у кровати и закурил. Женщина так и осталась лежать на простынях, раскинув ноги и руки. Вот так своими глазами я увидел это первый раз. Покурив, дядя Володя снова подошел к постели с лежащей женщиной, теперь уже точно, как к спортивному снаряду. Он повторил все еще раз, но движения его стали, казалось, увереннее и четче. Зрелище меня не только захватило, но еще и изрядно повеселило. Дядя Володя был все-таки немножко смешной. Я его часто вспоминаю как очень доброго человека, необидчивого и до предела честного. В это время внизу ребята меня обыскались. Уже несколько раз начиналась новая игра, сменялись водящие, а я все сидел на дереве и смотрел в окно дяди Володи. Потом я слез. В прятки мне уже играть не хотелось. Меня стали спрашивать, где я был и что делал. Я от них отмахнулся и поспешил к своему дружку Юрке Корытину, чтобы поделиться впечатлением от увиденного. То дерево так и стало моим любимым местом. Не из-за того, что я с него мог подглядывать. А из-за того, что мог оставаться подолгу незамеченным, находясь среди других. Подо мной ходили люди, знакомые мне и незнакомые. Я находился среди них, слышал, как они разговаривали. Они же меня не видели.

С появлением у дяди Володи этой женщины жизнь в нашей квартире потеряла свой спокойный и привлекательный порядок. Женщина оказалась распутной. Возможно, она рассчитывала выйти за дядю Володю замуж, что в его планы не входило. Он по прежнему приводил женщину к себе в комнату. Каждый раз она напивалась, начинала скандалить, выяснять отношения и плакать. Она так изощренно ругалась матом и таким хрипловатым низким голосом, что мне казалось, что я пытаюсь заснуть в кабаке. Дядю Володю по-соседски увещевали, говорили, что нужно найти другую женщину. Но он некоторое время еще водил пьяницу и матершинницу к себе домой. Кончилось все довольно неожиданно. Дядя Володя на некоторое время куда-то пропал. Потом появился тихий и степенный. Скоро после его появления нам позвонили по телефону. И доброжелательный голос работницы кожно-венерического диспансера сообщил, что у дяди Володе сифилис. В квартире разгорелся жуткий скандал. Дядя Володя оправдывался, говорил, что он незаразный. Ему, конечно, не верили. Через некоторое время он подлечился и снова стал водить женщин домой теперь уже с детьми. Женился он на прожженной худющей бабенке, малорослой, отчаянной матершиннице и выпивохе. Вскоре развелся и женился на приличной женщине с ребенком, которая и родила ему девочку, такую же курносую с маленькими добрыми глазками.

В восьмом класс Мишка Урбанович показал нам высоту чувства, которая всех восхитила. Он нам открыл романтику, как явление, и указал путь в романтичность.

К этому времени наши девчонки изменились. У них округлилась грудь, изменилась походка и появилась какая-то загадка. И вот эту загадку мне с друзьями хотелось разгадать.

Наша школа располагалась на Верхней Масловке. Рядом в высоком доме жили военные из академии Жуковского и художники, обладавшими просторными мастерскими недалеко от школы. И к нам на урок иногда приходили настоящие художники. Их приводила к нам на уроки учительница рисования, пышная и искушенная в живописи женщина. В начале восьмого класса пошли слухи, что один пришедший к нам маститый художник, увидев нашу одноклассницу Милку, захотел ее написать голой. Так она его сильно вдохновила. Возможно, он хотел написать свою девочку с персиками или что-то такое. Мама Милки не разрешила ей позировать и на этом все закончилось. Милка действительно была хороша, белокожа, румяна синеока и другие симпатичные девушки сплотились вокруг нее. В середине восьмого класса нас всех повлекла какая-то необыкновенная романтика. Мы к этому все были готовы. Особенно в нашем классе началось брожение, когда Мишка Урбанович, сын военного, сделал нечто загадочное и неизвестное. В глазах девчонок он неожиданно вырос несказанно и стал просто каким-то героем из сказки или романа. Мы не понимали в чем дело. Вроде обычный парень, но вдруг наши девушки начали молчаливо посматривать на него с восхищением. Мы спрашивали Мишку, что он такого сделал. Тот ничего нам не отвечал и носил в себе эту тайну. Каждому из нас хотелось, что бы и на него девушки смотрели точно также. Все открылось чуть позже, когда наши девушки не выдержали и все рассказали нас. Оказывается Мишка Урбанович каждый день в одно и тоже время вечером залезал на крышу своего дома офицеров, самого высокого среди наших домов и издалека на фоне темного неба махал рукой, а в ночи мигал фонариком в окошко Милке. Многие из наших девчонок жили в высотном доме офицеров у Петровского парка или неподалеку. В то время двенадцатиэтажный дом офицеров с двумя башнями среди пятиэтажек казался высотным зданием. Вот на крышу башни, этой самой высотки и забирался Мишка. Поражала верность и преданность, с которой Мишка ровно в девять часов вечера в любую погоду будь то дождь или ветер забирался на крышу и махал оттуда рукой или семафорил в темноте фонариком. Милка сначала не знала, что это Мишка ей машет. Увидев как-то парня на крыше башни высотки, она вдруг поняла, что он машет именно ей. Она тоже ему помахала. Потом это стало повторяться каждый вечер. Затем Мишка написал ей письмо, где признавался в любви. Из письма Милка узнала, что это он Мишка машет ей каждый вечер. И Мишка стал ее героем. А затем и героем всех девчат, потому что Милка не выдержала и в восхищении рассказала подругам. Нам тоже захотелось махать Милке с крыши. Мы тоже хотели стать героями и попросили Мишку показать нам путь на крышу башни. Сначала нам пришлось лезть на чердак, затем через люк вылезать на крышу десятого этажа И потом по внешней, пожарной металлической лестнице на крышу башни. Через несколько дней уже десяток парней стояли на известном месте и махали Милке. Мы махали ей. Она махала нам. Так мы все стали героями, потеснив с пьедестала Мишку Урбановича. И еще через некоторое время мы уже вместе с нашими девчонками лазили на чердак и оттуда по лестнице на крышу самой высокой башни. Так мы подружились с ними. Вместе гуляли, играли в футбол. Часто проводили время в Петровском парке, сидели на скамейках и философствовали о дружбе, верности и о чем-то еще высоком и красивом. Кто-то снова залезал на крышу высотки и оттуда махал сидевшим в парке. В начале восьмого класса произошло еще одно событие, которое на меня сильно повлияло. Наш учитель русского языка и литературы Лев Иосифович Каплан человек энергичный, незаурядный, эрудированный и фонтанирующий знаниями своего предмета, устроил нам экскурсию в «Музей А. С. Пушкина». Мы как проходили поэму «Евгений Онегин». Первую группу в музей повел он сам. Вторую по его просьбе повела деятельная общественница, мама Лены Кальченко. Я по счастью попал во вторую группу. Мы поехали на метро. Вышли на «Кропоткинской» и оказались возле бассейна «Москва». От чаши с водой этого грандиозного сооружения круглый год поднимался пар и обоняние раздражал сильный запах хлорки. От выхода из метро хорошо просматривался Кремль и чаша с водой, вы которой плескались пловцы. Когда мы небольшой группой вышли из метро, эта культурная и образованная дама увидела перед собой огромный музей, в названии которого присутствовало наименование «Пушкина». И она повела нас, конечно, туда. Деятельная мама показала билетерам бумажку от районного отдела образования с разрешением на бесплатную экскурсию. Те позвали старшую служащую и она сказала, что экскурсоводов сейчас нет и единственно, что сотрудники музея могут сделать, это пустить детей в музей, чтобы они сами все посмотрели. Так мы попали в «Музей Изобразительных Искусств имени А. С. Пушкина». Я ходил по залам с открытыми ртом и глазами. Видел обнаженных женщин и мужчин. При чем здесь Пушкин я не понимал. Но с первых минут уже перестал думать об этом. Картины меня потрясали. Под ногами у нас лежали какие-то толстые обрезиненные черные кабели, которые тянулись к телевизионным камерам. Тогда я первый раз увидел телекамеру. Я видел, как дядя смотрел в телекамеру и у него изображение на экране отображалось в перевернутом виде. Кто-то из нас заходил и становился перед камерой и другие на него смотрели, сильно наклоняя и переворачивая головы. Но телевидение нас интересовало меньше, чем картины. Во всяком случае, меня. Я видел первый раз картины Ренуара, Ван Гога, Поля Гогена. Я еще ничего тогда не знал об импрессионистах. Особенно меня покорили скульптуры Родена «Любовь» и «Весна». Тогда я, кажется, что-то понял о высокой любви. И кажется, во мне проснулся интерес к живописи. На следующий день мы рассказали Льву Иосифовичу, в какой музей ходили и что видели. Он сильно удивился, сказав, что мы ходили не в «Музей А. С.Пушкина», а в «Музей Изобразительных Искусств им А. С. Пушкина». Нас послали в «Музей А. С. Пушкина», а мы попали в «Музей Изобразительных Искусств имени Пушкина» Потом учитель по литературе Лев Иосифович Каплан спросил нас: «Как же вы попали в Музей Изобразительных Искусств? Это же сейчас самое модное место… Повезло», – добавил он и снова нас с бумагой от школы отправил в музей А.С Пушкина. В том музее мне понравилось меньше.

Я благодарен судьбе, что тогда попал в музей с работами великих рисовальщиков, живописцев и приобщился к прекрасному искусству. Но прекрасное всегда уживается с отвратительным и гадким. А хорошее не живет вечно. Наши отношения в классе испортились. Какое-то время мы еще дружили с нашими девушками. Они увлекались тогда романом Дюма «Три мушкетера» и они распределяли между нами роли из книги «Атос, Портос, Арамис, Дартаньян, Ришелье, Миледи» и это их вдохновляло на романтические отношения. Но скоро все прошло. Кто-то кого-то любил, кто-то переживал, что его не любят. Кто-то кого-то оскорбил и тот на него обиделся. Романтика кончилась, а в таком бескомпромиссном возрасте никогда нельзя понять кто прав, кто виноват. На этом кончилась наша эра романтики, почтения к высокой чести и высокому достоинству. Мы стали с ребятами выпивать. Приходили к Вовке Герасимову, выпивали у него по кружке браги, которую ставила его мамаша для своего любовника, и хмельные шли гулять. Конечно, в кастрюлю с бродившей жижей мы вместо выпитого доливали воды. Иногда Толик Семченко тырил у родителей из дома самогон. Если ничего дарового нам не доставалось, приходилось скидываться на вино. Часто случалось, что мы такие развеселые заявлялись к нашим девушкам из класса. Не сразу ко всем, а по одной. Шли в гости сначала к одной, потом к другой. Придем и начинаем просить прощение и в любви объясняться. Или придем и не вовремя. У нее дома соседи или бабушка. Мы говорим, что пришли узнать домашнее задание. И пока она ходит за дневником, мы потешаемся. Она придет, начинает нам диктовать из дневника задание, а мы говорим, что бумажку записать не взяли. Принесут бумажку. Мы говорим, что ручку не взяли. И девочку тихонько так ручками трогаем, гладим, будто невзначай. И так куролесим пока уже и сказать нечего. Пьяное дело в юности и счастливое и доброе, если намерения хорошие. Иной раз подвыпившие придем и начинаем в любви объясняться. Вдруг ни с того, ни с сего. Кто-то из нас говорит: «Люд, знаешь, я ведь тебе давно хотел сказать». Она удивляется, не понимает что происходит. И тогда ей кто-то говорит: «Я тебя люблю…» Она краской заливается. И тут уже другой говорит: «И я тоже…» Потом мы начинаем спорить, кто сильнее ее любит. Мы даже пытаемся ее обнять, поцеловать в щечку. В общем, дурачимся как можем. Но то что мы говорим это и не совсем ложь. Алкоголь это удивительный прекрасный и преужасный деформатор отношений. Ты словно перемещаешься в какое-то иное пространство. И там действительно всех любишь. Но стоит выпить чуть больше и ты уже весь – в искажении личности: пошляк, задира, хулиган. Утром проснешься и вспоминаешь, думаешь: «Боже мой! Что я говорил? Что я делал?» И стыдно становится. Но не долго. Жизнь молодая кипит, требует новых приключений и новизны эмоций.

В конце восьмого класса я уже старался сам решать задачки. Меня злило, что я не могу решить все задания по математики и по физике. Я тужился сделать их сам. И когда у меня что-то получалось, я радовался несказанно. Я, конечно, занимался набегами, как кочевник. В остальное время – поиски приключений. Улица меня манила все сильней и сильней. В то время каждый из нас стремился стать первым хоть в чем-то. Кто-то был сильнее, кто-то ловчее. Кто-то удивлял бесстрашностью. Мы состязались в бесстрашности. И, если раньше это было по-детски, то потом это становилось иным.

Самой складной фигурой и приличной грудью, больше чем у других, обладала Маринка Сидельникова. Если с грудью она опережала всех девочек, то в учебе ото всех отставала. И она мне вдруг предложила позаниматься с ней по математике. Меня это очень удивило, потому что я сам не слишком хорошо учился. По крайней мере шестой и седьмой классы я учился кое-как. Прибегал со школы, доставал из портфеля учебники, раскладывал их на столе, создавая учебную обстановку и создавал видимость, что пообедал. Я выливал из кастрюли с супом ровна два половника в туалет. Ровно столько мне велела кушать мама. Вечером она проверяла по жировым отметкам на кастрюле, сколько я съел. Далее съедал на ходу котлету и бежал во двор к дружкам играть в футбол или другие игры. Вечером после игр бежал к отличникам списывать домашнее задание. Жизнь проходила интересно и бурно. Главное, я никак не мог себе объяснить, зачем мне нужны логарифмы, синусы и косинусы. На другой день я хватал свои тройки и был вполне счастлив. После седьмого класса мне, как отстающему, задали на все лето решить сто задач и сто примеров, которые я в начале отнес своему другу Юрке Корытину, который решил их за несколько часов. И потом мы с ним все лето развлекались, изготовляя ружья, которые стреляли алюминиевыми пульками. И тут Маринка мне предлагает позаниматься с ней математикой. Глядя на ее выдающуюся грудь и испытывая при этом чувство низменного влечения и легкой гадливости, отказался под предлогом, что сильно занят делами во дворе. И, конечно, вскоре об этом пожалел, потому что грудь Маринкина все маячила передо мной в фантазиях. Когда я через месяц предложил ей позаниматься она отказалась, потому что к этому времени у нее появился парень из ее двора. Мы с Толей Семченко стали расспрашивать что это за парень и за что она его полюбила. На что она ответила: «Знаете, как он дерется ногами?» Толя Семченко говорит: «Пойдем, побьем его парня». Наверное, он имел на Маринку какие-то виды. Но я отказался, потому что не зачем мешать тем, у кого все хорошо. Маринка ходила счастливая. Сразу после школы она вышла замуж за своего парня. И скоро я узнал, что муж ее бьет. Маринку несколько раз видели с синяками. И я подумал: «За что полюбила, за то и получила».

В восьмом классе весной я в школе показал Гере на белое пятно на брюках. «Смотри, в чем это брюки у тебя испачканы?» – «Черт», – выругался он и, покраснев, стал оттирать пятно. Плевал на пальцы и потом старательно оттирал испачканное место чуть ниже ширинки. По дороге домой мы разговорились. И Вовка Герасимов рассказывал мне, как они с Игорем Корсаковым и Лешкой Кочетковым начали ходить к Люське Зайцевой и с ней развлекаться, если говорить по-взрослому, то жить. Он мне подробно рассказывал, как это у них началось. Сначала Лешка Кочетков сходил к ней. Потом пришел с друзьями и началось. Как они приходят к ней втроем или вчетвером, разговаривают или просто сидят и молчат. Потом она выбирает кого-нибудь из них и идет с ним в другую комнату. Остальные сидят, ждут своей очереди и ревнуют. Иногда они разыгрывают ссору из-за нее. Люська жила понемножку со всеми и никому не отказывала. Клан ребят около нее менялся и все время увеличивался. Одни уходили, другие прознавшие о ее щедром даре «давать», приходили. Она часто раньше появлялась в моем дворе. Она приходила с девушками облегченного поведения. Я знал ее и когда встречал, одаривал презрительным взглядом. «Как ощущение?» – спросил я у Вовки, выслушав, как они живут все вместе с одной. Вовка задумался. «Как тебе сказать, – произнес он. – Как будто в пустую бочку». – «Совсем в пустую?» – переспросил я его разочарованно. «Ну не совсем», – ответил он. Я не понимал, почему Вовка рассказывал мне о своих делах без энтузиазма, с какой-то серьезностью и отстраненной грустью и подавленностью. «Вы что к ней сразу все приходите?» – спрашивал удивленно я. «Да, иногда она занята другими. Тогда мы уходим. Или кто-то из старших ребят приведет к ней своего друга и просит. «Понимаете, ребят, ему очень нужно. Вы-то все время здесь. А он на побывку приехал из армии…» Я понял тогда, что происходящее с ним его гнетет и томит. Мы все тогда хотели скорее повзрослеть. Только не знали, как это сделать быстро и правильно.

Однажды в конце школы я сильно напился с друзьями. Гуляли, бродили по улицам. Затем я поплелся домой. Пришел, лег на диван. Разные картинки навязчиво лезли ко мне в голову. И вдруг в них всплыла маленькая и грудастая Люська. Все-таки рассказы приятелей меня здорово раздразнили. Я презирал Люську, но меня мучил пол и мое состояние казалось теперь мне совершенно падшим. Я понял, что могу пойти к Люське. В такие минуты не ведаешь себя и можешь совершить, что угодно. В три дороги, то есть сильно шатаясь, я поплелся в соседний двор. Меня штормило из стороны в сторону.

Во дворе я спросил у крутившихся тут же ребят.

– А где здесь у вас эта живет.

– Люська?

– Ну…

Меня повели в подъезд на первый этаж, поставили перед дверью и позвонили.

Дверь мне открыла женщина в очках и это меня удивило. Впрочем она былап тоже очень энергичной шлюхой. Каждый день водила к себе мужиков на квартиру и устраивала гулянки. Посмотрев на меня поощрительно сквозь очки и улыбаясь, она пригладила зализанные светловатые жидкие волосы и восторженно спросила: «Ты к кому…» Я ей сказал такое, что и сам вряд ли разобрал, если бы услышал. Язык от выпитого скомкался у меня во рту до невозможности и не хотел распрямляться. За ее спиной появилась Люська. Из комнаты слышалась музыка и пьяный мужской разговор.

– Пойдем, выйд…ем, – сказал я ей.

– Кто он? – спросила ее мать. – Я его что-то не узнаю…

Люська пожала плечами.

Я пришел явно не вовремя, но уходить не собирался.

– Ну, заходи, сказала Люськина мать. – Ты его знаешь? – спросила она у Люськи.

– Нет, – ответила та, возвращая мне все мое презрение.

Дверь передо мной захлопнулась и я пошел куролесить по улицам. Пьяно я вошел к себе в квартиру и, завалившись в нашу комнату, лег на диван и заснул. К приходу матери я протрезвел. Соседи, видимо, ей что-то сказали. На их расспросы через дверь я ответил, что заболел и лежу с головной болью. Я не знал, чего мне хотелось. Мне хотелось всего. И хорошего, и плохого. Я хотел упасть низко-низко, с тем, чтобы подняться потом высоко и восстать из пепла как птица Феникс из пепла. У меня появилась компания ребят, которые прожигали жизнь. И они мне были интересны.

Наступил возраст, когда не знаешь, чего от себя ожидать. Не знаешь, кто ты, что ты в этой жизни такое. И что тебе нужно делать, чтобы чем-то овладеть и кем-то стать. Мне было трудно понять себя и приходилось задумываться. В этом возрасте очень трудно себя понять.

Весной к концу восьмого класса я засел за учебники и стал усиленно заниматься. До этого когда нужно было решить задачку, я шел к соседу дяде Володи и он мне ее решал, а я шел гулять. Теперь я старался сам решать все задачи. И, когда у меня это получалось, я радовался, что являлось хорошим стимулом.