Иоанн Грозный
Шрифт:
Кротость государя, худое облачение, босые ноги на студеном каменном полу тронуло иереев. Духовенство излило слезы, болезнуя о вине и виновном. Святители перерыли уставы Вселенских Соборов, искали оправдания царю. После раздумья единогласно положили утвердить брак по умильному покаянию царя, заповедовав ему не входить в храм до Пасхи. В сей день причаститься Святых Тайн. Год стоять в церкви с припадающими, год – с верными, вкушать просфоры лишь в праздники. В случае воинского похода царь избавлялся от епитимьи. Сами святители обязывались молиться за царицу Анну, дабы беззаконие царя не стало соблазном народу. Особое постановление грозило церковною карою всякому, кто, подобно Иоанну, дерзнет взять четвертую жену. Кроме Леонида, разрешительную грамоту рукоположили архиепископы Корнилий Ростовский и Антоний Полоцкий, семь епископов, несколько архимандритов и знатнейшие игумены. Леонид ждал отплаты посохом. Но, как положено, царь
Иоанн вчитывался в ответ королевы Елизаветы. Строки заливали холодностью его желание переселения в Англию. Он отомстил комиссией по проверке торговли британских купцов. Уличили многих налогов неплательщиков. Вступаясь за купцов, Елизавета опять прислала Дженкинсона. Поверенный уверял, что дипломатическим давлением на Швецию Англия не дала той заградить судами морской путь в Нарву и лишить Московию выгод балтийской торговли, и что успехам в Ливонии царь обязан поставкам превосходного английского оружия. Иоанн смягчился, передавал королеве: «Кого прощаю, того уже не виню. Будем друзьями, как были. Прежняя тайна (о бегстве в Англию) останется тайною. Теперь иные обстоятельства. В случае нужды откроюсь возлюбленной сестре моей Елизавете с полной доверенностью». Отпустив рассаженных по темницам купцов, Иоанн присовокупил шуткою: ежели англичане сподобятся подарить ему обещанный глобус, который по величине нести будут двенадцать человек, так и тогда не получат права беспошлинной торговли.
Все же Англия продолжала оставаться для Иоанна землей обетованной. Количеством женитьб он уже приближался к образчику отца Елизаветы Генриху VIII. Приберегал ли Иоанн, подобно Генриху, конечный аргумент – объявить себя главой церкви, если в очередной женитьбе попы ему откажут? Иоанн не заразил своих жен и их потомство сифилисом. Бог миловал одну Генрихову дочь – ныне царствующую девственницу Елизавету. Не заразе ли отца она обязана уродством, пресекшей ей отрады пола и деторождения?
Столько раз приезжая и оставляя Москву, царь едва удивил народ и Думу, когда весной собрался вывезти из Кремля большую часть государственной казны. Не стремился ли он вырвать денежный клык из пасти притаившихся изменников? Пока у бояр есть деньги, нет ему покоя. Затравленные думцы позволяли себе лишь злым шепотом огрызаться на родовых сходках. Помимо Москвы, государственная казна была распределена в Кострому, и в Муром. Значительно денег лежало в Вологде, считавшейся городом наиудаленнейшим от южных и западных хищников. Теперь царь вообще лишал столицу средств. Былое неприятие перерастало в отвержение. Под каждой московской кровлей мерещились Иоанну оскорбительные изменнические толки, тлевший заговор. Все тут повязаны. В каждой приказной избе сидят свои боярские ставленники. Идет человек на место не по разумению, а от Иван Иваныча или Георгия Романыча. «Вы, собственно говоря, от кого?» - основной презрительный вопрос византийской местечковщины. Мстиславские и Шуйские не примут усердных царских служивцев. Безродные, знамо, чужие. Бог высоко, царь далеко. Из в поколение в поколение знатная родня передает родне согретую приказную лавку. Жирные рыхлые отпрыски сидят с гусиными перьями пред чернильницами, чешут затылки, ждут подарков. Пронестись бы по Москве с опричною сворою, кинуть факелы под застрехи, спалить терема вместе с осадком древних родов, выветрить спертый воздух ветхих пердунов, сменить застоявшуюся кровь бодрым течением. Иоанн знал этот народ и не обольщался обновлением города. Россию спасет лишь полное отлучение от власти Москвы. Царь, вывозя четыреста пятьдесят возов звонкой монеты с Кремлевского подворья, готовил перенесение стола в Новгород.
Брал в поход юную супругу с братьями, обоих сыновей, татарского перекреста царевича Михаила - сына или заложника покорности астраханского царя Кайбулы, союзников – молдавского воеводича Стефана и волошского Радула, любимцев – под охраной войска отборного. Оставлял сохранять Москву земскому войску. Мечта о переносе столицы в исток русской земли, в древний Холмград жгла обновленное сердце. Иоанн начинал новую жизнь. В Новгороде царь и получил известие, что бездетный Сигизмунд скончался, на смертном ложе дав вельможам удивительный совет предложить Ягеллонову корону российскому государю. Несогласный польский сейм рассматривал кандидатуры Эрнеста - сына немецкого императора Максимилиана, Генриха - герцога д’Анжу, брата французского короля Карла IX и сына честолюбивой Екатерины Медичи, короля шведского Иоанна (Юхана) III или сына его Сигизмунда, а также - князя Моденского Альфонса. Крепко задумался Иоанн. Тешил себя льстивой надеждой через избрание шляхтой собрать под единою корону рассеянные Нашествием славянские земли.
12
Битва при Молоди. Опричники были поставлены в середину русского войска. Их черные рясы, вытащенные наружу наперсные кресты, сдвинутые на затылки скуфейки, вороные кони должны были испугать крымчаков и турок, разогнать силою небесной, будто бы в них воплощенной. Государь оторвал от себя опричную тысячу, придав командующему - воеводе Воротынскому. Тот и поставил элиту в центр. Растянувшись, умножая видимостью количество, черная линия опричников казалась прогоркшим маслом, намазанным на белый с красными и серебряными прослойками пирог русского войска. Опричная конница вместе с стрельцами, или пищальниками, боярина Михаила Яковлевича Морозова составляла передовой полк, за ними раскинулся большой полк самого Воротынского, по правую руку от него – полк Федора Васильевича Шереметьева, по левую – Никиты Романовича Одоевского. Засадным полком давал приказ Иван Васильевич Шереметьев-Меньшой. Полку правой руки придали семь тысяч тяжело вооруженных перебранных после измены Таубе и Крузе иностранных наемников во главе с Юрием Францбеком. Иноземцы сидели с поднятыми на лбы забралами. Глаза и узкая полоска лба и щек - единственные телесные пятна в броне, покрывавшей от пят до маковки.
Единообразия в русском вооружении не существовало. Сабли, щиты, дротики, боевые топорики, кольчуги и зерцала разнились в зависимости от платежеспособности воина. Казна содержала наемников и стрельцов. Царь – опричнину. Конная знать снаряжалась на собственный счет, вооружая и крестьян с челядью. В серых армяках, без доспеха приведенное господами простонародье держало копья с редкими железными наконечниками, заостренное дреколье. Оно прикрывало фланги.
Матвей сидел на горячем свежем жеребце. Конь хрипел, закусывал удила, чуя впереди чужие вольные запахи. От татарской конницы несло незнаемыми южными цветами, сухой травою, пряностями. Раннее солнце слепило. Матвей прикрывал глаза козырьком, оглядывался на отца с дядьями. А в ушах звучали слова опричной клятвы, которую перед боем заставил повторить полк Малюта-Скуратов. Повторяя за ним, опричники поклялись на Евангелии умереть за государя. Походные попы обнесли целовать икону победы над Казанью. Умиленно рассчитывали заразиться успехом.
Приложившись к иконе, перекрестившись, Матвей оглядел товарищей. Спешиваясь целовать, они ежились на ветру, колеблясь в предстоящем подвиге. Алые рукава кафтанов московских, рязанских, коломенских, серпуховских, тверских, ярославских, нижегородских стрельцов - неуважаемой пехоты выглядывали из-под нагрудников. Высокие колпаки шлемов играли в свету. Стрельцы покусывали усы, удерживали лошадей, готовых скакать, вперед ли, назад. Скорее бы началось да кончилось! Вертели головами на наемников.
Ханские мурзы, нарядным роем окружившие своего повелителя, выехали на пригорок. Побелевшая с прошлого года борода Девлет-Гирея легла на плечо. Он из-под еще черных бровей глядел на преградившее движение крымчакам московское войско. Присутствие янычар и османского посланника заставляло хана показывать более уверенности, чем он испытывал. Властным жестом Девлет направил конную массу в обе стороны. Колыхнулись татарские и османские бунчуки. Лились по ветру привязанные к пикам конские хвосты, распластались зеленые с вязью сур знамена. Крымское войско раздвинулось готовыми захлопнуть добычу створками. Девлет улыбнулся османскому мурзе. Справно, как на учениях, янычары выкатили дотоле скрытые за всадниками пушки. Пламя фитилей терялось в ослепительном полыме июльского солнца. Слабый радужный ореол нагретого воздуха подрагивал над кочевым стадом. Пахнуло нефтью. Гавкнули пушки. Сцепленные цепями ядра полетели на русских конников.
Рядом с Матвеем попадали товарищи. Повисли на стременах. Вырванные с седел. Взлетели на воздух. Оглушенные пальбой лошади метались, ломая строй. Матвеин батя ударил обезумевшую кобылу по лбу плашмя саблею. Лошадь повернула от татар, огибая лагерные рогатки. Среди воя раненых и предсмертных хрипов, Малюта встал над загривком вороного. Выпученные глаза его блистали, готовые колотить своих и чужих. Толстые волосатые пальцы до хруста сжимали рукоять. Григорий Лукьянович взмахнул саблею и зло пришпорил вперед. Сто шагов под палящим солнцем с саблями наголо с комьями земли, вырывавшимися из-под копыт, слили в единый порыв похвалявшуюся юность. Наши доскакали до янычар, перезаряжавших пушки, обрушили на головы разящие удары. Янычары кинули пушки и сыпанули по полю. Малюта с решимостью пасть или победить, вертя занесенной окровавленной саблей, обернулся и ждал вступления в бой земской конницы. Та переминалась с копыта на копыто. Всадники повернули головы. Малюта отследил их взгляд. Во фланг опричникам неслась густая масса ногайской конницы. Ощеренная пиками толпа отрезала опричников от земцев. Малюта протрубил в рог. Увлекшиеся опричники еще рубили, гоня пушкарей. Матвей рассек черный чуб с фескою турецкому заряжающему до того, как услышал повторный сигнал к отступлению.