Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2
Шрифт:
– Ты вот тут про знамения на солнце пишешь: три дуги, три солнца, – а не вранье все это? Я никакого знамения не видел, хотя тоже слышал о нем. А ты сам-то наблюдал его?
– Нет, по правде сказать. Но событие верное, люди надежные видели, не болтуны!
– Ладно, дело не самое важное. Слушай, что это за новый титул ты мне в летопись вписываешь: «Князь великий Иоанн Васильевич всея Русии»? Что это за государство такое – Русия?
– Так это ж не я придумал! Так сейчас многие говорят. Еще батюшку вашего папа римский в своих грамотах великим царем всея Русии величал – то в нашей же Патриаршей летописи отмечено. Владыка Ростовский Вассиан в своих грамотах иначе как Русией, нашу землю не именует. И правильно делает, по моему разумению. Это прежде мы Русь именовались – как нация, на разных землях и в разных княжествах раскиданная: Киевская Русь, Московская Русь, Рязанская, прочая. А ныне, когда мы вместе объединились, и именоваться мы должны по-иному, как единое государство, то есть Русия!
Стефан замолк, думая, как бы понятнее изложить великому князю свои соображения.
– Так ведь и смотрится значительнее, сразу видно – не одно какое-то княжество, не Московское, а все русские люди вместе, одним словом, Русия… Звучит!
Иоанн лишь усмехнулся. Ему нравились доводы Стефана. К сожалению, еще не совсем единой была Русь, как хотелось бы ему, но по сути все верно излагал летописец – знаток географии и истории.
– Ну и мудрец ты, Стефан! – с сомнением покачал он головой. – А не спешишь ли? Какая ж мы страна единая, коль до сих пор у нас отдельные княжества сохранились, коль каждый удельный князь свой норов показать стремится? Сейчас вон, если поход на Новгород собирать, – опять тверскому князю кланяться придется, чтобы участие принял, и Пскову, и братьям – разве ж это единое государство?
– Зато как все вас с одного слова послушались, на Казань поднялись? Любо-дорого было посмотреть. И все увидели, как это здорово – вместе. Тогда поглядел я на это дружное воинство и убедился, что мы все-таки уже страна, а не разноголосая Русь, островками раскиданная на великом пространстве.
– А сколько руссов под Литвой живут! Киев, Смоленск, иные… Ты, Стефан, лучше не наступай на больное место! Все предки наши о единстве мечтали, да никак поладить меж собой не могли, каждый о себе хлопотал. Впрочем, слышу я, подобное во всей Европе происходит. Делятся властители, объединяются, дерутся. Вон и в Литве то же, и в Орде. Хотя, думаю, будет у нас еще истинная Русия, надеюсь, доживем.
Великий князь еще недолго полистал книгу, нашел, что хотел. Никакой крамолы в записях не было, автор сдержанно излагал события, связанные с приездом и отъездом послов, уважительно называл титул отца невесты и тех, кто сватался к ней прежде. Одобрив мысленно записи, он закрыл летопись и отдал ее Стефану, приказав отнести на место и вернуться к приему новгородского посланника. Слово Русия вымарывать не наказал. «Стало быть, по душе ему пришлось», – подумал летописец и решил снова где-нибудь вставить столь полюбившееся ему название родного отечества. Ибо хоть и был Стефан наполовину литовцем, его отец приехал сюда когда-то на службу по приглашению боярина Юрия Патрикеева Литовского, но долго жил в Москве, и, как многие инородцы, прижившись на чужой земле, полюбив ее, особенно трепетно воспринимал ее, как свою родину, и любовь эту передал сыну.
Стефан, несмотря на свой солидный возраст, чуть ли не танцуя от радости после приятного общения с великим князем, быстро долетел до своего приказа, сдал на хранение книгу и вернулся.
У государя в кабинете уже сидели новгородский посадник Василий Ананьин – пожилой человек с солидным брюшком, хитрым лицом и лысой головой, да двое знатнейших бояр – князья Иван Иванович Ряполовский и Юрий Патрикеевич, тот самый литовский князь, который когда-то пригласил отца летописца в Москву. Тут же находился на своем скромном месте и дьяк Владимир Гусев с бумагами.
Стефан низко поклонился всем и примостился с листом бумаги в уголке кабинета. Посадник докладывал, какие пошлины были выплачены великому князю Новгородом за минувший год, сколько соли с варниц продано, не забыл про доходы с торговли. Жаловался на московского наместника. Иоанн, молча, слушал его, лишь постукивание пальца по столу выдавало его волнение. Неожиданно он прервал гостя:
– Мне это не столь важно, на те дела у меня приказы есть. Вот ты мне, Василий Максимович, скажи, что у вас в Новгороде происходит? Почему слуг моих обижаете? Почему земли московские грабите, налоги утаиваете? Может, тяжела вам власть московского государя? Думаете – сразу благодать на вас снизойдет, как своей волей жить начнете? Так ведь, освободившись, первым же делом между собой за власть передеретесь! Или не бывало подобного? Помните: издавна предки мои Новгородом повелевали, – я это право унаследовал, и отказываться от него не собираюсь!
Патрикеев и Ряполовский кивали в такт восклицаниям Иоанна и тоже припоминали обиды, нанесенные новгородцами московским землям.
– Может, ответишь, что собирается дальше Новгород делать? – обратился к нему старый князь Юрий Патрикеевич Литовский, чей отец Патрикей был в 20-х годах в Новгороде наместником московским.
Глаза Ананьина блуждали где-то в стороне от лиц собеседников, он явно избегал этого разговора:
– Я не знаю. Великий Новгород не дал мне о том никаких повелений!
– Заговоры устраивать они умеют, а как отвечать время приходит – они ничего не знают! – разгневался Иоанн, и рука его правая, сжавшись в кулак, несколько раз стукнула по подлокотнику кресла. – Ну, так что, бояре, решать будем?
– Думаю, надо предупредить Великий Новгород, чтоб не забывал порядка, для них же лучше дело миром решить, – молвил многозначительно Патрикеев.
– Вспомните, чем кончались для вас все походы великих князей на Новгород! – поддержал боярина князь Ряполовский. – Вновь на коленях о милости просить станете да откупаться. Вам же дороже обойдется.
– Так и передай, посадник, новгородцам, чтобы вину свою признали, чтобы смутьянов сами наказали, в земли и воды мои не вступали, имя мое держали честно и грозно, по старине, исполняли обет крестный – если хотят от меня добра и милости. Напомни, что терпению бывает конец, – пригрозил Иоанн.
Однако закончить встречу с новгородским посадником великий князь решил все-таки по-мирному и потому уже спокойнее добавил:
– Мы тут с боярами посоветовались и решили пожаловать Дмитрию Борецкому, сыну Марфы, вдовы посадника, звание боярина московского. В дар от меня он получит ризы боярские и меч с золоченой рукоятью. Ну и содержание, как положено.
Государь не стал высказывать надежду, что сей щедрый жест утолит властные аппетиты Борецких, отвратит их от пролитовских настроений.
Когда Ананьин, низко поклонившись, вышел, Патрикеев заметил:
– До меня дошли слухи, что Ананьин сам дружбу водит с теми, кто хочет от Москвы отложиться. Потому он и молчит.
– Поглядим, – сощурив свои сверкающие, как лезвие меча, серо-голубые глаза, сказал Иоанн Васильевич.
Спустя несколько дней в Москву пришло печальное известие: 8 ноября 1470 года умер верный хранитель православной веры и мира с Москвой, любимый новгородцами архиепископ Иона. Далее события развивались по заведенному обычаю. Похоронили его новгородцы со многими слезами и молитвами, как было завещано, в Отенском Покровском монастыре. Через десять дней избрали на малом вече у Святой Софии трех новых кандидатов: духовника Варсонофия, ключника покойного владыки Пимена и ризничего архиепископа Феофила. Положили три жребия на престол, вынули – Феофила. По старине ввели его честно во владычный двор. Вскоре предстояло новому кандидату отправиться в Москву, чтобы пройти традиционный обряд посвящения в архиепископы у гроба чудотворца Петра.