Иоанн Грозный
Шрифт:
Иоанн посмеялся прямолинейным суждениям опричного тысяцкого. Он обратился к мыслям, всегда занимавшим его более потребностей внешних:
– Помнишь, как подвел меня в церкви Успения к покойному митрополиту Филиппу под благословение. Митрополит тогда, поганый, возгласил, увидев меня в рясе игумена, тебя же – в черной ризе: «В сем виде, в одеянии странном не узнаю царя православного, не узнаю и в делах государства. Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарем льется кровь невинная. Везде грабежи, везде убийства, и совершаются именем царским. Достояние и жизнь людей русских не имеют защиты. Ты высок на троне, но есть Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? Обагренный кровию
Малюта порадовался, что государь одобряет крутые меры, от которых и сам получал удовольствие немалое. Чудилось, смеется, перебирая, как душил он несогласного митрополита Филиппа в Твери. Не предполагал позднего раскаяния в рассказе о Филиппе в церкви Успенской. Считал набег в богатую Владимиро-Суздальскую землю делом решенным: застоялись люди. Поддакнул царю:
– Другой случай, как после судной палаты, где уличили митрополита Филиппа ( Колычева) в волшебстве и иных тяжких винах, когда уже сидел он в оковах в темнице обители Святого Николая Старого, принес я ему голодному разговеться отсеченную голову любимого племянника Ивана Борисовича со словами: «Се твой любимый сродник. Не помогли ему твои чары!»
Царь не поддержал. Он предпочитал смеяться исключительно собственным шуткам. Доложили о после польском Иоанн встретил его с ласкою.
Бездетный Сигизмунд какой год готовился к смерти. Иоанн рассчитывал, не изберут ли паны на сейме в короли его или младшего сына Феодора, как сродственников по общей крови, дабы соединить Польшу, Литву и Русь. Последнюю, по перечислению, но не по важности, передал бы он в зависимое от себя княжение старшему сыну Ивану. Так бы и правили: Феодор над Польшей и Литвой, Иван над Московией. Он же мог бы жить в Слободе или монастырском отшельничестве не при делах, но и сыновей выше. Всегда советчик, который и по рукам даст, ежели что. Еще три гирьки баланса: Боярская Дума, польский и литовский сеймы. Он бы лишь за веревочки дергал. В Вильно, Варшаве, Кракове и Москве послушные плясуны бы скакали.
Польский посол Юрий Быковский говорил, как меж пушек с зажженными фитилями шел. Не забыл, как в прошлый приезд семь месяцев отсидел в московской темнице за переданные язвительные слова своего государя про Иоанна. Не принимал царь дипломатическое правило: «Посол как мех: что в него вложишь, то и несет».
Иоанн сразу спросил, не готов ли король Сигизмунд выдать ему Курбского, Вишневецкого, братьев Черкасских и других знатных перебежчиков.
Посол мягко перевел речь на более гибкое. Про перебежчиков вопрос решаем, если выведет царь войска из Ливонии, ослабит гарнизоны в тамошних крепостях. Тогда склонятся паны предложить ему венец королевский после кончины Сигизмунда. Царь отвечал:
– Что мне Литва и Польша? Когда вельможи польские имеют обо мне в короли мысль, просите смиренно о разрешении затруднений.
Договорились не о мире, а о перемирии на три года.
Отпустив посла, Иоанн позвал командиров иноземных наемников в опричном войске Таубе и Крузе. Допытывал, выполнили ли поручение через своих засыльных людей склонить переметнуться Ревельских жителей. Не желая оскорбить царя дурной вестью, наемники отвечали уклончиво. Царь приказал Годунову принести поставец, украшенный скарабеем из выложенных рубинов, будто бы доказывающий происхождение Рюриковичей от Пруса, неведомого истории брата римского императора Августа. Польскому послу поставец не выносили, не каждый раз. Таубе и Крузе царь желал напомнить.
Поведя речь о древнем роде своем, близком европейским дворам, царь сказал, не видите ли, как унижается дряхлый Сигизмунд, прося о мире? Ливония двенадцать лет в разорении. Где ее защитники? Беспечность и слабость императора Римской империи германской нации известны. Король датский не смеет молвить царю слова противного. Швеция ждет мести и казни. Недалек день, выйдем к Балтике торговать мехами, медом, воском и лесом со всем светом станем. Там, гляди, Бог и новые богатства откроет. Пока же надо в Ливонии поставить своего правителя. Властитель этот должен зависеть от Иоанна, как немецкие принцы от императора.
Царь перебрал варианты общеливонских властителей: герцог курляндский Готгард, датский принц Магнус. Что-то не пишет Магнус нам, а обещал. Годунов, ожидавший склонения на тему, дававшую простор интриге, побледнел. Малюта же со значением заметил:
– А было от него письмо.
Годунов посмотрел на Малюту. Явно кто-то нашептывал Малюте. Кто: Басмановы, князь Вяземский?
– Было, - поспешно подтвердил Годунов, чтобы не оказаться в неудобном положении, отрицая очевидное. – Письмо у меня. Не подавал из-за неотложных дел.
– Каких таких неотложных? Что может быть важнее для нас дел Ливонии? – царь поднял голос. Досталось и Малюте, тот не знал, чем раздражил: - Препоны возьметесь мне строить, пошлю отроков учиться в Англию. Заменю вас, неучей! Борька, тащи письмо!
Борис выскочил из палаты. За дверьми он встретил Новосильцева, пришедшего проститься перед отъездом в Константинополь, куда по поручению царя ехал поздравлять султана Селима с воцарением. Уступил ему дорогу в горницу.
Увидев Новосильцева, Иоанн взялся наставлять того, что говорить в оттоманском диване. Не враг царь мусульманской вере. Вот и единокровец султана, царь Саин-Булат, спокойно правит у нас в Касимове, не без добровольности Православие принял… Никогда не согласится Иоанн вернуть Астраханское царство в дань Оттоманской империи, как султаны требуют. Пусть отвратит Новосильцев Селима от повторной посылки турецких пашей с крымчаками на Астрахань, опишет трудности прорытия канала меж Доном и Волгою, задуманного Портой для присоединения Черноморья к Каспию.
Лихудовское направление отвлекло Иоанна. Он утомился, много говоря. Когда Борис пришел с Магнусовым письмом, в палате не было ни царя, ни Малюты, ни Новосильцева, ни Таубе с Крузе. Возвращаясь, Годунов слышал в раскрытое окно, как опричники во дворе обсуждают сообщение Малюты о близком «наказании» Ростова и Суздаля с Владимиром.
Царь на белом коне въехал на Кремлевский двор. Окинул хозяйским взором соборы с крестами, сверкавшими в лучах весеннего солнца, здания приказов, или четей, неровным рядом протянувшиеся у стены, прикрывавшей Кремль с речной стороны. Их соломенные крыши следовало бы давно заменить привозной черепицей, да все руки не доходили. Иоанн легко соскочил с седла на подставленное плечо Малюты и прошел в новый Кремлевский дворец.
Лютеранский богослов Роцита, которого Иоанн собирался уличить в ереси, грелся на возвышенном месте, устланном богатыми коврами. На Роците не по московской погоде было серое немецкое платье с глухим воротником, туго застегнутом на горле. Спор должен был быть о вере. Роциту обязали публично защищать догматы Аугсбургского исповедания. Положения Православия отстаивал царь лично. Митрополит Кирилл в золотом облачении, белом клобуке с крестом и жезлом, иерархи в белых и черных ризах, клобуках и с посохами сидели на лавках. После убиения Филиппа и низвержения Пимена все сделались смирны, слова лишнего боялись молвить, глаз на царя поднять. Цена диспута была высока. В случае проигрыша Роциты ожидалось сожжение построенных в Кремле лютеранской и кальвинисткой божниц.