Иоанн Грозный
Шрифт:
Хозяйственные мужички, пьяные, соображающие, гнали в дома к недопускаемым на казни супругам своих отпрысков - в разбойничестве соперников стягивать сапоги у полумертвых. Скидывали опорки, примеряли новинки, дармовщинкой обмениваясь. «Ублюдки достойных наций, вечные обезьяны, что с вас взять?», - думал кипевший злобой астролог.
Опричники отовсюду зажигали хворост, дабы горело спорее. Малюта и Василий Григорьевич пинком подкидывали ветви. Удавил старший Грязной сочувствие к родне. Виновны – отвечай! Счастлив, что не всех взяли. Вон и Матвей там, в толпе за плечи спрятался. Гореть бы и ему, надоумил Василий Григорьевич лобызать сапоги Иоанну Васильевичу. Прощен Матвей без удаленья со службы, с сугубейшим выговором. Вместе с другими несет вязанки ветвей. Обкладывает тщательно ноги ругающемуся дяде. Спешит с факелом зажечь подставившего его человека. У самого была вина по пьяной лавочке, не по трезвянке честолюбия. Хоронит Матвей глаза. Тупятся в землю и остальные Грязные. Повязаны в роде. Пятеро грешили, как всем не знать? Отворачивается Василий Григорьевич от двоюродных
Молчановы и Ошанины хмуро тащат дрова к сродникам, подкладывают поленья потолще на дольшую муку. Слава Богу, карающая царская десница их тоже миновала, а ведь всегда есть за что. Такова жизнь служивая. Ввечеру поставят они в храме толстые свечи за упокой родни пред Господом, за собственное благополучие – перед Богоматерью и Николой Угодником.
Матвей поджег ближнюю сторону. Пламя легко и пронырливо покатилось по хворосту: скроется и вдруг выскочит голубым задорным огоньком. Толпа восторженно растеклась криком, излила из глоток церковные гимны, умилилась страданиями недоброхотов. Исподтишка пинала уцелевших старательных Грязных. Заехали смачной зуботычиной Матвею. Оглянулся волком: не нашел ударившего. Все озорно глядят. За вину отца безбоязненно толкала чернь потешника Васютку, сына Григория Большого. На то он и шут, чтобы за Грязновский выводок без сдачи отдуваться! Бомелию открыто, как унижены, смятенны Грязные. Стискивал зубы: дойдет, когда до меня, не согнете, московиты-хрюкалки! Спесивцы, жуки навозные! Обдумал Елисей с того дня положить яд за зуб и ходить с ним, чтобы умереть прежде физических страданий. До опалы дойдет, как не подмазывайся. Никогда не угодишь тирану! Своя у него кривая изощренная логика. Бомелий обернулся на Кремль. Букашками меж стен торчали фигурки. Нет у тебя друзей, мнимый просветитель! Обширная библиотека не отринет от варварства. На три четверти потомок поработителей не способен ты к широте ума.
Пламя зажгло на казнимых штаны и кафтаны. Скручивались опаленные волосы. Бомелий ждал шока жертв. Мучители не ведали: те потеряют сознание и не почувствуют, как судороги вывернут руки и ноги. Сгорят ремни, и падут жертвы в позах утробных. С чего началось, тем кончится. Бомелий поймал себя на воображении, будто его казнят. Остро, отлично от толстокожих варваров, чувствовал чужие страдания. Последние мысли его были бы о семье и далекой родине, оставленной в чудной земле меж болот, протоков и заливов на низком берегу, порезанном выстланными ровным камнем каналами. Он вдруг явственно и щемящее увидел белые лодки, скользящие под окнами ладных разноцветных домов. Порядок, закон, чистота. Суть народа являет себя и под испанцами с австрияками, и в независимости.. Мало и редко со случайной оказией посылал Елисей милой супруге и паре кудрявых детишек дары русского изверга. Более двух лет не видал, не обнимал дорогих сердцу. Надо будет отсылать все. Не копить, здесь в любую минуту все в казну заберут. Присказка местная: был бы человек, за виной дело не встанет. Ну а не все ли жители Московии воры? Поди все. Иных не видал. Потрудишься в Московии! Каждый думает украсть и уехать за бугор подалее. Жизни тут нет, один страх, с враньем смешанный. С царем, как в опасной азартной игре, где на кону жизнь, вовремя надо с подмостка неистово вертящейся карусели его причуд соскочить, сбечь…
Так, ставя себя на место жертв, думал голландец. Но что думали те, мучимые огнем у столбов. Жалели ли, что не получились плутни? Раскаивались? Хотели жить неприметнее?.. Они не умели и не могли по-иному, как не способен изменить характер народ. У Григория не хватило мощи переломить судьбу, а как страстно он желал! Его замысел был интригой неистового, но мелкого и неумного во зле любовника. Поверхностной злобой он хотел пощипать наигравшегося им вдосталь государя. Защипал до смерти лишь его куклу. Полагая, что царь избрал Марфу из-за приворота, Григорий винил себя исключительно в излишке зелья.
Ежившиеся в задних рядах зевак бояре готовы были рукоплескать второй казни первых опричников. Не отвертывается ли царь худородных, не опять ли войдут в честь древние роды? Шуйские торжествовали. Со сдержанным довольствием улыбался в седую бороду Иван Андреевич. Кивал сыновьям: глядите. Вам – наука! Бояре стояли толпой недалече Бомелия. Бросить бы и этого злодея в пламя. Не его ли ядами умерщвлена царица? – жуется один вопрос. Только государь ограждает любимца, но чутко высокое ухо умело внушенному доносу. Резва рука Малюты. Беспричинная и безболезненная смерть, внезапно обрушившаяся на старших в роде, нередко в те времена приписывалась искусству голландского ученого. О том роптали втайне, различая за голландцем тень государя. Однако отходчиво северное сердце: многие плакали, наблюдая, как изгибаются в жарком пламени на столбах минуту назад крепкие человеки. Подобно Бомелию, зрители примеряли страдания на себя. Все под царем, под Богом.
К вечеру тела жертв выковырнули баграми из тлевшего костра и отвезли в реку, где еще колебались обступленные рыбами разбухшие мертвецы Девлетова набега. Царь не казнил Бомелия, ждал 1575 года, на который была назначена согласно звездам венценосная смерть. Царь ожидал, не перегадает ли тот? Расклад мыслей Иоанна прозревал Елисей. Уходя с Болота, он натолкнулся на сидевшего под возом по-детски скулящего Матвея Грязного. Обругал его позднюю несдержанность непонятным языком родным. Веяло: сочтен фавор Бомелия.
Мор пресекся, и 23 декабря в Новгород въехал архиепископ Леонид, а на другой день – сам царь с детьми, опричною и чиновниками. Приведенные полки размещались в Орешке и Дерпте пока не для войны, на острастку. Опасения нового набега Девлета в наступающем году склоняли к миролюбию. Царь вызвал из Мурома, где те удерживались, шведских послов, и объявил условия мира: Отступных в 10 000 ефимков за оскорбление московских послов Воронцова и Наумова при смене власти в Стокгольме. Уступить Эстонию и отдать серебряные рудники в Финляндии. Для союзной войны с поляками выделить 1000 конных и 500 пеших ратников. На грамотах король Иоанн должен именовать царя Иоанна не иначе, как властителем Швеции. Подтверждается требование шведского герба для изображения на русской печати.
Шведские послы, изнуренные неволею и ожиданием наихудшего, избегали оспаривать Иоанна, ходатайствовали через посольских дьяков к царевичам убедить отца унять требования. Неисполнение царских претензий королем обрекало их на продолжение плена. Послы убеждали, что в Финляндии нет серебряной руды, слабая же Швеция не в силах помочь Москве войском. Послы лежали ниц перед Иоанном. Он приказал им подняться, молвил: «Я, владыка христианский, не желаю земного поклонения». Изъяснил послам вины их короля, повторил желания: «Исполнит король волю нашу или увидим, чей меч острее». Далее было добавлено, что, требуя Екатерины от Эрика, смещенного брата нынешнего короля, считал ее вдовою бездетною, следственно, не нарушал устава Божественного. Желал в жены сестру Сигизмунда, ища твердого мира с поляками. Ежели Иоанну отправлялись письма с требованиями высылки в Россию жены на наказание за отказ царю, то бояре напутали, почто наказаны. Указывалось на последние казни на Болоте, куда шведы тоже были приведены и воочию могли лицезреть наказание путаников.
Узнавшие царское гостеприимство послы поклялись, что король исправится и отобьет царю челом по винам своим. Иоанн угостил послов знатным обедом. Кусок не лез в горло, но те ели. Являли аппетит изумительный, смены двадцати четырех блюд нахваливая. После обеда шведы, пьяные от вина и тревог не имея никакого королевского и правительственного поручения, на свой страх и риск, мечтая уехать поскорее, подписали приготовленную приказными дьяками грамоту, где черным по белому было сказано, что великий государь российский меняет гнев на милость, соглашается не воевать шведских владений до Троицы с условием, что король вышлет к сему времени в Новгород других послов взамен отпускаемых, с ними – 10 000 ефимков за обиду Воронцова и Наумова, 200 конных воинов, снаряженных по немецкому чину, на службу московскую и несколько искусных металлургов. Король обязан свободно пропускать в Московию товары из Ганзы и стран иных, умелых воинских людей, желающих послужить государю. По настоянью царя новгородские бояре расспрашивали епископа Абовского, возглавлявшего послов. о летах, уме и дородстве юной сестры королевской, просили выслать ее живописный образ царю на ознакомление. Овдовевший государь ищет, на ком жениться. Иоанн писал королю: «Ничем не умолишь меня, если не откажешься от Ливонии. Надежда твоя на императора немецкого есть пустая. Говори, что хочешь, но словами не защитишь земли своей». Можно представлять, с каким облегчением стряхнули шведские послы, более двух лет насильно удерживаемые, прах русской земли со своих сапог.
Царь объявил войску, что воинские действия откладываются, снисходя к прошению шведских послов. Пробыв 26 дней в Новгороде, не сделав никому зла, восстановив по ходатайствам жителей старинный обычай судных поединков, дав в наместники первостепенного боярина князя Мстиславского и приставив к нему для догляда Пронского, царь 18 января следующего 1572 года выехал в Слободу, сопровождаемый благословениями духовенства народа.
Траур по Марфе Собакиной царь блюл два месяца. Возвратясь из Новгорода, он прежде святительского благословения женился на Анне Алексеевне Колтовской. Быстро усовестившись, Иоанн созвал епископов утвердить брак. Митрополит Кирилл преставился, на Соборе первенствовал архимандрит Леонид. Синод собрался в храме Успения, качал бархатными митрами, расправлял поверх драповых риз кресты серебряные увесистые. Царь явился в иноческом обличии. Преклонял колена, целовал руку Леониду, смиренно просил духовенство дозволить свершенный брак. Согласиться с правом Колтовской на царицино место. Убеждал: «Злые люди чародейством извели первую супругу мою Анастасию. Вторая, княжна черкасская, тоже была отравлена, и в муках, терзаниях отошла к Господу. Я ждал немало времени и решился на третий брак, отчасти для нужды телесной, отчасти для детей моих, еще не достигших совершенного возраста. Юность их претила мне оставить мир, жить же без жены соблазнительно. Благословенный митрополитом Кириллом я долго искал невесты, испытывал, избрал. Зависть и вражда погубили Марфу, только именем царицу. Еще в невестах она лишилась здравия и через две недели супружества преставилась девою. В отчаянии, в горести я хотел посвятить себя житию иноческому, но видя жалкую младость сыновей и государство в бедствиях, дерзнул на четвертый брак. Ныне, припадая с умилением, молю святителей о разрешении и благословении свершенного».