Иоанн Грозный

Сорокин Александр Сергеевич

Парадоксально: все погибли, кроме самого Бойсмана. Его, оглушенного ударом, изувеченного, еще живого, сыскали в развалинах. Он испустил дух, и уже мертвым был посажен на кол. Страшная месть пала на не сбежавших в смерть жителей. Их мучили, казнили, секли, жгли. Свальной похотью открыто бесчестили жен и девиц. Трупы оставляли без погребения.

Московиты двигались к Роннебургу, Трикату, Шмильтену. Их прикрывали литовские гарнизоны, они не противились. Начальники благодушно встречали русских, уходили, лишенные оружия и денег. Только немцев с женами и детьми брали в плен. Оставалась Рига. Предвидя кровопролитную осаду многолюдного и сильно укрепленного города, царь хотел довольствоваться менее значительным Вольмаром. Торопился триумфально въехать. Объявили торжественный пир. За столом Иоанн был весел, отпускал на свободу приведенных литовцев, именовал их вассалами и союзниками. Отдельно обласкал Александра Полубенского.

Одарил князя шубами и кубками. Вспомнил Курбского. Не сюда ли сбежал тот двенадцать лет назад? Иоанн взялся диктовать беглецу очередное послание: «Мы, великий государь всея Руси, к бывшему московскому боярину. Смирение да будет в сердце и на языке моем. Ведаю свои беззакония, уступающие Божьему милосердию. Оно спасет меня по слову Евангельскому: Господь радуется о едином кающемся грешнике более, нежели о десяти праведниках. Сия пучина благости потопит грехи мучителя и блудника! Не хвалюсь честью: честь не моя, но Божья. Смотри, княже, судьбы Всевышнего. Вы, друзья Адашева и Сильвестра, хотели владеть государством, где вы ныне? Вы, сверженные правосудием, кипя яростью, вопили, что не осталось мужей в России, что она без вас уже бессильна и беззащитна. Вас нет, а тверди немецкие пали пред силою креста Животворящего! Где случайно за грехи наши явления животворящего креста не было, там был бой. Много всяких людей из плена отпущено: спроси их, узнаешь. Писал ты нам, вспоминая свои обиды, что мы тебя в дальноконные города как бы в наказание посылали, так теперь мы со своими сединами и дальше твоих дальноконных городов. Слава Богу, прошли и ногами коней наших по всем вашим дорогам из Литвы и в Литву. Пешими ходили и воду во всех тех местах пили. Теперь уж Литва не посмеет говорить, что не везде ноги наших коней были. И туда, где ты надеялся от всех своих трудов успокоиться, в Вольмар, на покой твой, привел нас Бог. Настигли тебя, ты еще дальноконнее поехал. Мы там, где вы, служа воеводами нам, не бывали. Нет, ты был здесь, но не во славе победы, а в стыде бегства, думая, что ты уже далеко от России, в убежище безопасном для измены, недоступном для ее мстителей. Здесь ты изрыгал хулы на царя своего, но здесь ныне царь, здесь Россия. Чем виновен я перед вами? Не вы ли, отняв у меня супругу милую, сделались истинными виновниками моих человеческих слабостей? Говорите о лютости царя, хотев лишить его и престола, и жизни! Войною ли, кровию ли приобрел я государство, быв государем еще в колыбели? И князь Владимир (Андреевич), любезный вам, изменникам, имел ли право на державу не только по своему роду, но и по личному достоинству, князь равно бессмысленный и неблагодарный, вашими отцами вверженный в темницу и мною освобожденный? Я стоял за себя: остервенение злодеев требовало суда неумолимого. Но не хочу многословия, довольно и сказанного. Дивись промыслу Небесному. Войди в себя, рассуди о делах своих. Не гордость велит мне писать к тебе - любовь христианская. Да воспоминанием исправишься, и да спасется душа твоя».

Андрей Курбский получил письмо через отпущенного князя Полубенского. Прочитал, улыбнулся, сохранил для истории и ждал царских неудач для написания ответа.

Отрядив часть конницы к Ревелю для нового опустошения шведских владений, расставив гарнизоны по городам, вверив их тверскому князю Симеону, князьям Ивану Шуйскому и Василию Сицкому, царь вернулся в Дерпт. За ним везли Магнуса и его знатных дворян, ежечасно ждавших смерти.

3

Изменники Крузе и Таубе, видя успехи российского войска, дерзали снова предложить свои услуги, дабы с подчиненными ландскнехтами способствовать московским завоеваниям. Иоанн отвечал беглецам в Дюнеберге. Не закрывал врат, но и не привечал. С шуткой писал он и командующему польскими силами в Ливонии гетману Хоткевичу: не стоит расстраиваться, убытков Речи не нанесено, занята земля исконно русская. Отдельную грамоту получил и Стефан Баторий. Иоанн перечислял королю занятые города и призывал отложить досаду; не мешкая, выслать послов для проведения границ.

По приезду в Дерпт, царь, к общему удивлению, простил Магнуса, ограничившись взятием с него повторной клятвы в верности и обязательством заплатить в казну 40 000 венгерских гульденов, наиболее весомой тогда европейской валюты. Иоанн возвращал принцу и владение Оберпаленом, Каркусом, Гельметом, Зигесвальде, Розенбергом, другими городами. Царь подтвердил наименование Магнуса Ливонским королем, себя же назвал верховным ливонским повелителем. Было высочайше повелено начертать на стенах в тамошних церквах следующую надпись, Иоанном сочиненную: «Есмь Иоанн, государь многих земель, исчисленных в моем титуле. Исповедаю веру предков своих, истинно христианскую, по учению Св. апостола Павла, вместе с добрыми москвитянами. Я - их царь природный: не вымолил, не купил сего титула. Мой же царь есть Иисус Христос».

От Магнуса Иоанн требовал смиренного послушания. В случае новой химеры ему предлагалось возвратиться в Данию, царь не давал ему и Эзеля, которым принц до того владел и до которого царю руки были коротки добраться без флота. Иное торжество великодушия: сесть воеводой в Казани. Племянника-младенца Иоанн хотел удержать, потом все же отпустил с семьей.

Из Дерпта Иоанн ехал в Псков. Там снова смотрел ливонских пленников: старых, не отпущенных, и новых, взятых. Некоторых освободил, других, окованных послал, в Москву. Утруженный подвигами царь возвращался в Слободу.

После казни воевод при Молоди, формально обвиненных в колдовстве, царь взялся за новгородских священников, подпиравших царицу Анну. Иоанн потребовал умертвить псковского игумена Корнилия и травил псами оговорщика северных городов архиепископа Леонида. Летела медвежья шерсть, в нее зашили пастыря, а вместе с шерстью устремлялись в согласные с Думой времена мысли законодателей.

Страна чуяла перемены. Оставаясь три года законной утвержденной священным собором супружницей, Анна не могла править более, раз в высшем духовенстве возобладали ее противники. Царь не всегда считался со священством, но тут взял да оперся на недоброжелательство Синода к Колтовским. Утомила ли Анна? Иоанн обвинил четвертую жену в бесплодии и предложил монастыри на выбор. Царица указала на Тихвинский. Там она и была пострижена, названа в схиме Дарьей и незаметно прозябла до окончания дней в 1626 году, пережив царя на сорок четыре года.

Иоанн холостовал непродолжительно. Пятой его женой, повенчанной в Спасо-Преображенском монастыре услужливым протопопом Никитой стала сероглазка Мария Долгорукая. Грустила она, когда вели «влюбленных» округ аналоя, перебирала сладкий грех с Никитой Грязным. Доктора и повитухи просмотрели, да царь не ослеп. Поднялся с ложа в пылающей ярости. Скоро связали невесту, положили в сани из Москвы повезли в Слободу. Хлестая кнутами, гнали по снегу за дровнями выводок Долгоруких. Молодая проштрафившаяся жена лежала в санях мышью.

Слобожане высыпали на лед лицезреть показательную расправу. Годунов сказал поверх бумаги текст: «Православные, ныне узрите, как карает государь измену. Князья Долгорукие обманным воровским обычаем повенчали государя с девкой, коя до венца слюбилась с неким злодеем и пришла в храм в скверне блудодеяния, о чем государь не ведал. И за то злое, изменное дело повелел великий государь девку Марийку утопить в пруду.»

Слуги кололи слабый лед, ширили промоину. Воины скакали кругами, улюлюкая. Слободской хор, руководимый духовенством, пел заупокойные гимны. Недавно венчавший молодых протопоп Никита принимал покаяние и дал отпущение грехов несчастной невесте. Связанную веревками Марию подняли над головами, показали народу. Дворецкие ударили запряженных в колымагу лошадей палками с батогами. Кони понесли. С двух сторон стояли всадники, направляя обезумевших животных нести к полынье. Верх откинулся. Все разглядели невесту, пытавшую соскочить на снег. Перед полыньей лошади заскользили и упали в воду. Крик сочувствующий и торжествующий разодрал воздух. Царевна, еще живая, всплыла. Ее толкали под лед баграми. Мать рвалась вытащить дочь, ее не пустили. С берега пруда угрюмо глядел обманутый муж и старший его сын, женатый первым привязчивым браком. Болтали, скорей неверно, что в память о Долгорукой Иоанн велел провести полосы на позолоченном куполе Троицкого собора.

Бомелий записал: «Многие были потоплены в том пруду. Рыбы в нем питались человеческим мясом и потому оказывались отменно вкусными на царском столе».

Шестой женой царя стала Анна Васильчикова. Недолго услаждала она государя. Могила ее в Суздальской женской обители недалеко от Соломонии Сабуровой.

Седьмой супругой Иоанна была прекрасная вдова Василиса Мелентьева. Иоанн взял с нее только молитву на сожительство. Из дошедших записей не видим, чтобы Васильчикова и Мелентьева привели родственников. Фамилии их не встречаются ни в списках стольничих, ни окольничих.

Воеводы мазовецкий и минский, приехав в Москву в январе 1578 года объявили Думе, что перемирие нарушено неприятельскими действиями московитов в Ливонии, но что Стефан уполномочил их восстановить тишину навеки. Бояре на заседании потребовали, чтобы король не вступался ни за Ливонию, ни за Курляндию, нераздельную с нею, а еще отдал России Киев, Канев и Витебск с ближними городами. Королевские послы, наоборот, требовали возврата Ливонии вместе с древними российскими областями от Калуги до Чернигова и Двины, завоеваний еще Иоанновых отца и деда. Не уступавшие стороны согласились, единственно, установить перемирие на три года, но бояре в русский экземпляр грамоты, уже по отъезду польских послов, подписали слова: королю не вступаться в Ливонию. Естественно, царь знал о подлоге.