Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

РАССКАЗ

Тиран, которого и лев страшился, В колодец как-то ночью провалился. Зломыслящий – он сеял зло и грех, И стал он вдруг беспомощнее всех. Всю ночь стенал он, ужасом объятый. И кто-то сверху крикнул: «А! Проклятый! Кого ты ждешь? Ты разве помогал Несчастным, кто на помощь призывал? Ты мир засеял злобы семенами! Теперь любуйся дел своих плодами. Никто к тебе на помощь не придет… Ты истомил, измучил весь народ. Ты яму рыл под нашими ногами, И – волей судеб – сам теперь ты в яме. Знай: разно ямы роют для людей Муж, благородный духом, и злодей: Один – колодец водоносный роет, Другой – для ближнего ловушку строит. Кто по весне ячмень посеял, тот Ведь не пшеницу, а ячмень пожнет. Не жди добра, злодей с душою низкой! Не снимешь сладких гроздей с тамариска И древо яда стоит ли трудов? Не снимет садовод с него плодов. Ведь финик от колючки не родится, Посев злодейств бедою обратится».

РАССКАЗ

О неком муже повесть я слыхал, Что честью он Хаджаджу не воздал. Тот стражникам: «Схватить его – живее! Казнить его за дерзость, как злодея!» Когда добром не может зла пресечь, Тиран безумный обнажает меч. Бедняк пред казнью плакал и смеялся Тиран от изумленья приподнялся: «Постой-ка! – молвил,- не руби, палач! Что значат этот смех и этот плач?» «Беспомощных сирот я оставляю,- Сказал бедняк,- и потому рыдаю. Я радуюсь, что честного конца Здесь удостоен – милостью творца, Что я иду в блаженную обитель, Как светлый мученик, а но мучитель!» Хаджаджу сын сказал: «О мой отец! Пусть он живет! Суфий он и мудрец. Помысли! Он большой семьи опора, Нельзя судьбу людей решать так скоро. Подумай о сиротах. И прости. Его великодушно отпусти!» Слыхал я: тщетным было увещанье… Что ж: каждому свое предначертанье. Был некто этой казнью потрясен, Казненного во сне увидел он. Тот молвил: «Смерть моя была – мгновенье, На нем же гнет – до светопреставленья. Не спят несчастные – так берегись! Стенаний угнетенного страшись! В ночи бессонной вежды не сомкнет он. Сто раз «Избави боже!» – воззовет он… Иблис дорогой света не пойдет, На ниве зла добро не возрастет».

*

Достойных не позорь во имя мести! Сам не безгрешен ты, сказать по чести. Не вызывай напрасно в бой. Глядишь, Дойдет до распрей – ты не устоишь. Ты не чуждайся мудрого совета Наставника подростку в оны лета. Не обижай слабейшего, дитя! Сильнейший враг побьет тебя, шутя. Волчонок глупый, не пускайся в игры. Где можешь ты попасться в лапы тигра. Я также в детстве малым крепким был И маленьких и беззащитных бил. Но вот меня однажды так побили, Что пальцем трогать слабых отучили.

*

Не спи беспечно, ставни затвори! Запретен сон для мудрого царя! О подданных пекись, о люде сиром. С соседями старайся ладить миром. Совета не приправит лестью друг, Бальзам, хоть горек, исцелит недуг.

РАССКАЗ

Один правитель тяжко заболел, Подкожный червь владыку одолел. От той болезни страшно ослабел он, На всех здоровых с завистью глядел он. Пусть шах на поле шахматном силен, А проиграл – так хуже пешки он. Вазир ему сказал: «О шах великий! Да будет вечным в мире трон владыки, Живет у нас один почтенный муж, Благочестив он и умен к тому ж. Он не творит неправды в мире праха, Его молитве внемлет слух аллаха. Кто б к мудрецу тому ни прибегал, Желаемого тут же достигал. Ты позови его без промедленья, И вымолит тебе он исцеленье!» Тут приближенным шах велел пойти И старца из пещеры привести. И вот пришел подвижник знаменитый, Дервишеской одеждою покрытый. «О старец, помоги мне! – шах сказал.- Недуг цепями ноги мне сковал». А старец, об пол посохом ударя, Так в гневе закричал па государя: «Бог к правосудным милостив! А что ж, Немилосердный, ты от бога ждешь? Гляди – в твоих темницах люди стонут! Твои молитвы в стонах их потонут. Ты, царь, народа участь облегчи, Не то – страдай, и гибни, и молчи! За все свои грехи и преступленья Сперва у бога испроси прощенья. Заботу людям страждущим яви, Потом и шейха для молитв зови! Покамест власть твоя страданья множит, Тебе ничья молитва не поможет!» Когда султан словам дервиша внял, Он от стыда и гнева запылал. Но, овладев собой, сказал: «На что же Я гневаюсь? Ведь прав он – старец божий!…» С колодников велел он цепи сбить И всех их на свободу отпустить. Велел народ освободить от муки… Тогда дервиш воздел с мольбою руки: «О ты, возжегший звезды над землей, Ты оковал его в войне с тобой! Он просит мира; дал он волю сирым,- Ты отпусти его на волю с миром!» Когда молитву старец заключил, Султан – здоровый – на ноги вскочил. На радостях он чуть не в пляс пустился; Он от недуга мигом исцелился, Сокровищницу он велел открыть И царственно дервиша одарить. И старец молвил шаху в назиданье: «Знай, прятать правду-тщетное старанье. Коль против бога слова ты пойдешь, Ты в худшие несчастья попадешь. Ты раз упал. Ходи же осторожно,- Иначе снова поскользнуться можно!» Кто раз упал и, встав, упал опять, Кто знает? Может быть – не сможет встать. Величье мира этого не вечно, Все в нем неверно, бренно, быстротечно. Ведь, рассекая крыльями эфир, Трон Сулеймана облетел весь мир; Но ветер смерти и его развеял. Блажен, кто мудро жил и правду сеял. При ком народ в довольстве процветал, Кто себялюбцем низменным не стал! Блажен, кто груз добра с собой уносит, И жалок тот, кто собранное бросит…

*

Правитель в Мисре жил. Внезапно он Был грозным войском смерти осажден. Страданья тело шаха иссушили. Лик пожелтел, как солнце в туче пыли. И стал немил врачам премудрым свет, Что в их науке средств от смерти нет. Всему конец наступит во вселенной, Одно лишь царство вечного нетленно. Правитель к своему концу предстал И, шевеля губами, прошептал: «Таких, как я, владык земля не знала, Но все мое величье прахом стало. Я целый мир собрал – и вот во мрак Прочь ухожу, гонимый, как бедняк!» Ты собирай, тебя мы славить будем, Коль щедрым будешь и к себе и к людям. Бери и благом наделяй народ, А что оставишь – прахом пропадет. Кто в смертных муках руку прижимает Одну к груди-другую простирает. Он знак руками делает в тот миг, Как ужас оковал ему язык. Длань щедрости ты простирай при жизни, А длань насилья сокращай при жизни! Благотвори, спасай людей от мук, Из савана не сможешь вынуть рук. Умрешь – сиять, как прежде, солнце будет, Тебя же только Судный день разбудит.

РАССКАЗ

Шах Кзыл Арслан твердыней обладал, Алванда выше гребень стен вставал. В том замке он врагов не опасался, Путь к замку краем бездны извивался. Тот замок восхищал невольно взор, Он красовался средь зеленых гор, Яйцом белея в чаще изумрудной… Дервиш явился раз в тот замок чудный. Тот муж был избранных суфиев пир, Правдоречивый, видевший весь мир, Искусом долгой жизни умудренный, Мудрец великий, златоуст, ученый. «Всю землю обошел ты,- шах сказал,- Ты замок крепче моего видал?» Дервиш ответил: «Ах, осел ты пьяный, Не испытал ты крепкого тарана! Да прежде разве не было царей, Сильней тебя, богаче и славней? Они покрепче стены воздвигали И, в них побыв мгновенье, пропадали. Другие шахи вслед к тебе придут И древа твоего плоды сорвут. Отца ты вспомни – истинного шаха! Освободи свой дух от гнета страха. Что говорить – был славен твой отец, А что ему осталось под конец? Тот, кто надежду в жизни сей теряет, Пусть лишь на милость божью уповает. Для мудрого все блага мира – прах, Ведь завтра же им быть в чужих руках!»

*

Сказал юродивый царю Аджама: «О ты, наследник всех владений Джама, Коль вечно б ими сам Джамшид владел, То разве бы на троне оп сидел? Хотя б казной Каруна обладал ты, Уйдя, с собой дирхема бы не взял ты!» Как Аль-Арслана взял к себе творец, То принял сын державу и венец. И мертвый шах был предан погребенью, А трон остался стрел судьбы мишенью. Увидев сына шаха на коне, Дервиш воскликнул: «Жалким зрится мне Величье тех, которых скосит время,- Отец ушел, сын ставит ногу в стремя!…» Таков круги светил несущий мир, Неверный и быстробегущий мир. Когда дыханью смерти старец внемлет, Дитя из люльки голову подъемлет С надеждой новой… Мир с его тщетой Тебя влечет, но оп тебе – чужой. Как музыкант, что сердце утешает, Но в месте новом каждый день играет. Достойна ль женщина любви твоей, Меняющая каждый день мужей? Твори добро, пока ты – бек селенья, Ведь через год другим ты сдашь правленье.

РАССКАЗ

Слыхал я: в Гуре некогда султан Насильно брал ослов у поселян. Два дня иль три ослы свой груз таскали И, ослабев без корма, погибали. Когда судьба возносит подлеца, Он бедных истязает без конца. Подлец, воздвигший дом, соседних выше, Сметает мусор на чужие крыши. Вот о царе жестоком том рассказ: Охотился он в поле как-то раз. За быстроногой дичью он стремился, От свиты, не заметил как, отбился. И нехотя в селение одно Он въехал, так как было уж темно. В одной из хижин бедной той деревин Жил некий сердцеведец, старец древний. Царь, слыша говор, слух свой навострил; Старик в ту пору сыну говорил: «О сын мой,- божья милость над тобою,- Ты в город не бери осла с собою! Наш царь – неблагородный, царь – подлец. Пошли, о боже, злой ему конец! В насильях лютых не смыкает глаз он, Он на служенье бесам опоясан. С тех пор как этот изверг сел на трон, В стране повсюду слышен плач и стон. Ввек не испить до дна нам горькой чаши, Коль не убьют царя проклятья наши!» Сын отвечал: «Отец! В такую даль - До города – пешком дойду едва ль. Ты поразмысли, мудрый.муж, вначале, Чтоб я поехал – и осла не взяли!» «Добро, мой сын! – сказал старик ему,- Прислушайся к совету моему. Возьми ты острый камень иль дубину И в кровь изрань ослу бока и спину. Авось осла с израненной спиной Не заберет мучитель этот злой. Хызр корабли морского каравана Крушил, дабы спасти их от тирана; Хоть грабил тот тиран один лишь год, Ну, а дурная слава все живет. Пусть будет наш тиран добычей тленья! Проклятье же на нем – до воскресенья!» Сын речь отцову мудрою почел, Он с болью в сердце в хлев к ослу пошел. И, взявши суковатую дубину, Ослу изранил ноги он и спину. Сказал отец: «Теперь спокоен будь, О сын мой, и пускайся с миром в путь!» Сын с караваном двинулся в печали; Все в караване шаха проклинали. Старик, оставшись в хижине один, Взмолился богу: «Вечный властелин! Продли мой срок! С одной мольбой к тебе Дан мне увидеть смерть царя-злодея! Пусть грянет и над ним твоя гроза, Чтоб с миром я сомкнул свои глаза! Да лучше матерью дракона быть, Чем сына нравом дива породить. Собака лучше злого властелина, Блудница лучше, чем злодей-мужчина. Да мужеложец даже – выше он Насильника, воссевшего на трон!» Царь слышал все. Ни слова не сказал он, Коня к приколу молча привязал он. Сойдя с коня, попону сняв, прилег, Но, мыслями томим, заснуть не мог. Лишь на рассвете под пастушье пенье Вздремнул, забыв ночное злоключенье. Всю ночь искали слуги царский след. Нашли в степи, когда блеснул рассвет. Верхом они султана увидали, И спешились, и к шаху побежали, И раболепно ниц пред ним легли, Как будто волны но морю пошли. Один, что самым близким был у шаха, С поклоном низким так спросил у шаха: «Ища тебя, мы выбились из сил! Как подданными, шах мой, принят был? Но хоть ответ на языке вертелся, Скрыл все же царь, чего он натерпелся. Он голову советника пригнул И тихо на ухо ему шепнул: «Мне здесь и ножки не дали куриной, Но претерпел я от ноги ослиной!…» Вот слуги поспешили стол накрыть. И сели все. И стали есть и пить. Султан припомнил, хмелем отуманен, Как проклинал его старик-крестьянин. Он сделал знак, и воины пошли, Связали старца, к трону привели. Меч обнажил султан неумолимый, Несчастный, видя – смерть неотвратима, Сказал: «Увы! Нельзя и дома спать Тем, кто должны безвинно погибать!… Да, царь, я проклинал тебя, не скрою; Но проклят ты и небом и судьбою! Зачем же гнев твой на меня падет? Не я один – народ тебя клянет! Творя всю жизнь насилье, ты едва ли Дождешься, чтоб тебя благословляли. Ты отомстить мне хочешь? Что ж, казни Но за обиду сам себя вини. А если хочешь, чтоб тебя любили, Ты откажись от казней и насилий. Опомнись, или скоро ты падешь, Ты тяжести проклятий не снесешь. Внемли совету: пред судьбою грозной Смирись, покайся! Или будет поздно. Тем разве царь прославлен и силен, Что хором блюдолизов восхвален? Тебя толпа придворных прославляет, Старуха же за прялкой проклинает». Так перед смертью старец говорил И словом душу, как щитом, укрыл. «Режь горло мне! Но чем калам острее, Тем и язык работает быстрее!…» Тут отрезвился шах – губитель душ, Явился и шепнул ему Суруш: «Меч убери! Правдиво старца слово. Иль помни – ждет тебя удел суровый!» Шах крепко старца за ворот держал, Опомнясь, руку он свою разжал, Аркан с него своими снял руками И обнял правдолюбца со слезами. За то, что был правдив и смел он с ним Назначил соправителем своим. Тот случай стал сказаньем во вселенной. Иди дорогой правды неизменно, Во всем учись у мудрости живой, И доброй будешь охранен судьбой. И пусть твои пороки враг осудит, Друг мягок, он тебя хулить не будет. Нельзя больного сахаром кормить, Где нужно горьким снадобьем целить, От близких не услышишь правды слова, По совесть судит пусть тебя сурово. Коль ты разумен и душой высок, Достаточен тебе простой намек.

РАССКАЗ

В тот год, когда Мамун халифом стал, Невольницу одну себе оп взял. Сиял, как солнце, лик ее красивый; Нрав был у ней веселый, не сварливый. И были ногти у нее от хны, Как кровью обагренные, красны. На белоснежном лбу, сурьмой блистая, Чернели брови, сердце похищая. Вот ночь настала, звездами горя… Но гурия отвергла страсть царя. И в гневе он хотел мечом возмездья Рассечь ее, как Близнецов созвездье. Воскликнула она: «Руби скорей, Но близко подходить ко мне не смей!» «Скажи на милость,- ал-Мамун смягчился, Чем я перед тобою провинился?» «Да лучше смерть! – рабыня говорит.- Так мне зловонье уст твоих мерзит! Мгновенно насмерть меч разящий рубит, А уст зловонье ежечасно губит». Разгневан страшно и обижен был Халиф, владыка необъятных сил. Всю ночь продумав, вежды не смыкал он, Врачей ученых поутру собрал он. Чтоб мудрецы, что знают суть всего, От бедствия избавили его. И вот его дыханье чистым стало, Нет, больше – розой заблагоухало. И сделал эту пери царь царей Ближайшею подругою своей. Ведь молвил мудрый, разумом высокий: «Тот друг, кто мне открыл мои пороки!» Благожелатель, искренне любя, Не скроет горькой правды от тебя. «Идете правильно!» – тем, кто блуждает Сказавший грех великий совершает. Когда порок твой скроют лесть и ложь, Ты сам порок свой доблестью сочтешь. «Мне нужен мед!» -не говори упрямо. Нет! Горечь – свойство чистого бальзама! Присловье вспомни мудрых лекарей: «Ты исцелиться хочешь? Горечь пей!» О друг, чтобы избегнуть заблуждений. Пей в этих бейтах горечь наставлений. Сквозь сито притчей процедил я их И сдобрил медом шуток золотых.

РАССКАЗ

Разгневался какой-то царь надменный На то, что молвил муж благословенный. Был мудрый муж дервиш правдоречив, А падишах заносчив и гневлив. И мудреца в темницу заточили,- Творить насилье любо злобной силе. Друг, к заточенному придя, сказал: «Ты прав, отец… Но лучше б ты молчал…» А тот: «Всегда кричать я правду буду! Что мне тюрьма? Я здесь лишь час пробуду!» И вот, подслушан кем-то, в тот же миг Их разговор ушей царя достиг. Царь засмеялся: «Час лишь проведет он В моей тюрьме? Глупец! В тюрьме умрет он!» Весть эту мудрецу слуга принес, Ответил тот: «Иди, презренный пес! Скажи тирану: «Не в твоей я воле! Весь этот мир нам дан на час – не боле. Освободишь – не буду ликовать, Казнить велишь – не буду горевать. Сейчас ты властвуешь, твой трон – высоко, А нищий – в бедствии, в нужде жестокой. Но скоро – там, за аркой смертных врат, Тебя от нищего не отличат. Не лги себе, что жить ты будешь вечно, Живых людей пе угнетай беспечно! Немало было до тебя царей, Сильней тебя, богаче и славней. Где все они?… Как дым, как сон пропали… Ты так живи, чтоб люди не сказали: «Вот изверг был! Да будет проклят он, Что беззаконие возвел в закон!» Какой бы славы ни достиг властитель, Возьмет его могильная обитель!» Низкосердечный царь рассвирепел И вырвать мудрецу язык велел. И молвил осененный божьей славой: «Я не боюсь тебя, тиран кровавый! Пусть безъязыким буду! И без слов Читает помыслы творец миров! Страшись! Труба суда для грешных грянет, А правый перед господом предстанет!» О мудрый! Праздником и смерть почти, Коль не свернул ты с правого пути!