ИНЖЕНЕР
Шрифт:
– Да не знаю я… узнай ты.
– Слушаюсь. В-третьих, и это самое главное, объект должен абсолютно этому человеку доверять, а здесь и заключается самая главная заковыка.
Мне интересно, как я, за короткое время, должен найти для него друга, если он за шестьдесят лет своей жизни не удосужился этого сделать?
– Хорошо, не пыли, я от тебя же не требую костьми лечь в данной операции. Предположения же есть кое-какие, я же вижу.
– Ну что, предположения. Я тут почитал кое-какую нашу литературу, по психотипам людей и пришел к такому умозаключению. Получается, по всем раскладам, что наш подопечный нелюдим и холостяк не просто так, по свойствам характера, так сказать, и не потому, что он такой весь из себя трудоголик. Я вон тоже иногда по целым суткам из управления не вылезаю. А у меня, между прочим, товарищ полковник, семья, и я, даже премии за переработки не просил…
– Ты это чего? Это куда тебя понесло? Молодой еще, а, между прочим, благодаря мне, уже майора имеешь, да и в деньгах я тебя не обижаю, только уж, не обижайся, что не в белую. Или, ты уже на пенсию собираешься?
Обижается
– Не надо, извините товарищ полковник, понесло.
– Понесло… глаза бы мои на тебя не глядели, давай дальше, чудовище.
– Так вот, на чем это я остановился?
– На трудоголиках.
– Да, трудоголизм здесь тоже не причем.
– Неужели?
– Верно, среди женатых и общительных, трудоголиков тоже хватает.
– Это точно, если с женой повезет – станешь алкоголиком, не повезет – трудоголиком, давай, излагай дальше.
– С нашим клиентом, видимо дело обстоит таким образом, что он разочаровался в людях, ну, как в людях что ли. Видимо жизнь его потрепала прилично, много обид накопилось, ну и все такое. Невысокого мнения он о качестве человеческого материала. Хотя, возможно, предъявляет излишне завышенные требования к мужской дружбе и к чувствам женщин.
– Он что, из-за этого что ли, к Ольге прибился? Он там что, мужскую дружбу, что ли ищет? Она что… мужеподобная что ли?
– Да нет, говорю же – красивая. Хотя красота такая – необычная, такая – не броская, я бы сказал, такая…
– Не надо, давай закругляйся постепенно… философ.
– А я все вроде бы сказал.
– Вывод давай. Резюмируй свое выступление… Цицерон.
– Итак, если мои мысли верны, то наш сотрудник не подойдет.
– Конгениально, зал разразился громкими аплодисментами, переходящими в овацию.
– Да, не подойдет, – продолжал майор, стараясь не реагировать на такое невежество, – потому что наши хитры очень, меры не знают, границ не видят…
– Я о наших сотрудниках без тебя знаю, дальше давай.
– Вот я и клоню-то к чему – расколет он их.
– Ну не скажи, если с умением подойти, да густо ложь намазать, да сверху еще и лестью с горкой посыпать, такой бутерброд получится, что мало кто и устоит.
– Не знаю… не уверен. Мне кажется, именно этот и устоит, судя по тому, что я о нем узнал.
– Хорошо, давай закругляться, вон ночь уже на дворе… предложение.
– Остается только один вариант – Алексей.
– Охарактеризуй.
– Молодой, неиспорченный, наивный: я ему, недавно, рассказывал, где мне под пулями бегать довелось, как я в Африке воевал, ну так, решил пошутить – а он ничего, знаете, сидит, слушает, верит… ребенок еще. В армии он не служил. Только из-под маминого крыла вылетел. К нам попал по блату, говорят – по какому, никто не знает. Пришел честно служить России и этого не скрывает. Пока не выгнали, можем его использовать. Эти два дурачка, просто созданы друг для друга. Нашего… мы будем использовать в темную, вот в этой темноте пусть оба и плутают.
– Убедил.
– Остается решить, под каким прикрытием будет внедрение.
– Ни под каким. Все будет официально… от нашей конторы. Нас просили создать ему невыносимые условия для жизни, но так, чтобы он мог свободно работать – до поры, до времени, и чтобы ни один волос не упал с его головы. Вот и отлично, ты обеспечишь ему невыносимую жизнь, а Алексей смотрит, чтоб не застрелился.
– Правильно, заодно побудет и охранником.
– А от кого охранять-то? Мы же здесь.
– Ото всех, товарищ полковник.
ГЛАВА 7
На картине была изображена ветхая избушка, посреди дремучего, русского леса. Вышедший на крыльцо старенький монашек, согнувшийся в низком поклоне, пришедшим к нему за советом крестьянам, в количестве, примерно, душ двенадцати, и встающее над лесом яркое летнее солнце. Вот, пожалуй, и весь сюжет этой картины, висевшей в зале дореволюционной живописи городского музея, которая привлекла внимание Сергея. Он никогда не считал себя знатоком живописи и зачем приходил сюда – бог его знает. То ли атмосфера музейная притягивала к себе, то ли ему, жителю советских хрущевок, не хватало старинных, сводчатых помещений, то ли действительно, нравилось находиться среди произведений искусства, состоящих из куска холста и наложенных на него в разных направлениях мазков краски, умудрявшихся, подобно чуду, показать кусочки окружающей жизни. Эта же картина, попала сюда непонятно какими путями, сумев сохранится и в революцию, и в гражданскую войну, что для такого сюжета было поистине чудом. Вообще, висящие в этом зале полотна, в основном, видимо, были в свое время украшениями дворянских усадеб, разоренных в лихие годы, и являли собой, несомненно, отображение ушедшей навсегда эпохи. Видно было, что человек, отбиравший их для музея, сам обладал художественным вкусом и хорошо разбирался в живописи. Во всяком случае, Сергей любил посещать именно этот зал дореволюционной живописи, давно здесь примелькался и по именам знал всех старушек – смотрительниц и постоянно здесь ошивавшегося электрика дядю Колю, который всем помогал, что-то постоянно перевешивал и переставлял и даже пытался проводить экскурсии, что администрацией и старушками немедленно пресекалось. После чего, дядя Коля просто молча шел за группой, ухмыляясь и насмешливо смотря на девушку – экскурсовода, доводя ее к концу, до полной истерики. Располагался музей в старинном, каменном доме, с невероятной толщины стенами, мощными, такими же старинными, витыми решетками на окнах, смотрящих на высоченную, возвышающуюся над всем городом колокольню во дворе. Вся эта благодать устроилась на самом берегу реки посреди города и давно стала его визитной карточкой. Поэтому, нет ничего удивительного, что еще маленьким, а затем и юношей, Сергей довольно часто бывал здесь, благодаря своей учительнице русского языка и литературы и его бессменной классной руководительницы Юлии Васильевны, частенько приводившей сюда на экскурсии свой класс. Когда Сергей уже вырос, то ходил сюда по привычке и со временем, полюбил и этот музей, и его непередаваемый, специфический воздух, и картины русских художников XIX века, и несменяемого дядю Колю. Были в музее залы мастеров живописи и советского периода. Целый зал, правда, небольшой, был отведен даже для живописцев постсоветского периода, выставивших довольно неплохие работы, в общем, было заметно, что отбором картин занимается специалист. Сергей же, сам, будучи специалистом в своем деле, ценил этот качественный подход к делу и у других. Во времена перестройки выяснилось, что на месте музея, прямо в центре старого города, стоял монастырь, разрушенный в 30 –х годах, и был пощажен только братский корпус, для создания на обломках старой жизни музея октябрьской революции. Колокольня же была оставлена, видимо, в качестве пожарной каланчи. Когда новая власть сама превратилась в обломки и стали потихоньку возвращать старое, территорию вернули монастырю, который начал активно отстраиваться по старым фотографиям. Сначала, вывезли весь хлам и мусор, обнесли все белокаменной стеной с бойницами, на колокольню повесили колокола и над городом поплыли звуки колокольного перезвона. И только музей стойко держал последнюю революционную оборону, не желая сдаваться. Таким образом, получилось так, что после воскресной службы, под звон колоколов, Сергей, перейдя двор, торжественно вступал в бывший братский корпус. О чем он думал, бродя по нему, он и сам не знал: то ли картинами любовался, то ли представлял, как под этими сводами когда-то жили, молились и умирали монахи, то ли себя представлял монахом и выискивал себе на будущее келью. «А что, – думал он, – чем я не монах? Монах и есть. Молюсь, конечно, мало, это правда, но во всем остальном…», и он подходил к этой картине, внимательно вглядываясь в преклоненного старца. На всех картинах этого зала подписей художников было почти и не разглядеть, а на некоторых их и вообще не было, как, в частности, на этой. Часто, они были и без названий – зачем оно было барину, заказывавшего картину для себя? Вообще, на этой картине название было: «Встреча» – и все . «Какая встреча? – размышлял Сергей, – кто встречает, кого, зачем? С одной стороны, вроде бы все понятно, встреча и встреча, ясно же, к старцу пришли паломники, он их и встречает, как положено – поклоном. Ну, хорошо… к старцу пришли люди, каждый со своей бедой. Но почему, он-то им кланяется? Да вроде бы и не им, а, похоже, кланяется вроде бы лесу. Ничего не понимаю. Может, среди паломников важное лицо какое-то есть?» Сергей внимательно, чуть не с лупой изучал лица, но найти ничего не мог. Из двенадцати человек, пришедших к старцу, десять были женщины разных возрастов, а из мужчин – только мальчик подросток, да старик, с морщинистым лицом, явно крестьянского вида. Задача была абсолютно нерешаема. « Мне элементарно не хватает исходных данных. Как я могу решить ее, основываясь на таком неверном материале? Сейчас, у меня работает только интуиция – и я ей верю. Это, пожалуй, единственное, чему я доверяю в этой жизни – своей интуиции и маме, – размышлял он». Эта кочка на ровном месте, об которую он споткнулся, выводила его из себя. Он стал плохо спать, и весь изнервничался, привыкнув, что рано, или поздно, но решение приходит. Из неведомых хранилищ космоса он всегда получал ответ. Да, вариации этих ответов поражали воображение своим многообразием, но он научился их понимать. Здесь же произошел явный сбой. В конце концов, он же не может залезть в мысли давно ушедшего из этой жизни художника. Решение пришло к нему только после того, когда он окончательно расписался в бессилии своей логики, и вынужден был обратиться к другим людям, за помощью. Однажды, в очередное воскресенье он, уже взвинченный, подошел к своей мучительнице и с удивлением обнаружил примостившуюся напротив нее, на стульчике, симпатичную девушку с копной белых, стянутых резинкой на затылке белых волос, и копировавшую ее. Первым желанием нелюдима было развернуться и уйти, но усилием воли он сдержал себя, решив, что с этой загадкой надо кончать. Минут пять он угрюмо наблюдал за ней, как она лихо махала кисточкой туда-сюда по холсту. «Ну, если машет, значит, знает, что делает, – внезапно решился он и сделал шаг вперед».
– А вот, к примеру, вы знаете, что вы рисуете? – задал он вдруг нелепейший вопрос, удививший его самого.
– Знаю, – ответила красавица, даже не обернувшись, – картину.
– Тогда объясните мне… кому он кланяется?
– Вопрос настолько поразил ее, что она сначала удивленно посмотрела на него, затем на картину:
– Как к кому? Пришедшим к нему людям.
– В благодарность, что ли?
Диалог приобретал какой-то дикий характер.
Девушка нахмурилась и промолчала, решив не разговаривать более в таком тоне с этим типом, как она сразу определила его про себя.
– Неужели вы не понимаете, всю нелепость этого. Вот, вы будете мне кланяться, если я приду просить вас нарисовать мой портрет?
– Вам точно нет.
– Хорошо… не доходит. А вы будете мне кланяться в ноги, если вы врач, а я пришел просить вылечить меня от смертельной болезни?
Сначала, она решила было обидится на «не доходит», но задумалась и внезапно, неожиданно для себя, рассмеялась.
– Неужели вы, перерисовывая, не видите, что он кланяется лесу, возможно солнцу, но никак не этим крестьянам?