Иоанн Грозный
Шрифт:
Иоанн заговорил об ответственности постановщика перед народом и прежде – о главенстве сцен массовых. Перед глазами его стояло недавнее умиление народа на красном кремлевском крыльце. Он не мог ошибиться, что любят именно его и никого из бояр. Пришедшие просить и излечиваться были искренни, в простоте и дикости неспособны к притворству. Целуя ему сапог, они излучали верноподданичество. Покорный народ заслуживает значительного праздника, задача Географуса изящных искусств создать представление, кое войдет в века. Тут должны быть шествия полков, примерные сражения, триумфы и народные ликования, естественно. показ слона, еще одного пригнали в Москву взамен убитого, верблюдов и обезьян из Африки, редких змей и цветных рыбок в прозрачной лохани. Далее будет щедрое угощение пряниками и хмельным квасом, бросание мелкой монеты, наконец – явление царя с сыновьями, высшим духовенством и боярами Думы. Апофеоз поддержит пальба китайскими дождевыми огнями.
Иоанн выбил из каменного пола искры посохом. Приказал Годунову немедленно привести главу московских ученых астролога Бомелия. Астролог вошел сдержанною походкой. Он был в черном бархатном камзоле с полами в захлест, высокий гофрированный воротник облегал морщинистое тюленье горло. Бомелий сдал телесно. Обильная седина лезла из-под берета. Глаза провалились под нависшие надбровья. Мученическая сардоническая складка исказила углы алого рта. Тайный недуг или ущемленное самомнение точили.
Царь слушал витиеватое энергичное приветствие с нетерпением расшалившегося ребенка. Потребовал определить по звездам ближайший великий праздник и встретить его с шумом. Бомелий поклонился. Он чувствовал радостную вину: государь не умер в назначенный ему небесами 1575 год. На то время Иоанн назначил на год царем России касимовского правителя Симеона Бекбулатовича. Избегнув трюком судьбы, государь всякий раз сиял при виде Бомелия. Что же скончался русский царь в назначенный год?! Даже заступивший Симеон до сих пор здравствует!
Бомелий прочитал желание царя, однако твердо молвил, что не знает ближайшего значительного праздника. Праздник был нужен! Иоанн не просто ударил, треснул клюкой об пол. Из палат митрополита пригнали клир. Митрополит тревожно вращал глазами. Царь подошел под благословение. Антоний смешался и, перекрестив, сам поцеловал государю руку. Иоанн потребовал праздника. В подвале сгущалась тишина. Только пауки под сводами ткали. Спокойным держался Географус, заваривший кашу. Митрополит Антоний, ослабевший, обонявший кончину, просил подсказки у советников. Иереи молчали. Тогда открыл рот голландец. Он «вспомнил», что по некоторым русским выкладкам в ближайший месяц может исполниться полторы тысячи лет, как Прус, брат Августа Цезаря, изошел с берегов Дуная, где стоял, охраняя от варваров рубежи империи, на север в Германию, дабы поддержать усилия своего племянника Германика, покорявшего сию страну, получившую от него свое прозвание. Германик скончался от заражения крови, после неудачного падении с коня. Прус же отомстив алеманам за разгром легионов Вара, удалился на остров Рюген, там до сих пор руины славянских капищ, потом приплыл в Русь. Прусы переименовались руссами, пошел род Рюриков. «Вот лепит!» - профессионально оценил исторический подвиг Бомелия Географус. Астролог стоял с непроницаемым лицом. Царь верил и не верил, чуял подвох и колебался. Желание, чтобы было именно так, победило. Иоанн набросился на попов с упреками: иноземец знаком с нашей былью лучше вас!
И вот Географус получил самый большой заказ своей жизни. Он не смел благодарить Бомелия, ибо подобным поступком косвенно признал бы торжество фантазии в его громком заявлении. Клир уходил задетый. Выходка голландца смеялась над косностью тоже бесстыдного национального ума. Архиереи шептались Никто не сомневался более: астролог – воплощенное зло. Молили о явлении Георгия Победоносца, отправившего бы негодяя в ад. Безучастно влекся митрополит. Скоро воссядет он одесную Отца, и никто не принудит его вести вокруг аналоя в очередной раз женящегося царя или подобного ему двойника-сына. Антоний кряхтел и провалился в небытие: женитьбы царя – еще меньшее из вин.
Годунов ввел в подвал еще одного, мелкого, персонажа государева дня. Это был Матвей Грязной. С подламывавшимися ногами, бледный, как полотно, он боялся глаз поднять и на государя, и на сундуки с золотом и камнями, подкреплявшие верховную власть. Не кровь ли с лимфой, выбитые нагайками татарских баскаков сочились в лучах алых, синих, зеленых? Матвей дрожал, признавал: жизнь в дланях Иоанна. Истеричный смех подкатывался к горлу. Матвей испытывал странное желание броситься на царя, задушив повелителя. Внезапно его робкий взгляд столкнулся с черным сиянием глаз государя. Матвей увидел: цвет вынужден донельзя расширенными зрачками. Всечасный страх Иоанна превосходил чей-либо. В состоянии ужаса Иоанн совершал самые смелые поступки, ставил наидерзайшие задания. Подобное ожидало Матвея.
Годунов спокойно изложил, как Матвей мнимо перебежал при Молодях к хану, подложным письмом принудил того принять за разумное отступление. Иоанн думал. Он не доверял перебежчикам. Сейчас положительная трактовка поступка Матвея вместе с тягостями плена играли ему на руку, и царь спрашивал про отца, после выкупа не доехавшего до столицы. Матвей ничего о батяне не слышал, сам до вызова Годуновым ховался в новгородском имении, доставшемся по наследству деда Костки.
– Поверят ли ему изменники? – спросил государь.
– Должны поверить, - отвечал Годунов.
Речь шла о засылке Матвея в виде повторного перебежчика в стан Батория, где ему надлежало умертвить Вишневецкого, Курбского и Магнуса. Смерти последнего царь желал страстно, включая в число намеченных жертв супругу и младенца мужского полу. Государь долго ходил вокруг Матвея, купал меряющим подозрительным взглядом. Долго объяснял необходимость казни Магнуса. Говорил: принц претендует лишить Россию законных территорий, запереть выход к морю. Мария, лживая бестия. забыла все дядины милости. Вышла за принца, а могла бы до старости сидеть в девках, тлеть в монастыре. Кому Мария обязана прославленным замужеством, уж не Иоанну ли Васильевичу? Царь будто выступал на диспуте, ему обязательно надо было внушить Матвею, что старается он за государство и никакие личные Иоанновы мотивы в будущем преступлении не присутствуют. Иоанн говорил и говорил, он развивал мысль о недостойности человеческой природы и отдельных представителей в особенности. Вот неблагодарность и подлость брата. В слезах он ползает на коленях перед царем в Слотине, выдает тридцать своих сообщников. Дьяк записывает имена. Владимир Андреевич собственноручно ставит внизу крест. Не всех названных царь тогда казнил! После прощенные опять изошлись клеветою и ненавистью. К старине зовут, разрушают сегодняшнее! Смотри: супруга Владимира Андреевича клеветала на тайных сборищах. Называлась Одоевской, не из рода ли она Нагих? Царь повернулся на каблуках, подошвы сапог взвизгнули. «Борис, не ты ли отвечал за невест? Не ты ли мне Марию Нагую подсовывал?!» И привыкший к подобным выходкам соперник Нагих Годунов прижух ни жив, ни мертв. Он знал приливы царского гнева, знал его окончание, за лучшее принимал пугаться внешне безмерно. Царь ждал подобной реакции, и многие, не только Годунов, подыгрывали ему. Попало Годунову обвиняться, что царя хотели женить на Нагой. «Не мылом, так шилом!» – вопиял царь, равняя малолетку Нагую с обвиненной во всех грехах супругой покойного брата. Марию Нагую чуть ли не на руках из колыбели царю Борис приносил, желал, чтобы тот монаршей рукой цветные ленты ей в волоса заплетал! Царь перевел дух и, прокляв мать брата – Ефросинью, старую ведьму, вернулся к измене Курбского, Вишневецкого, Магнуса.
Незаметно для царя Матвей ослаблял то одну ногу, то другую. У него мучительно болела спина и хотелось до помутнения в глазах справить малую нужду. Матвей ругал себя, что обратился опять к Годунову, прося в содействии вернуться на службу. Его томило бездействие и скука жизни в поместье. Хозяйство оказалось скуднее, чем он ожидал. Деньги, полученные с продажи леса, он потратил на восстановление дома, изготовление сельхозорудий.
По царю выходило: казнь Магнуса с и других изменников, Курбского – есть не вина, не смертный грех, но великое благодеяние собственной душе и государству. Увлекшись, царь полуосознанно передергивал, из кривой логики изображал прямую, личную ответственность мешал с общественной, нимало не уважая умственные достоинства подданного. Когда Матвей вернется, его согрешение будет отпущено не иначе, как патриархом. Завтра же в Успенском соборе и всех церквах будут петь об успехе благого дела. Иоанн ходил среди золота и сверкающих камней и представлял задание так, что Матвей должен выполнить его чуть ли не без оплаты. Борис скромно намекнул о земном вознаграждении, зная что Иоанн ждет от него сих слов, и царь вцепился Годунову в волосы. Борис без труда справился бы с государем, бывшим на четверть века старее, но не смел сопротивляться. Царь повалил податливого на пол, пинал ногами. Все смотрели. Борис пыхтел, не прося пощады. Из его горла вырывались булькающие звуки. словно из котла с кипящей водой. Царь утомился бить. Борис приподнялся, как ни в чем не бывало, отряхнул кафтан. Годунов не глядел на Матвея. Царь назвал за убийство сумму вдесятеро меньше, чем обещал Годунов. Общее молчание. Царь походил, бряцая гвоздками подметок, подробил посохом расщелины в камне пола, и объявил вознаграждение вчетверо большее. Матвею назначалось вырезать, кроме Магнусовой, еще две семьи.