Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2
Шрифт:
Рядом с великим князем сидел столь же нарядный наследник – тринадцатилетний сын Иван Молодой, на первых местах – митрополит Филипп и четыре брата Иоанна: его погодок Юрий, два Андрея – Большой и Меньшой, и Борис Васильевичи. Чуть поодаль разместились московский голова Иван Владимирович Ховрин и его брат-казначей Дмитрий. Тут же – знатнейшие бояре и воеводы: князья Федор Давыдович Палицкий, Иван Иванович Ряполовский с сыном Семеном, Юрий Патрикеевич Литовский с сыном Иваном, дядя Иоанна Михаил Андреевич Белозерский с сыном Василием Верейским, Оболенский-Стрига, достаточно молодой еще и красивый князь Данила Холмский и много других славнейших русских воевод. Прибыли на совет и служившие Москве татары – царевичи Даньяр и Муртаза. Из женщин присутствовала одна только вдовая великая княгиня Мария Ярославна
Иоанн сам открыл совещание, рассказал, как обстоят дела со строптивым Великим Новгородом. Он перечислил обиды, которые причинили новгородцы Московскому княжеству – оскорбление послов и посадников, отказ платить дань, порубежные грабежи. И, конечно, остановился на самом главном:
– Думают, видно, граждане Новгорода Великого, что слабосильное у нас государство, что не можем мы за свои интересы постоять, что нет у нас мочи призвать их к порядку?! Нарушили они все уставы старинные, все правила и традиции, заключили договор с королем Казимиром, по которому признали его своим господином и покровителем, обязались дань платить ему всем народом, наместника и судей от него принимать, доходы его королевства да княжества Литовского приумножать. Пятьсот лет и четыре года со дня крещения были новгородцы за великими князьями русскими, православными. Ныне же, за двадцать лет до скончания седьмого тысячелетия, восхотели отступиться за латинского короля. Не иначе как дьявол их попутал! Пытался образумить я изменников – грамоты посылал, уговаривал, увещевал, предупреждал. Все тщетно! Пренебрегли они и моими убеждениями, и митрополита Филиппа, изменили старине, закону, вере нашей православной. Вот и собрал я вас, чтобы предложить на ваш суд измену новгородскую. Решите братья, что делать будем!
Государь закончил речь, откинул назад голову и несильно хлопнул ладонью по ручке своего кресла. Серо-голубые глаза его сверкали, как поверхность отполированного кинжала.
Отовсюду послышались твердые решительные голоса:
– В поход! В поход на Новгород! Да будет война! К оружию!
Выслушав эти голоса, Иоанн властно поднял правую руку, и все замолкли.
– Но вспомним – на дворе весна, сейчас для новгородцев начинается самое благоприятное время, земля их окружена реками и озерами, болотами непроходимыми. Если же еще и лето выдастся дождливым, мы просто завязнем в новгородской сырости вместе с войсками и обозами, никого это не пугает? Может, до осени поход отложим?
– Нет, нельзя откладывать! – послышались опять же единодушные возгласы со всех сторон.
– Не будем здесь новгородского веча устраивать. Я хочу ваши личные мнения услышать. Что ты скажешь, Данила Дмитриевич, тебе идти с передовыми полками, не побоитесь утонуть в болотах новгородских? – обратился государь к князю Холмскому – своему ровеснику и двоюродному брату, молодому еще, но уже прославившемуся во многих походах против татар и литовцев талантливому полководцу.
Холмский встал со своего места, близкого к государеву. На плечи его была наброшена роскошная, отделанная горностаем приволока – длинный боевой плащ, сколотый на груди жемчужной застежкой, под ним виднелся нарядный камзол, затянутый на талии золотым поясом. Данила был столь красив, что женщины на улице заглядывались на него. Высокий, безупречной формы лоб его обрамлялся легкими русыми кудрями. Прямой с легкой горбинкой нос, большие спокойные светло-карие глаза, мужественный подбородок с небольшой, аккуратно подстриженной бородой – все в нем было прекрасно и совершенно, словно природу в момент его создания осенило вдохновение, и она вложила в свое творение не только талант, но и душу. Внешность Данилы соответствовала и его храбрости, и таланту полководческому. Он был находчив, сообразителен, в бою смел и решителен. Воины любили его и готовы были следовать за ним куда угодно.
Данила Холмский был прямым потомком великих князей и тверских и московских. Его матерью была родная сестра великого князя Василия Темного, то есть родная тетка Иоанна, а отцом – внук великого князя Тверского Михаила. Все это прибавляло ему уверенности и достоинства, которые проявлялись во всех его жестах и поступках. Кто видел Данилу в бою, тот
– Считаю, что откладывать поход нельзя. Во-первых, зло, подобное новгородскому, должно пресекаться сразу. Во-вторых, нас не ждут так быстро, – это дает нам великое преимущество. И Казимир Литовский, даже если захочет, не успеет помочь. Ну, а болота как-нибудь преодолеем. Господь в нашем правом деле поможет нам.
Холмский слегка поклонился сначала Иоанну, потом остальным членам думы и сел на место.
– Что ты думаешь, Федор Давыдович? – обратился Иоанн еще к одному своему полководцу, князю по прозвищу Пестрый из рода Палицких, потомку великого князя Московского Всеволода Большое Гнездо.
Федора Давыдовича Иоанн помнил с детства. Это был один из немногих бояр, служивших еще его отцу. Здесь же находились и двое других старейшин – князья Иван Иванович Ряполовский и Юрий Патрикеевич Литовский, но Иоанн спросил именно Пестрого, так как хотел подчеркнуть его ценность как первого своего полководца.
Поднялся невысокий худощавый пожилой человек с залысинами на большом лбу, с удивленно приподнятыми бровями, глубокими морщинами возле глаз, губ, какие оставляет частая улыбка. Живые темно-синие глаза его выглядели гораздо моложе и говорили о неиссякаемой энергии.
– Я за немедленный поход, – заявил он твердо. – Новгород – слабая держава, и вольность ей только во вред. Постоянно там бунты и междоусобицы, каждый себе господин, потому нет никакого порядка. А заводилами, как правило, – крикуны. Кто громче кричит – тот и прав. Вот и вся их свобода. Мы с твоим батюшкой дважды на Новгород в походы ходили. И чем кончалось? Чуть силу завидят – хвост поджимают и бегут мириться, выкуп предлагают, в ногах валяются. Батюшка твой, добрая душа, сразу и замирялся с ними. Они на все условия соглашались, землями да серебром откупались. А сейчас, видно, доброту твою и терпимость за слабодушие приняли – надо им место их указать. Новгород – был, есть и должен остаться владением великокняжеским!
– А ты что скажешь, Иван Иванович? – обратился Иоанн, наконец, и к старому боярину, князю Ряполовскому, тому, что в детстве спас его из Троицкой лавры и укрыл в своем имении. Он, как и Федор Давыдович, происходили от Всеволода Большое Гнездо, а стало быть, также приходился дальним родичем государю.
Встал, как и предыдущие воеводы, немолодой уже, почти седой, но все еще крепкий человек с усталым бледным лицом, с припухшими от нездоровья, но все еще проницательными, умными глазами.
– Я уж свое, кажется, отвоевал, мой государь, – поклонился он Иоанну. – А если б силы были, тоже пошел бы с вами. Думаю, сын мой Семен не подведет меня, верно послужит тебе в походе. Тоже считаю, что откладывать дело не стоит, момент сейчас подходящий, на границах пока спокойно, казанцы, как будто, надолго притихли, ордынцы между собой дерутся, король Казимир – неважный вояка, вряд ли он сразу решится на поход против Москвы. К тому же на каждый свой шаг он должен у сейма разрешение да деньги выпрашивать, согласовывать да кланяться. К тому же он сейчас, после смерти чешского короля Юрия, никак престол его не разделит, хочет там сына своего посадить Владислава, а ради того должен с Матвеем Венгерским воевать, там силы нужны. Не до Новгорода ему. Думаю, более удобного времени, для того чтобы всеми силами двинуться на изменников, у нас еще не было. А отложимся до зимы – трудно сказать, как дело к тому времени повернется… С Богом!
Один за другим вставали бояре и воеводы, и все были единодушны: изменники государства и отступники от Бога должны немедленно поплатиться за предательство. В думе царило небывалое единодушие и вдохновение. Князья, еще недавно кичившиеся своей независимостью, считавшие каждый себя в душе равным Иоанну, здесь внезапно ощутили свое единство и силу. Они оказались под одной властной и праведной рукой, и это не обижало, напротив, вселяло ощущение какого-то общего государственного величия, мощи и рождало гордость от причастия к этому величию, к этой неодолимой мощи.