Иоанн Грозный
Шрифт:
– Обидно мне за вас, московитов, Борис. Красива и богата страна ваша. Отчего не любите?
– Любим мы, тебе не понять, - буркнул Годунов, чуждый отвлеченности.
– Так – не любят! Каждый у вас сам за себя. Соседи вы друг другу случайные, дерете вы свою родину, как птицу, к обеду. Ничего ведь не останется. Злее всех иных вы народов. Грубые, завистливые, жадные, нечистоплотные. После ухода ваших купцов в Европе лавки проветривают. Ножами и вилками пользоваться не умеете, жрете руками.
– Ты чего понес?! – вспыхнул Годунов. – Знаем мы вас, чистюль! Не обворовывать ли нашу землю на Русь понаехали. Верит вам царь, я бы иноземцев выгнал. Выучить, и у нас врачи сыщутся, и астрологи, и мореплаватели. Народ наш сметлив.
– Нет. Он – безрассуден. Слаб умом против Европы.
– Вы же – притворщики. Не мытьем, так катаньем, издалека берете!
– Культура-то! Не можете вы без нас, потому что сами себе не верите.
– Куда! Будет лаяться! – Годунов чертыхнулся, перекрестил рот и выскочил, хлопнув дверью, обсыпав штукатурку. Он клял, что не сдержался, осудил царя словом, не нашел нужных слов защитить Московию. Хотелось постоять, не хватало слов защиты. Оскорбляя Россию, Бомелий задел Годунова. Борис не знал теперь, выполнит ли премудрый Елисей обещание возвратить Марфе Собакиной девство. Скрепя, все же решил привести ее доктору в назначенное время.
Оставшийся Бомелий, переливая из склянки в склянки дымящиеся жидкости, с сожалением думал о Борисе и ему подобных, кого считал наиболее способными в русском королевстве. В прежней дороссийской жизни Елисей много поездил по Европе, ассистируя одному преуспевающему голландскому хирургу. В Италии он видел фрески Мазаччо, Джотто, Брунеллески и Микеланджело, картины Рафаэля, Леонардо, Боттичелли, Джорджоне, Тициана и Тинторетто, скульптуры Донателло и Верроккьо. Не церкви, но королевские дворцы и дома состоятельных граждан уже ими украшались. С томиком Данте, Боккаччо Петрарки или Рабле Бомелий гулял по римским улицам, заходил под величественные своды собора св. Петра. Восхищаясь гением Браманте, сидел на скамьях в часовне Темпьетто, омывал пот с лица в роскошных фонтанах, размышлял о вечном подле гробниц Медичи, изучал цветовые гаммы по мозаикам древних базилик. Остатки античности, колонны и арки, Колизей, бани пробуждали щемящее чувство скончавшегося совершенства.
Знаменитый лекарь, покровитель Бомелия, умер. Елисей услыхал, что в России склонны ценить талант, который в родных пенатах почитали посредственным. Приправленными иноземными пряностями мастерство легко сходит в земле Бореев за гениальность. Бомелий покинул родину, оставив воспевать ее двух Эйков, Босха и Брейгеля. Он жертвовал свободой мысли и семьей. Затаив горечь поражения, предавался мечтам о реванше, возвращении в лаврах за профинансированные царем научные достижения. Елисей отправился в сумрачное северное государство, где не ведали о перспективе в живописи, где не существовало пейзажа и портрета, лишь плоские столетиями утвержденные изображения на иконах, а еще колокольные звоны и очарование восточного богослужения, которыми его сухой ум не умел и не хотел восторгаться. Книгопечатание, и то иссякло. Царь таил типографию в своей ставке в Слободе под охраной невежественных гвардейцев, одетых по странной прихоти монахами. Бояре и народ накидывались на ученость как на искушенье дьявола. В столице типография была спалена местными вандалами. Царь печатал для себя в одном - двух экземплярах, и исключительно - духовное. Что говорить, если за наибольшего вольнодумца на Руси слыл сам самодур-царь. Ни единого русского писателя, драматурга и поэта, мирского живописца, скульптора. Архитекторов привозят с Аппенин. В центре Москвы – Кремль, памятник итальянской архитектуры.
До обиды тяжело чувствительному Бомелию было выполнять в Московии обязанности, за кои щедро награждал Иоанн. Ревностные и завистливые доморощенные лекари отметали круги кровообращения, строение сердца и другие научные данные, устоявшиеся и известные в Европе. О чем можно было спорить с доморощенными врачами, когда те мыслили устаревшими категориями пневмы, сухости и теплоты, пятью стихиями, позаимствованными в Византии. Бомелий терпел, не срывался на квасного бородача, несшего больному иконку, тряпицу с гусиным салом, притиранье из кукушьих яиц, выжимку мозгов суслика, терпеливо объяснял преимущество порошков и пилюль, изготовленных химией. Ремесло астролога вообще почиталось дьявольским. Ежедневно Бомелий ожидал, что попы изувечат его посохами. Они и пихались, пользуясь случаем. Питье и пищу Бомелия пробовал Зенке. Отрава у московитов была примитивная, растительная, но и она спровадила бы восвояси, если не на родину, то к Отцу Небесному голландского умника.
9
Крымчаки скатывались в подбрюшину России. Там ждало доброе солнце, свежее море, нега закатов и очарованье рассветов. В теплой ночи станут крымцы попивать терпкий чай, посасывать мундштук кальяна с травой, навевающей грезы, жевать сладко-перечный бетель, глядеть на кучерявые шумящие волны, благословенные золотом луны и звездой Магомета. Много праздных удовольствий можно извлечь, продав с выгодой тысячи рабов, коих гнали они из Московии. Даст Аллах, лето не кончится, успеют сходить еще и в Польшу, приведут и оттуда девиц да парубков довольно. Не ладится у турок последняя война с австрияками, вот и пополнят крымчаки схваченной славянской молодежью поредевшие янычарские ряды. Многие предпочтут рабство воинской службой. Девицы пойдут в гаремы и на услужение… Все-таки большое сомнение одолевает хана Девлета. Усердно положенным пятикратным счетом становится он на молитву, а не ясна ему воля Всевышнего, нужно или нет кинуть утомленное войско в новый набег на страну иную. Оглядывает он нукеров, ищет неутомимости в мурзах и юзбашах.
Мурза Утемиш–Гирей гордо гарцует на арабском скакуне, стоил тот двух десятков невольников. Хлестнет коня нагайкой, пронесется мимо вытянувшейся толпы московитских узников. Пыль скрывает начало колонны, теряется в летней натянутой поволоке воздуха ее конец. Не жаль Утемишу ни девиц, спотыкающихся, натаптывающих ноги о плотную землю, ни юношей, утомленных длинными переходами. Взгляд мурзы – огляд хозяина: довести до рынка, не испортить товар. Когда видит выбившуюся из сил милую девушку, сажает ее на телегу, скажет дать воды или кумыса, бросить в подол краюху серого хлеба, пожалеет и ладного молодца. Получит плетью тот по спине за то, что не крепится, но и попить дадут. Если же мать кормящую, поспешностью взятую, завидит Утемиш, велит отбирать младенца. Бросят писклю в канаву, не нужна помеха. Повзрослее мальчиков везут в обозе охотно. За них хорошие деньги платили башибузуки, лелеявшие поросль для чиновничьих должностей в захваченных балканских землях, не забывали и про удовольствия плотские. Взятые сызмала, воспитанные в семьях богатых или на средства султана, часто были они хозяйственнее, усерднее, рьянее единокровцев, от природы склонных к праздности. В бою составляли элитные части янычар..
Темными степными ночами подкрадываются к растянувшейся колонне двуногие хищники. Ногаи, черкесы и авары хотят урвать кусок человеческого пирога. Бросив под Москвой Девлета, уведя своих рабов в места надежные, на рынок в Кафе, они успели обернуться для ограбления грабителей, недавних и будущих союзников. Под пологом ночи ползут к стоянкам крымцев разведчики, зажали кривые ножи меж частыми зубами. Кинжал уже в руке, обрезаны ремни, коими связаны невольники. Стремительно сменен владелец. Кинувшийся караул перебит. Ранена, пострадала в схватке и добыча. Разгорается ночной бой, делят кость дармоеды. Наутро оставят крымчаки на дороге рабов, в суматохе убитых, расползутся покалеченные. Куда? Ленивым холодным взглядом окинут жалобно взывающих жертв, спешащие степняки. Четвероногие и пернатые доедят, доклюют.
Минули шесть каменных башен-стражей Перекопа. Проехали степь. Спустились по серпантину округ красных Крымских гор. За поставленными вдоль синего моря круглыми юртами выросли каменные цветки юго-татарской цивилизации. Здесь устремились в пронзительное синее небо белые мечети с нитями минаретов. Умелые мастера Сирии и Аравии вырезали завитки арок, сложили изящные, станом девушки, фонтаны. Невольники златого полуострова ткут роскошные ковры, шьют пышные одежды. Культура, равная Стамбулу, проявилась величием и блеском северного Востока. Кочевники брались за земледелие, строили сами и заставляли пленников строить корабли, ковали оружие, обзаводились завезенными пушками и ружьями. В медресе по сурам Корана учились грамоте, впитывали общечеловеческую мудрость. Суд шариата упорядочил столкновения интересов… Поздно Трехсотлетнее паразитство на Руси отравило зачатки созидания. Подпитываясь летними набегами, кормившими год, если не жизнь, привыкли потреблять, ленились производить, снисходили торговать и обменивать.
Мурза Утемиш - просвещенный человек. Он не претендовал наследовать крымский трон после стареющего Девлета, но стремился жить в удобствах удовольствий, не уступающих ханским. Мурза сразу обратил внимание на сестер Ананьиных. Они достались великим трудом, после кровопролитной битвы, значит, среди московитов имели особую цену. Утемиш предположил, не царского ли они гарема, слух о пребывании которого в Кремле витал в воздухе. Допрос Якова Грязного, Утемиш своей рукой хлестал его плеткой и батогами, сек розгами, не прояснил истины. Яков молчал, готовясь умереть за любимую. Утемиш повалил пленника на землю, бил сапогом, не умертвляя. Яков был не мускулист, да жилист. Зубы были целы. За такого можно получить хорошую цену.