Иоанн III Великий. Книга 2. Часть 3
Шрифт:
– Мы, государь, и сразу своим землякам говорили, что Русь единой быть должна, что мы, христиане православные, не должны за Литву держаться. Мы за тебя стоим.
– Хорошо, – довольно молвил Иоанн, – дело я вам найду, пока ступайте к окольничему Ивану Васильевичу Ощере, он вас пристроит.
27 октября на Волочке пожаловал еще один перебежчик – посадник новгородский Григорий Михайлович Тучин. У того были особые причины поспешить навстречу Иоанну. Чувствовал посадник, что и на этот раз возьмет верх государь Московский и крепко не поздоровится его противникам. И в числе первых достанется ему, Тучину. Причем не за какие-то новые грехи, а за все предыдущие вместе. Отец его, Михаил Иванович Туча, был двадцать лет назад взят в плен отцом нынешнего
Когда он увидел, как расправились его земляки с Василием Никифоровым, попавшим вместе с ним в плен и отпущенным лишь после принесения клятвы верности Москве, и за то убитым на вече, Тучин испугался. Не стал ходить на вече, не стал спорить. Пошептались дома с женой, закопали на всякий случай в тайное место под домом все самое ценное, затаились. Когда повалили в Новгород беженцы, бежал он навстречу признанному им государю, благо кругом такое творилось, что до него никому дела не было. Бежал посадник, и не считал себя ни в чем виноватым. Пока сидел он в московской темнице, о многом передумал. И понял, что ничего плохого не случится, если Новгород станет частью единого государства. Да, придется им с Москвой доходами своими делиться. А теперь разве не делятся? Да за один свой «мирный» поход двухлетней давности государь вывез от них больше, чем мог бы в виде налогов за несколько лет изъять! А война 1472 года? Когда за одно лишь лето столько людей поубивали московские войска, столько порушили, что до сих пор еще не восстановили. Не-ет! Он, Тучин, свой выбор сделал. Еще там, в Москве, когда клятву давал.
Оставил Иоанн и посадника Тучина у себя, поверив в его искренность. А на другой день, уже в Березке, принял и следующего перебежчика – Андриана Савельева…
Каждое утро, еще до рассвета, поднималось на огромном пространстве русское воинство и начинало свое мерное движение вперед – на телегах, верхом, пешком, в кибитках. В окружении Иоанна находились не только воины и слуги всех специальностей, но даже летописец, который был обязан запечатлеть великий момент окончательного присоединения вольного Новгорода к Московскому государству. Взял великий князь с собой в поход и зодчего Аристотеля Фьораванти, завершившего основные свои труды по возведению собора Успения и подземных хранилищ с тайниками. Великий князь убедился, что мастер и в самом деле способен не только здания строить, но и оружие делать, пушки лить, в состоянии организовать правильную осаду и штурм крепости. Кроме того, путь в Новгород лежал через множество рек и речушек, Аристотель же рассказал и показал уже на деле, как можно быстро и надежно организовать переправу. Скрепив вместе особым способом лодки, он, таким образом, быстро перебрасывал прямо по воде с одного берега на другой мост, способный выдержать не только войска, но и тяжелые орудия.
2 ноября в городок Турны, где остановился Иоанн, прибыл посол из Пскова Харитон Качалов с грамотой, в которой говорилось: «Господину государю великому князю Ивану Васильевичу, царю всея Руси, посадник псковский степенный и старые посадники, и сыновья посадничьи, и бояре, и купцы, и житии люди, и весь Псков, отчина ваша, своим государям и великим князьям русским челом бьет…»
Иоанн, читая послание, усмехнулся. Псковичи, конечно, знали, что явилось причиной нынешнего его похода на Новгород. И предусмотрительно назвали его всеми титулами, которые могли только вообразить себе и какие, по их мнению, могли быть приятны великому князю. Да уж, не поскупились… Но оказалось, неспроста столь слезно и униженно начинали свое послание покладистые псковичи. «По вашему, государей наших, велению, – писалось далее в грамоте, – мы во второй раз послали в Великий Новгород складную разметную грамоту с объявлением войны, и послы наши уже вернулись. Но ныне, по грехам нашим, случился пожар, и весь Псков погорел, и мы вам, своим государям, со слезами являем свою беду…»
«Вот канальи, – подумал Иоанн, дочитав послание, – небось, сами и подожгли город, лишь бы в поход не выступать против своих бывших покровителей. Боятся, что и до их вольности очередь дойдет? А ведь дойдет! Впрочем, они и без того признают его своим государем, не досаждают капризами и просьбами, даже налоги стали платить. Если дело так пойдет, Псков и без всякого насилия станет частью российского государства. Да и куда им деваться? Одному городу против объединённого европейского войска не устоять».
Что же делать с псковичами? Пожалуй, пепелище подождет месяц-другой. А пушки с пищалями и мастера по стрельбе срочно нужны под стенами Новгорода, хотя бы для устрашения. Так что пусть срочно выступают.
Иоанн кликнул гонца, и тот через час уже мчался в Псков с приказом: несмотря ни на что срочно выступать с орудиями к Новгороду.
4 ноября к войску присоединились полки тверские под командованием знаменитого воеводы Михаила Федоровича Микулинского. А 8 ноября Иоанн принял, наконец, в Еглине у Спаса опасчиков новгородских Федора Калитина и Ивана Маркова, прождавших его больше месяца. Те упали ему в ноги и без колебаний назвали от имени всего Великого Новгорода государем. Просили об охранной грамоте для владыки и других своих послов. Иоанн дал им такую грамоту, но вскоре, уже в Лотьске, прибыл еще один опасчик, просивший сопровождения для посольства новгородского, чтобы провели их через великое войско великокняжеское. Отпустил Иоанн с ними сына боярского Михаила Погожева, которого хорошо знали в полках.
И вот 12 ноября, когда рать Иоанна стояла уже совсем неподалеку от крепости, в Сытине, пожаловала к нему представительная новгородская делегация во главе с самим владыкой Феофилом, степенным посадником Фомой Андреевичем Курятником и степенным тысяцким Василием Максимовичем Ананьиным.
Замерли все в низком поклоне перед великим князем, ждали, пока не заговорил жалостливым голосом владыка:
– Господин наш государь Иоанн Васильевич, со слезами мы тебе от имени всего Новгорода Великого челом бьем…
«То-то, – подумал Иоанн, – быстро со страху о вольности подзабыли, не поостереглись и государем признать. Погодите, не то еще будет!»
А Феофил тем временем, все так же жалостливо и покорно, продолжал:
– Ты возложил гнев на свою отчину, на Великий Новгород: огонь и меч твой ходит по земле нашей, кровь христианская льется. Государь! Смилуйся! Молим тебя со слезами, дай нам мир! – и неожиданно для Иоанна и его окружения добавил: – Освободи бояр новгородских, заточенных в Москве!
Тут же к мольбам и просьбам владыки присоединились остальные члены посольства.
Закончив эту вступительную речь и видя, что хозяин молчит, владыка отошел в сторону и уступил место посаднику Луке Федорову, который продолжил длинно и витиевато, собрав в кучу еще не совсем привычные подданным новые титулы повелителя:
– Господин государь великий Иоанн Васильевич всея Руси, бил тебе челом, государю своему, богомолец твой владыка, да и посадники, и житии от всего Новгорода, чтобы государь пожаловал нас…
Суть его длинной и запутанной речи заключалась лишь в том, что он просил милости и прощения от имени всего Великого Новгорода да спрашивал, когда и с кем можно начать переговоры о дальнейшей судьбе и об устройстве их земли.
И на этот раз Иоанн ничего не ответил им, однако пригласил на обед и неплохо угостил. А на обеде назначил руководителем переговоров боярина своего Ивана Васильевича Патрикеева. Они начались прямо на следующий день, тем не менее, новгородский владыка успел «подмазать» – посетил братьев великокняжеских и важнейших московских бояр со щедрыми подношениями, умоляя вступиться за них перед великим князем.