Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

Ногайский хан, известный жестокосердием и личной храбростью, неохотно оторвался от утомленных опричников и полетел помочь полутьме Утемиша. Хорошо бы помочь и сотнями старших сыновей, но хан неосмотрительно дозволил им добить уступавших опричников.

Девлет-Гирей по-иному поглядел на Матвееву бумагу. Почуяв поражение, он, оправдываясь, поверил, что с Москвы вернулись Шереметьевские полки, подкрепленные новгородским войском государя, датскими наемниками Магнуса, кем угодно. Хан возглавляет войско, отчего бы Иоанну не самому привести своих? Прошлый год было не так. Отчего же ноне? Да, это ударил царь. Не обреченный и ослабленный Воротынский же вывел остаток войск в обход?!

Золотые московские хоругви с кротким ликом Христа стремительно продвигались

к ханской ставке, опрокидывая препятствия. Клочковатые, обритые, с растрепанными вихрами на узких подбородках головы крымчаков слетали с плеч. Вставали на дыбы перепуганные лошади, скидывали седоков. Девлет помчался вперед. Желал показать воинам: он неустрашим. Сыновья и окружение увидели и пришпорили за ним, оставив участки битвы, где руководили. Только прямо на юрты знати напирал такой вихрь, что хану пришлось удержать лошадь. У него блеснула лихорадочная мысль додавить опричников и по трупам опрокинутых влететь в опустевший «гуляй-город», запереться в оставленных русскими укреплениях. Была необоримая преграда: опричный полк стоял намертво. Сдвинутые по колено в реку, они перестали уступать и лишь падали сраженные не крымским умением, но числом.

Красные московские кафтаны вливались в сердце ханской ставки. С флажками на пиках неудержимым валом взбирались дружины Никиты Одоевского и Андрея Хованского. Хмурый Девлет толкнул назад в ножны с золотой насечкой саблю. Душа его облилась слезами, когда увидел он, как московиты берут под уздцы коней его сыновей. Сыновья выворачивались. Старые мурзы рубились отчаянно. Московиты сваливали их арканами, затягивали ремнями запястья, волокли по земле. Продажа и выкуп – тот же исход, кто бы не победил в смертельной схватке.

Астраханский царевич Кайбула наседал с юрьевцами. Было за что драться – сын сидел в «дружеском» заложничестве в Новгороде около Иоанна. Касимовские татары вместе с тверчанами накинулись на обоз. Симеон Бекбулатович прыгал на чалой кобыле меж своими, хлестал плеткой по плечам, требовал не отвлекаться на разграбление. В телегах лежало собранное по пути ханом рязанское, козельское, серпуховское добро.

Ошеломленный, расхристанный внезапным разгромом хан вскричал поворачивать к Дону уцелевшим. Обоз бросили. Более стойко державшиеся янычары уходили последними, отражали наскоки русских, от избытка мужества кинувшихся в беспорядочное разрозненное, свойственное злобе преследование. В сече полегла родня Девлет-Гирея, нашли смерть, раны и плен многие мурзы и знатные воины.

Старший сын Девлета Мухаммад алкал срубить Матвею голову за достоверную, да печальную весть о подходе главного русского войска. Передумал, забрал в Таврию пленником. Никто у татар не желал признавать себя обманутым. Правда же была такова: ни Шереметьев, ни царь не подошли. Воротынский разбил вчетверо превосходящего числом противника.

Привыкший к лести, новостям радужным, самым бессовестным Иоанн, сидя в Новгороде, колебался в успехе. Растворяя в пирах и коротких расправах скорбь о бедах отчизны, диктовал завещание, там отдавал царство Ивану. Еще собирался бежать в Англию, когда получил повторный донос о победе. Но еще прежде «добрые» люди подсказали: Воротынский положил опричнину, лучшую царскую тысячу, его скорых соколов, молодых волков. Говорили: специально ненавистными боярами-воеводами были поставлены они в бою первыми.

Государь сел на древнем дворе Ярослава в высокое с золотой парчой кресло и потребовал заново явиться гонцам от Молоди уже в присутствии новгородских господ, тиунов, земцев, иноземных гостей и духовенства. Сановник Давыдов и князь Ногтев, свидетели и участники победы, громкими голосами повторили, как хан, изумленный подходом наших сил узкою долиной в бок орде, испуганно повернул за Оку, оставляя обоз и бунчуки. Из ста двадцати тысяч крымчаков большая часть перебита, взята в полон или разбежалась. Девлет, едва уцелев, ускакал с двадцатью тысячами. Знатнейший бич и губитель христиан ногайский мурза Дивий, отдавшийся в плен суздальскому витязю Алалыкину, был явлен собранию вместе с некоторыми другими знатными пленниками. Мурзы стояли понуро с обнаженными головами. Их насильно положили перед государем ниц. Кинули трофеи: два лука и две сабли Девлет-Гиреевы. Победа приписывалась Иоанновой мудрости. Его именем вдохновлялись защитники.

Иоанн осыпал вестников милостынями, велел присутствующим благодарно кланяться победившим воеводам, трезвонить в колокола, день и ночь духовенству петь благодарственные молебны. Успев отправить новое остерегающее письмо Иоанну III Шведскому, царь возвращался в Москву принять восторги тамошних спасенных. Знатных крымских пленников оставляли в неволе в Новгороде, не сомневаясь ли еще в крепком стоянии столицы? Иоанн молчал про разгром опричнины. Откладывал возмездие Воротынскому с Одоевским и Морозовым. Не упоминал о хитрости, уверившей татар в подходе московских сил. Удивительно, без всякого наказания остался Шереметьев, не выполнивший приказа. сбежавший в решительную минуту. Согласились поверить, что он ушел укреплять Кремлевские стены, пополнять людьми и пушками недостаточный гарнизон.

Встречь царю в Новгород прискакал и Малюта. Знали: Воротынский избегал двора. Развивая воинскую удачу, посылал легкие отряды на Крым и ногаев. Московские разъезды подбирались к Таврии. Донское и Днепровское казачество опустошал ханские улусы. Донцы вернули Азов.

Василий Григорьевич Грязной за храбрость при Молодях получил долгожданное Нарвское воеводство. На радостях желал еще отличиться. С разведкой пробирался в Таврию да вдруг попал в полон.

Услыхав о русской победе, воодушевился и Эзельский правитель. Младая сестра Евфимии вновь показалась желанной. Магнус убеждал себя дождаться расцвета прелестей перспективной девочки Марии.

Часть III

Магнусово семейство

1

В Дикой Степи уныло пробивается полынь-трава, колосятся на горячем ветру серебристые нити ковыля, кружит голову запах чабреца и бессмертника. Обнаженные суховеями белые корни шалфея торчат толстой припочвенной паутиной. Лиловые цветы его качаются сухим пергаментом, не издают шелест, сетчато рисуясь в дрожащем мареве. Припозднившиеся незабудки, желтый крестовник, фиолетовый коровяк припали к потрескавшейся земле, робко выглядывают из сухого мятого разнотравья в ожидании влаги, скупого дара выстиранных пронзенных синевой небес. Здесь на острие степи, где плоско обрывается она в море, и рукав Днепра ненасыщающим, точно безводным потоком невнятно трется о песчаные берега, пылающим предосенним полднем сидели подле два человека, отец и сын. Старший - с бумагой на коленях , пером и склянкой с чернилами. Короткими словами круглится, а то рвется речь. Сторонний человек не принял бы говорящих за родственников, столь холодна и расчетлива ленивая беседа.

Невдалеке на песке валялось коровье стадо. Кочевники, будто литые, замерли с высунутыми над воротами халатов луками. Семья волков затаилась в серых остях диких злаков. Поджарый рыжий вожак сунул нос в мучнистую ветреницу, отбивал голод, нетерпеливо ожидая расклада далекой ночи.

Василий Григорьевич, успевший повидаться с царем, собравшим в Слободе остаток опричнины, поведал сыну, как выспрашивал Иоанн каждого про смерть и увечья его соколов на Молоди, не виня ни Малюту-Скуратова, благоразумно уступившего командование Хворостинину, ни последнего с братом Андреем, но боярский воинский совет и прежде – Михаила Воротынского. Как сдержан был Иоанн Васильевич, не отправив на плаху сразу большого воеводу и князя Одоевского за выставленье кромешников в передовой полк. Успел осыпать обоих наградами, как нежданно обвинил Воротынского по свидетельству княжеского раба в чародействе, ворожбе, тайных свиданиях с ведьмами, метя свергнуть самодержца, воспользоваться любовью народной по победе над нехристями.