Иные измерения. Книга рассказов
Шрифт:
Возвращаясь, я почувствовал, что устал, и решил немного посидеть на единственной свободной скамейке, стоящей наискось от стариков.
Глазеющая на меня компания была явно заинтригована. Один старец, аккуратно одетый в тщательно отглаженную рубашку и укороченные брючки, встал, направился было в мою сторону. Я терпеть не могу пустопорожних разговоров. Тем более при моём ничтожном знании итальянского языка.
Он, видимо, почувствовал, сколь вредный тип перед ним сидит. Круто повернул и засеменил по аллее к выходу из парка.
Навстречу ему не шёл, а как бы катился, как колобок, низенький старик с большим животом, начинавшимся неестественно высоко, чуть ли не от шеи.
Проходя мимо меня, он произнёс: «Салюто!» — и выжидательно приостановился.
— Салюто, салюто, — пробормотал я. Тот понял, что поболтать со свежим человеком не светит, и отправился к скамейкам своих друзей.
Постепенно я всё больше заинтересовывался этим сообществом. Одни уходили. Другие возникали на аллее, как привидения. Все они несли себя куда-то в запредельную даль. Что-то роднило их всех — худых и толстых, высоких и низких. Я наблюдал это, в сущности, бесцельное передвижение в никуда, пока не понял, что попал в тихую заводь жмуриков, без пяти минут покойников.
Этот парк был для них как бы репетицией кладбища.
И умирали они, как я понял, не столько от старости, сколько от отсутствия свежей информации, новизны, которую даёт только активное участие в вечно меняющейся жизни. А они из неё выпали.
Обдумав ситуацию, которая со временем могла настичь и меня, я уже решил встать и покинуть это грустное местечко, как услышал разгорающийся спор.
Старик с неестественно высоким животом стоял против одного из рядком сидящих стариков и с маниакальной настойчивостью требовал:
— Дамми дуэ сольди! Дамми дуэ сольди! Дай мне пару монет!
— На что тебе деньги? — спросил очкарик с трясущейся головой.
— На пиво. Только на банку пива.
— Нет.
— Как это — нет?
— Нет — и баста.
— Почему? Почему ты не хочешь дать мне на пиво?
— Давал два раза. Ты не вернул.
— Получу пенсию — верну. Дай!
— Нет. И тут любитель пива закричал в ярости:
— Мементо мори! Помни о смерти! Когда Господь призовёт тебя, Он спросит: «Ты дал Джованни на пиво?» Что ты ответишь, несчастный?
Все старики, понурясь, сидели на скамьях, очевидно, размышляли о том, что может произойти на небесах. А старик с пивным животом неожиданно заплакал. Стоял перед ними и плакал, как ребёнок.
В кармане у меня имелась купюра в 5 евро. Я подошёл к нему сзади, тронул за плечо.
— Купите себе пиво. Он повернулся ко мне, схватил деньги, что-то пробормотал сквозь слезы. Но моего итальянского не хватило, чтобы понять.
Сизый френик
В шестнадцать лет тайно от матери он написал в ООН, что видел море только в кино. Сообщил, что живёт в Коми, на окраине города Воркуты, в семье ссыльных. Отец умер, а у матери нет средств, чтобы отправить сына в Крым или на Кавказ. Ибо он пишет стихи и задумал поэму о море.
Всю осень и зиму каждый день бегал в почтовое отделение, ожидая ответа. И денежного перевода.
Заработал хронический насморк.
К началу тёплых майских дней не выдержал — безбилетником приехал в Москву как в перевалочный пункт на пути к Чёрному морю.
Невзрачный, в обвислом ниже колен свитерке, однажды вечером он возник в литературном объединении молодых поэтов и, когда все читали по кругу стихи, решил ознакомить москвичей с собственным поэтическим творчеством.
Неистребимая еврейская интонация, сопля на конце хрящеватого носа — это была готовая мишень для насмешек.
Вытягивая из ворота свитерка цыплячью шею, он обращался с вопросами к Сталину: «Как дела там? Как могучий невидимка атом?»
Стихи были длинные. Его с трудом остановили.
Он не обиделся. Безошибочным нюхом выбрал из всей компании десятиклассника Игоря. Застенчиво сообщил, что несколько дней ничего не ел. Скороговоркой пробормотал строки Хлебникова: «Мне мало надо, лишь ломоть хлеба, да кружку молока. Да это небо, да эти облака».
— Как тебя зовут? — спросил Игорь. — Откуда ты взялся?
— Юлик.
Игорь привёл его домой к родителям, накормил ужином, во время которого Юлик, шмыгая носом, рассказал о своей горестной жизни в Воркуте.
— Где вы ночуете? — спросила мать Игоря.
—«Я в мае снимаю квартиру у мая, у гостеприимной травы…» — с готовностью начал завывать гость.
— Понятно, — перебил отец Игоря. — Сегодня останешься ночевать у нас. А завтра… Хочешь пожить под Москвой в посёлке Мичуринец? Кормить щенков и собак моего сослуживца, который должен уехать в санаторий и ему не на кого оставить свой питомник.
— А что я имею против? — сияя, переспросил Юлик. — Старуха-мама была бы вам очень благодарна.
…Так он поселился на воняющей псиной даче. Уезжая, хозяин, разводивший щенков на продажу, оставил ему денег для прокорма овчарок, сенбернаров и пуделей, пообещал ещё приплатить по возвращении.
Целыми днями Юлик честно обслуживал прожорливых породистых кобелей, сучек и их многочисленное потомство, по очереди выгуливал своих подопечных в окрестном лесочке. С рюкзаком, в сопровождении овчарки Дайны регулярно посещал магазинчик у станции, покупал мясные обрезки и кости, овсянку, молоко. Оказалось, там, где кормятся одиннадцать собак со щенками, нетрудно прокормиться и самому.
По вечерам на щелястой даче становилось прохладно. Он топил печку, сидел перед ней в кресле-качалке. Воображал себя кем-то вроде английского лорда, продолжал грезить морем, но почему-то сочинял, как ему казалось, великосветские стихи: «Дама юноше сказала: Милый мальчик-Купидон, покатай меня на лодке, а потом пойдём в салон…»