Ипполит Мышкин

Островер Леон Исаакович

Мамаша, все мы должны умереть, разница только в сроках. Когда же становится жить невозможно, то смерть — спасение и благо. Ради Вас я не наложил на себя руки сам, как это сделали некоторые из замученных. У меня же сами мучители отнимают жизнь, и я рад этому — это лучше, чем медленно задыхаться в их когтях. Да и не страшно это: один момент, и все кончено.

Мамочка дорогая, горько Вам, тяжело Вам будет, но верьте, что для меня легче умереть, чем гнить здесь долгие годы. Прощайте, мысленно обнимаю и целую Вас, дорогая моя. Умру я с мыслью о Вас…

Ипполит».

Мышкин вскочил, схватил себя за голову.

— Что я напирал? Если письмо попадет в руки мыслящему

человеку? «Мышкин был на исповеди!» У кого причащался? У тюремщика в рясе! У попа, который в иркутской тюрьме замахнулся на него кадилом и рыкнул: «Врешь! Не расцветет!» Товарищи! Это очень сложно, сложнее, чем многим кажется.

Он опять взялся за перо.

«Дорогой брат Григорий!

Пишу последнее, предсмертное письмо. Прощай, дорогой брат, но знай, что я ни на шаг не отступил от своего пути. Были моменты, когда я слабел духом и делал ошибки, но я стократ искупил это непрерывной борьбой и страданиями, доводившими меня почти до безумия. Теперь, если я остался виновен перед товарищами, страдавшими вместе со мной, смертной казнью искуплю все эти невольные мои прегрешения.

Я чист перед собой и людьми, я всю жизнь отдал на борьбу за счастье трудового угнетенного народа, из которого мы сами с тобой вышли. Верю, новые поколения выполнят то, за что мы безуспешно боролись и гибли.

Дорогой брат, пусть тебя не смущает то, что я пишу матери. Да, я исповедовался и причащался, но своих взглядов на вещи я не изменил. Почему же я это сделал? По следующим причинам: 1) Ты знаешь, как я люблю мать, а она взяла с меня слово, чтоб перед смертью я причастился. Разве я мог отказать ей? 2) Не сделать этого, а написать ей, что сделал, я тоже не мог. Нельзя лгать перед смертью, лгать притом матери. 3) Для меня все это пустая комедия, а мать легче помирится с ужасной для нее утратой, если будет знать, что я умер «как христианин».

Верю, что ты поймешь меня, поймут и другие, когда узнают всё. Ах, как бы я хотел обнять всех вас, моих дорогих: тебя, маму и Володю. Прощай. Помоги матери перенести горе.

Ипполит Мышкин».

Два письма! Они уйдут в живую жизнь…

«А дела? Неужели они хоть чуточку не приблизили к цели будущие поколения? Неужели меня, мертвого, народ не поставит в свои ряды, когда он выйдет на улицу в праздник победы?»

Меркла ночь, уже стала прорваться предрассветная серость. А Мышкин все шагал по камере, говорил сам с собой.

Вдруг — грохот в коридоре.

Шаги приближаются к его камере.

Мышкин понял, угадал. Он схватил перо, обмакнул его в чернильницу и написал на крышке стола:

«26 января я, Мышкин, казнен».

Дверь растворилась. В камеру вошел Ирод; вслед за ним — четыре солдата с винтовками в руках.

Мышкин выпрямился и, окинув Ирода быстрым, раздраженным взглядом (так смотрят на лужу, в которую нечаянно ступила нога в начищенном ботинке), молча направился к выходу.

Установилась традиция: палач, делая свое грязное дело, не смеет улыбаться. По отношению же к Мышкину царские палачи не посчитались с этой традицией. Министр внутренних дел, направляя в Новгородское жандармское управление прощальное письмо Мышкина к матери, написал: «Объявить ей осторожно о последовавшей смерти ее сына».

Какая заботливость о несчастной матери! Господин министр предлагает «осторожно» осведомить ее о казни того самого сына, которого подручные этого самого господина министра, с его ведома и по его указке, убивали изо дня в день в Ново-Белгородской тюрьме, на Карийской каторге, в Алексеевском равелине, в каменных мешках Шлиссельбурга. Как отвратительна эта улыбка палача!

Мы, потомки, можем ответить на последний вопрос Ипполита Мышкина: он, мертвый, стоит в наших рядах!

Владимир

Ильич Ленин в своей книге «Что делать?» дал высокую оценку деятельности Мышкина. Ленин писал, что «…кружку корифеев, вроде Алексеева и Мышкина, Халтурина и Желябова, доступны политические задачи в самом действительном, в самом практическом смысле этого слова, доступны именно потому и постольку, поскольку их горячая проповедь встречает отклик в стихийно пробуждающейся массе, поскольку их кипучая энергия подхватывается и поддерживается энергией революционного класса».

Москва, 1958 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Алексеев Петр Алексеевич (1849–1891) — революционный народник, рабочий, занимавший, по словам В. И. Ленина, «виднейшее место» среди революционных деятелей 70-х годов. На суде («процесс 50-ти») произнес речь, в которой говорил о неизбежности гибели самодержавия. Был приговорен к 10 годам каторги, которую отбывал в Ново-Белгородской центральной каторжной тюрьме и на Каре. В 1884 году отправлен на поселение в Якутскую губернию, где был убит в 1891 году.

Арончик Айзик Борисович (1859–1888) — студент, осужден по «процессу 20-ти» на бессрочную каторгу. Умер в Шлиссельбургской крепости 2 апреля 1888 года.

Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) — один из идеологов анархизма. В 1868 году вступил в I Интернационал, под флагом Женевской секции создал тайную анархистскую организацию и с ее помощью пытался встать во главе «Международного товарищества рабочих». Был разоблачен Марксом и Энгельсом и в 1872 году исключен из Интернационала.

Баранников Алексей Иванович (1858–1883) по «процессу 20-ти» приговорен к повешению, замененному бессрочной каторгой. Умер в Алексеевской равелине.

Берви-Флеровский Василий Васильевич (1829–1918) — народник, публицист. В 1871 году составил «Азбуку социальных наук», весьма популярную среди революционной молодежи того времени. К. Маркс высоко ценил труд Б.-Ф. «Положение рабочего класса в России».

Войнаральский Порфирий Иванович (1844–1898) — видный революционный народник. В 1861 году, будучи студентам Московского университета, участвовал в студенческом движений, был арестован и выслан в Архангельскую губернию. По возвращении из ссылки был мировым судьей и председателем съезда мировых судей. Один из первых народников-пропагандистов. Свое крупное состояние отдал на нужды народнической организации. Арестован в 1874 году и по «процессу 193-х» приговорен к 10 годам каторги, которую отбывал в Ново-Белгородской каторжной тюрьме и на Каре.

Гриневицкий Игнатий Иоахимович (1856–1881) — народоволец. 1 марта 1881 года бросил бомбу, убившую царя Александра II и смертельно ранившую его самого.

Джабадари Иван Спиридонович (1852–1913) — народник, член группы «кавказцев», судился по «процессу 50-ти».

Долгушин Александр Васильевич (1848–1885) — народник, основатель революционного кружка в Петербурге и организатор тайной типографии. В кружке «долгушинцев» зародилась идея «хождения в народ». В 1874 году Долгушин был приговорен к 10 годам каторги, которую отбывал в Ново-Белгородской каторжной тюрьме, затем в Сибири. Долгушину набавили 15 лет каторги за пощечину, данную им в 1881 году смотрителю красноярской тюрьмы. Отбывал наказание на Каре. В 1884 году перевезен в Шлиссельбургскую крепость, где и умер 30 июня 1885 года. Автор брошюры «Заживо погребенные».