Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы
Шрифт:
г) Движение общественниц
В рамках кампании за «культурность» реабилитировались не только личные потребности в досуге, отдыхе и потребительских товарах, но и нуклеарная семья. Как и в частной сфере вообще, партия обнаружила в семье новое поле деятельности, а в лице неработающей замужней женщины — новую героиню. Стране нужен был кто-то, кто станет проводить в жизнь новые ценности и позаботится о том, чтобы инженер носил белую рубашку, заводской двор подметался, а за столом все вели себя прилично. Идеальную фигуру, казалось, самой судьбой предназначенную для насаждения «культурности» в частной и общественной жизни, представляла собой домохозяйка. На нее партия взвалила все воспитательные задачи, с которыми не справлялась она сама или другие учреждения: воспитание детей и повышение культурного уровня, организацию клубов ИТР и культурных программ, создание красивых и уютных уголков. В 1936 г. институт семьи был закреплен в конституции и вышел закон об охране семьи, обложивший высокой пошлиной разводы и запретивший аборты {1308} . Еще раньше, чем правительство поставило нуклеарную семью под охрану государства, в 1935 г., оно инициировало «движение общественниц» {1309} . Эта идея пришла в голову наркому Орджоникидзе, когда он во время посещения одного из заводов встретил там жену директора, которая активно занималась заводским хозяйством. Говорят, он тут же решил систематически привлекать жен ИТР к работе над улучшением условий быта. Одно время «первой общественницей» называли Евгению Весник, жену начальника строительства в Кривом Роге, разводившую для нужд предприятия кур {1310} , потом — жену директора завода «Красный Урал» Суровцева, разбившую на заводской территории цветочные клумбы {1311} . Возможно, мы имеем дело с «мифом происхождения», но это неважно — мысль ясна: женщины взялись за дело, желая облегчить и украсить жизнь своим мужчинам, которые трудились не покладая рук в неприветливых, далеких от цивилизации местах: «Во имя родины, во имя ее блага, во имя создания крепчайшей, сильнейшей в мире тяжелой индустрии шла лучшая часть инженерства покорять пустынные, неосвоенные просторы, отправлялась строить на этих местах великие промышленные очаги, создавать вокруг этих очагов счастливые города социализма» {1312} . Благодаря активной деятельности женщин мужчины должны были почувствовать себя на заводе как дома и не пытаться при первой возможности его покинуть. Если женщины будут создавать мужчинам уют, надеялись застрельщики движения, чудовищная текучка, «чемоданные настроения» среди инженеров пойдут на убыль {1313} . Предшественницей движения стала Валентина Хетагурова (р. 1914), которая с 1932 г. опекала красноармейцев, строивших укрепления в бухте Де-Кастри на Тихом океане, а в 1937 г. на страницах «Комсомольской правды» призвала молодых женщин страны ехать вслед за ней на Дальний Восток и позаботиться о бойцах Красной армии: «Нашим женщинам некогда скучать. Они работают рука об руку со своими мужьями» {1314} .
Благодаря новой политике «жена инженера» стала соперничать за общественное внимание с «женщиной-инженером». У женщин-инженеров никогда не было своей организации, зато теперь возникло объединение жен ИТР {1315} . Инженеру, который все силы отдавал социалистическому строительству, разрешили иметь неработающую жену. В Кривом Роге в 1936 г. насчитывалось 400 общественниц {1316} , на заводе «Запорожсталь» вступить в их ряды вызвались сразу 23 женщины {1317} , в шлифовальном цеху шарикоподшипникового завода в 1936 г. занимались общественной работой 1000 домохозяек {1318} . Ехать на Дальний Восток изъявили желание 70 тыс. женщин, из которых отобрали только 12 тыс. {1319} В женский день 8 марта Орджоникидзе уже не выдвигал на первый план фигуру женщины-инженера, а превозносил новую модель семьи инженера и домохозяйки. Пока инженер «строит наши заводы и фабрики… строит нефтяную вышку, буровую, строит шахту… отдает делу строительства социализма все свои силы, все свои знания», его супруга воспитывает из их детей будущих коммунистов и трудится вместе с мужем на благо родины. После своих общественных дел она сама возвращается домой поздно, и муж не слышит от нее упреков, что он мог бы приходить с работы пораньше {1320} Новое движение общественниц являлось привилегией новых высших слоев и формировалось «по отраслевому принципу» из жен инженеров и хозяйственников, жен офицеров, творческих работников, стахановцев и т. д. Оно служило для охвата и организации женщин, которые раньше не участвовали в производстве, работая дома, вне контроля государства и партии. Теперь их положение получило официальную санкцию и в то же время оказалось тесно связано с политикой партии. От использования их потенциала должны были выиграть не только мужья и дети. «Жены ИТР в борьбе за уголь», — гласил заголовок в газете «За индустриализацию», а Н.К. Крупская разъясняла, что жена, даже если сама не работает в угольной шахте, может по-своему заботиться о повышении производительности труда, украшая для мужа домашний очаг: «Если он видит заботу о себе, интерес к делу, если видит в жене товарища и друга, у него настроение хорошее станет, легче ему, веселее работать будет. Если муж прогульщик, пусть жена на себя посмотрит, нет ли тут и ее вины» {1321} . Не менее важно для нее подавать хороший пример детям. Хоть из них и воспитывают новых людей в школе, большое значение имеет то, что они видят дома: «Мнение матери, ее помощь отцу в том, чтобы он стал ударником, не может не влиять на ребят» {1322} .
Общественницы сажали цветы на площадях и в заводских дворах, шили скатерти и занавески для столовых, для рабочих, инженерных и солдатских общежитий, вязали салфеточки под цветочные вазы, красили стены и варили зубную пасту, разбивали огороды, ухаживали за свиньями, курами и коровами, устраивали школы и детские сады {1323} . У женщин был правильный взгляд на «мелочи жизни» {1324} ; «Жены инженеров и хозяйственников создали отряды, которые активно помогали приводить в порядок заводскую территорию, улицы новых городов, площади и парки… Тысячи общественниц пошли… на заводы и фабрики, в рабочие общежития и квартиры, помогая своим мужьям в борьбе за высокую производственную культуру» {1325} . Жены ИТР комбината «Криворожсталь» организовали секцию по искусству в ДИТР, балетную школу для детей, кукольный театр и оборудовали спортплощадку для молодежи. Кроме того, они взяли шефство над рабочим клубом, местными библиотеками, рабочим общежитием и столовыми {1326} . Женщины заботились не только о чистоте, порядке и культурных мероприятиях, которых инженерам столь часто не хватало. Они взяли на себя заботу о детях и другие социальные функции, например базовое медицинское обслуживание {1327} . Наконец, их объединения помогали им самим повышать уровень образования и готовиться к трудовой жизни. Хетагурова и ее сподвижницы в рамках движения общественниц оканчивали курсы почтовых работников, телефонисток, швей и т. п. {1328} Полина Валентиновна Берман, жена директора газового завода, вела политзанятия, преподавала стенографию и немецкий язык, руководила драмкружком, детской балетной студией, кружками пения, современных танцев и джазовым ансамблем. Белла Леонтьевна Тонезер, жена инженера электроцеха на ЮТМЗ, открыла пошивочную мастерскую и организовала курсы кройки и шитья {1329} . В публикациях о движении общественниц подчеркивалось, что женщины находят свое место в производстве и обществе в качестве «инженеров, трактористок, слесарей, директоров, политработников, парашютисток, председателей колхозов, актрис, летчиц и писательниц» {1330} . Профессиональная деятельность женщин отнюдь не дискредитировалась; «Правда» в равной мере поощряла их приход на производство и присоединение к движению общественниц {1331} . Но в 1935-1938 гг. всячески прославлялись именно жены инженеров, которые проводили всесоюзные съезды и выпускали брошюры, а иногда и роскошно оформленные фотоальбомы с отчетами о своей работе {1332} .
«Новую старую» модель семьи и разделения труда поддержала и газета «За индустриализацию», печатавшая в 1935-1936 гг. фотографии с изображением новой нуклеарной семьи. В центре обычно сидел или стоял инженер, вокруг него группировались жена и дети: вот знаменитый на весь Советский Союз ударник, начальник участка на шахте Кочегарка Никита Изотов обедает в кругу семьи, слева от него сидит жена, справа — домработница {1333} ; вот буровой мастер Малгобеков из «Грознефти» читает сыну Коле и дочке Нине новую книжку {1334} . Таким образом на сцену выводилась семья как ячейка социализма, а вместе с ней — новый принцип оплаты по труду, новые квартиры, новая мебель и товары широкого потребления {1335} .
Реабилитируя жену-домохозяйку, советская власть пошла навстречу мужской части своей новой элиты. Одновременно реабилитация семьи отвечала всеобщей тяге к социальной стабильности, желанию иметь безопасное убежище и вести жизнь нормального обывателя. Когда речь зашла о насаждении в обществе «культурности», власть обнаружила пропадавший до тех пор втуне потенциал неработающих супруг, зачастую имевших широкое гуманитарное образование, и разглядела в нем ценный капитал. В условиях, когда общественные места пребывали в запустении, заводские территории утекали в грязи, а нравы огрубели, партия признала обычную домохозяйку организующей силой и решила воспользоваться ее способностями. Благодаря представлению, будто «культурность» — в первую очередь женское дело, супруги инженеров на некоторое время оказались в зените славы, потеснив женщин-инженеров на второе место.
д) Кино в эпоху «культурности»
Смещение центра общественного внимания с промышленности и «политических» тем в сторону частной жизни отразилось и в фильмах «трех счастливых лет». Еще в 1927 г. кинематографистам внушали: «Наши фильмы должны быть на сто процентов идейно выдержанными и на сто процентов коммерчески успешными!.. Если зрители будут смотреть их с удовольствием, это только поможет делу коммунистического просвещения» {1336} . Такая позиция к середине 1930-х гг. упрочилась, и Эрвину Зинко на киностудии «Межрабпомфильм» прямо сказали, что люди больше «не хотят фильмов о крестьянах, массах и общественной борьбе, не хотят ничего, что хотя бы отдаленно напоминает пропаганду». Аполитичное искусство теперь выступало под новым девизом: «Они хотят видеть личные проблемы, семью, любовь, приключения, и чтобы все это было показано весело; хотят по возможности веселых, поднимающих настроение, легких вещей» {1337} .
В это время появились три самых знаменитых, отмеченных премиями советских развлекательных музыкальных фильма, которые до сих пор пользуются большой любовью зрителей: «Веселые ребята» (1934), «Цирк» (1936) и «Волга, Волга» (1938). «Волга, Волга» несколько выходит за рассматриваемые хронологические рамки, но все три фильма режиссера Г.В. Александрова затрагивают тему «культурности». Действие «Веселых ребят» разворачивается на курорте, а главный герой — музыкально одаренный пастух, который в конце фильма выступает на сцене Большого театра {1338} . В «Цирке» новая советская жизнь показана как сплошное развлечение: шутки на манеже, танцы на крыше новой гостиницы «Москва» {1339} . В фильме «Волга, Волга», как и в «Веселых ребятах», речь идет о музыкальном таланте — на сей раз девушки-почтальона; действие здесь по большей части происходит на борту парохода, идущего по Волге {1340} .
К этому ряду легких комедий с трюками и пением принадлежит и фильм «Вратарь» (1936), менее известный, но тоже очень забавный. В нем развивается тема спорта как занятия для досуга и соединительного элемента между инженером и рабочими (в данном случае московского завода «Гидраэр»). Один из главных персонажей — инженер Карасик в исполнении чрезвычайно популярного артиста А. Горюнова. Этот инженер — совершенно обычный человек, советский гражданин, друг и товарищ, которому не приходится постоянно доказывать свою благонадежность и любовь к пролетариату. Карасик не растворяется в массе своего коллектива, как Никитин из «Четырех визитов Самуэля Вульфа», он не технократ, как Павел из «Встречного», ему не надо учиться у рабочих, как Лазареву в том же «Встречном», или у американцев, подобно Захарову в «Делах и людях». Он не вредитель, как Скворцов во «Встречном», не лодырь, как Петров в «Делах и людях», и не колеблется, не зная, чью сторону принять, как Дик Аэросмит в «Четырех визитах Самуэля Вульфа». Не герой, но и не потенциально подозрительный элемент. Спекуляций и взяток он чурается, в отличие от Миши из «Трех товарищей». Карасик, так сказать, конечный продукт процесса производства советского инженера. Он уже не нуждается ни в какой шлифовке, и его статус члена нового общества не подлежит сомнению. Среди рабочих он пользуется бесспорным авторитетом, и в то же время он их товарищ и по работе, и по футбольной команде. В фильме над Карасиком подшучивают, но совершенно беззлобно. Маленький, кругленький, он выглядит смешным, неуклюжим и неловким, а когда над ним смеются, все время повторяет одну и ту же выспреннюю фразу: «Я лично ничего смешного на горизонте не наблюдаю». Карасик — милый и потешный, публика хохочет, наблюдая, как он один выходит против команды противника, как отбивает мяч задом, как под ним ломаются носилки, на которых его в бессознательном состоянии уносят с футбольного поля. Вместе с темой из области досуга во «Вратаре» на первый план выходит любовная история, как было уже в «Веселых ребятах» и «Цирке». Карасик безнадежно влюблен в красивую блондинку Настю, а та предпочитает ему новую футбольную звезду Антона Кандидова, которого заводской и футбольный коллектив привозит с собой из поездки по Волге. Статный белокурый юноша из провинции оказывается лучшим вратарем Советского Союза, но, опьяненный успехом, пренебрегает работой, и его выгоняют из команды. Его место в воротах занимает Карасик, надеясь тем самым завоевать и Настину благосклонность. Однако в конце концов он вынужден признать, что против Кандидова у него шансов нет. Карасик сводит влюбленных вместе, а его утешает темноволосая Груша, которая давно к нему неравнодушна {1341} . Режиссер С. Тимошенко помимо всего этого сумел поместить в свой фильм множество символов прекрасной жизни середины 1930-х гг. Карасик и его рабочие осуществляют мечту о быстром передвижении по воде и по воздуху: они строят лодку-глиссер с пропеллером, когда у них кончается бензин, пересаживаются в самолет, прыгают с парашютами. Символизирует новую жизнь и светящаяся буква «М», обозначающая станции открытого в 1935 г. метро. Москва предстает в фильме городом грез всех русских, куда люди вроде Кандидова и Груши едут из провинции за счастьем. Вместе с тем фильм показывает, что в провинции полным-полно талантливых людей и в конечном счете в каждом советском гражданине скрывается Кандидов. «Вратарь» изображает нового человека в новой столице, овладевшего новыми способами передвижения. Карасик — не только новый советский инженер, он в самом прямом смысле слова создал нового человека — робота. Этот «механический человек» еще несовершенен, он выглядит одновременно комично и угрожающе. Единственную фразу, которую он произносит: «Никого нет дома», — можно применить и к нему самому: «Я пока пуст, во мне нет жизни». Пустоту в итоге заполняет Карасик, забираясь в робота, чтобы свести вместе Антона и Настюновый человек, говорит фильм, не может быть искусственным автоматом с механическим набором действий и ценностей, который на поверку оказывается пустой машиной. Нет, это «человечный» инженер Карасик, который работает безупречно и добросовестно, но лишь благодаря своим личным слабостям становится достойным любви коллегой.
Фильм не только свидетельствует, что в середине 1930-х гг. футбол и любовные страдания стали важными темами, но и дает понять, что в это время инженер окончательно был признан членом общества и заводского коллектива.
3. Семейная жизнь и «жилищная карьера»
На темы, связанные с «культурностью», которые предлагались вниманию общественности и горячо обсуждались в середине 1930-х гг., в воспоминаниях инженеров почти ничего нельзя найти. Советские инженеры так много пишут о своей работе — и так мало об условиях своей частной жизни, личных проблемах, о том, чем они занимались вне стен завода {1342} . Разве что вскользь упоминают, где жили, были ли женаты или замужем, когда родились их дети. Частной сфере не находится места в повествовании о жизни инженера, опыт, не имеющий отношения к работе, для него несуществен, малозначителен и недостаточно героичен. Селекцию достойных и недостойных отражения в биографии сведений ярко продемонстрировал Д.И. Малиованов. Во время интервью, когда речь заходила о его жене, он всегда требовал отключить диктофон: это, мол, не для записи. Подобное поведение согласуется с тезисом Светланы Бойм, что превозносимая на Западе «частная сфера» не имела в такой форме эквивалента в русском языке и вместо «приватности», «я», «менталитета» и «идентичности» здесь торжествовали «соборность», «сострадание», «тоска» и «подвиг». Человек в России и Советском Союзе переживал и воспринимал повседневность в рамках этих четырех категорий. В повествованиях о повседневной жизни определяющую роль играл подвиг, а не обыденные вещи, поскольку излишний интерес к быту считался явлением непатриотичным, вредным, нерусским и антисоветским {1343} . Культурный образец, повелевающий ставить сообщество выше индивидуума, упрочил свои позиции благодаря лозунгам первой пятилетки. Призывы не обращать внимания на условия жизни, а целиком посвятить себя строительству упали на благодатную почву, как свидетельствует В.С. Емельянов. Они с женой до отъезда в заграничную командировку жили в бывшей бане с низким сводчатым потолком и сырыми стенами, как будто навечно пропитавшимися водой. Супруги завешивали стены тряпками, когда те промокали — выжимали их и вешали снова. Но если бы кто-нибудь, по словам Емельянова, предложил упростить проект роскошных, отделанных мрамором станций метро и пустить сэкономленные деньги на жилищное строительство, он выступил бы против, как и большинство других, живших в таких же стесненных условиях: «Да, мы были мечтателями и хотели осуществить свои мечты любой ценой» {1344} .
Инженеры в особенности отличались нежеланием проронить хоть слово о личных и домашних делах, потому что идеал инженера, царивший до и после нескольких лет торжества частной жизни, изображал его немногословным и замкнутым человеком, который живет ради работы и терпеть не может отвечать на вопросы, не имеющие непосредственного отношения к его профессиональной деятельности. Биограф А.В. Винтера так представляет читателю начальника Днепростроя, который во время интервью «молчит и курит, курит и молчит»: «На Днепре знали — за внешней грубостью, невероятной требовательностью, за властностью начальника Днепростроя нет ничего личного» {1345} . Точно таким же немногословным и замкнутым предстает в описании С.М. Франкфурта И.П. Бардин: «Молчаливый, угрюмый, хмурый человек — такое впечатление производит при первой встрече Иван Павлович Бардин» {1346} . Он мало рассказывал о себе, практически ничего о своей личной жизни, и Франкфурт был очень удивлен, узнав от Бардина после двух лет совместной работы, что тот любит театр, обожает слушать классическую музыку и с удовольствием съездил бы в Москву дней на десять, чтобы приобщиться к культуре {1347} . И в художественной литературе советский инженер — скупой на слова одиночка, который не обращает внимания на то, что ему срочно нужно к врачу, что нет воды для умывания, а в столовую огромная очередь, вынуждающая его пропустить и завтрак, и обед, ужин {1348} . Менталитет рабочих и инженеров первых лет реконструкции народного хозяйства в нескольких строках выразил Я.С. Гугель: «Вот построим домну, тогда выведем клопов, тогда умоемся и побреемся… Сначала домна, а потом клопы» {1349} . О том, что образ немногословного инженера продержался до конца 1930-х гг., свидетельствует «Вестник инженеров и техников», нарисовавший в 1938 г. такой портрет идеального инженера: «Стоман чрезвычайно скуп на слова. Он не любит говорить о себе, о своей жизни, о своих делах» {1350} .