Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

*

Сосуды-груди – в сердце глубоко; Кровь сердца – материнское млеко. Глянь, как дитя сосцы кусает жадно,- Скажи: любовь младенца кровожадна. И нужно сок алоэ применить, Чтобы дитя от груди отлучить. И так дитя, ночуя горечь сока, Забудет сладость млечного истока. О ищущий – младенец в сединах, Забудь, вкушая горечь, о грехах!

РАССКАЗ

Царевич некий с лошади упал И шейный позвонок себе сломал. Он повернуть был голову не в силах, Такая боль была в костях и жилах. Исчезла шея; в тулово она Втянулась у него, как у слона. Что делать, как помочь,- врачи не знали. И вот врача из Греции сыскали. Он вывих вправил, шею распрямил, И вскоре стал больной здоров, как был. Но о беде забыл царевич вскоре, Забыл врача, что спас его от горя. Просить о чем-то врач его хотел - Царевич на него не поглядел. Врач устыдился, голову склонил он, И, уходя, такое говорил он: «Ведь если бы ему я не помог, Он отвернуться б от меня не мог!» И вот он шлет царевичу куренье, Мол,

это – всех недугов исцеленье. То снадобье к владыке принесли И, всыпавши в курильницу, зажгли. Чиханье на царевича напало, Болеть, как до леченья, шея стала. Велел врача он грека привести, Пошли искать – и не могли найти. Запомни! Если ты добро забудешь - В последний день ты воскрешен не будешь.

Глава девятая.

О ПОКАЯНИИ И ПРАВОМ ПУТИ

Семидесятилетний, чем ты жил? Ты жизнь проспал и по ветру пустил? Ты над мошной своей, как скряга, трясся. Что ж, уходя, ничем ты не запасся? В последний день, в день грозного Суда, Таким, как ты, поистине беда Отдавший все – придет обогащенный, Ни с чем – стяжатель будет пристыженный. Ведь чем базар богаче, тем больней На сердце обездоленных людей. Теперь, отдавший нить дирхемов, споря, Ты ночь не спишь; тебе утрата – горе. И вот полвека прожил ты почти,- Оставшиеся дни добром сочти. Когда б мертвец заговорил, наверно, Он в горе бы вопил не лицемерно: «Живой! Пока ты в силах говорить, Не забывай предвечного хвалить! Ведь мы не знали, тратя жизнь беспечно, Что каждый миг подобен жизни вечной!»

*

В дни юности, не ведая беды, Мы пировать с утра пришли в сады, А под вечер, к смущению народа, Шутя, возню затеяли у входа. А не вдали, в распахнутых дверях, Сидел почтенный старец в сединах. Шутили мы и весело смеялись, Но губы старика не улыбались. Сказал один из нас: «Нельзя весь век Сидеть в печали, добрый человек! Встряхнись! Забудь, что удручен годами, Иди и раздели веселье с нами!» Старик взглянул, губами пожевал, И вот как он достойно отвечал: «Когда весенний ветер повевает, Он с молодой листвой в садах играет. Шумит под ветром нива – зелена… А пожелтев, ломается она. Смотри, как свеж весенний лист сегодня Над высохшей листвою прошлогодней. Как пировать я с юными могу, Когда я весь в сединах, как в снегу? Я сам был соколом! Но старость – путы… Слабею. Сочтены мои минуты. Как уходящий, я смотрю на мир; А вы впервой пришли на этот пир. Тому, кто всем вам в прадеды годится, Вином и флейтой не омолодиться. Мой волос был как ворона крыло, Теперь в моих кудрях белым-бело. Павлин великолепен – кто перечит. А как мне быть, коль я бескрылый кречет? От всходов ваша нажить зелена, А на току у старца – ни зерна. Все листья у меня в саду опали, Все розы в цветнике моем увяли. Моя опора – посох. Больше нет Опоры в жизни мне – на склоне лет. Ланиты-розы стали желтым злаком… И солнце ведь желтеет пред закатом. Даны вам, юным, крепких две ноги, А старец просит: «Встать мне помоги!» Молва простит юнцу страстей порывы, Но мерзок людям старец похотливый. Как вспомню я минувшие года, Клянусь – мне впору плакать от стыда! Лукман сказал: да лучше не родиться, Чем долгий век прожить и оскверниться! И лучше вовсе жизни не познать, Чем жить – и дар бесценный растерять! Коль юноша идет навстречу свету, Старик идет к последнему ответу».

РАССКАЗ

Два мужа меж собою враждовали, Дай волю им – друг друга б разорвали. Друг друга обходили стороной, Да так, что стал им тесен круг земной. И смерть на одного из них наслала Свои войска: его твердыня пала. Возликовал другой; решил потом Гробницу вражью посетить тайком. Вход в мавзолей замазан… Что печальней Чем вид последний сей опочивальни… Злорадно улыбаясь, подошел Живой к могиле, надписи прочел. Сказал: «Вот он – пятой судьбы раздавлен Ну наконец я от него избавлен. Я пережил его и рад вполне, Умру – пускай не плачут обо мне. И, наклонясь над дверцей гробовою, Сорвал он доску дерзкою рукою. Увидел череп в золотом венце, Песок в орбитах глаз и на лице, Увидел руки как в оковах плена И тело под парчой – добычей тлена. Гробницу, как владения свои, Заполонив, кишели муравьи. Стан, что могучим кипарисом мнился, В трухлявую гнилушку превратился. Распались кисти мощных рук его, От прежнего не стало ничего. И, к мертвому исполнясь состраданьем, Живой -гробницу огласил рыданьем. Раскаявшись, он мастера позвал И на могильном камне начертал: «Не радуйся Тому, что враг скончался, И ты ведь не навечно жить остался». Узнав об этом, живший близ мудрец Молился: «О всевидящий творец! Ты смилостивишься над грешным сим, Коль даже враг его рыдал над ним!» Мы все исчезнем – бренные созданья… И злым сердцам не чуждо состраданье. Будь милостив ко мне, Источник сил, Увидя, что и враг меня простил! Но горько знать, что свет зениц погаснет И ночь могил вовеки не прояснет. Я как-то землю кетменем копал И тихий стон внезапно услыхал: «Потише, друг, не рой с такою силой! Здесь голова моя, лицо здесь было!»

*

Я, на ночлеге пробудившись рано, Пошёл за бубенцами каравана. В пустыне налетел самум, завыл, Песком летящим солнце омрачил. Там был старик, с ним дочка молодая, Все время пыль со щек отца стирая, Она сама измучилась вконец. «О милая! – сказал старик отец.- Ты погляди на эти тучи пыли, Ты от нее укрыть меня не в силе!» Когда уснем, навеки замолчав, Как пыль, развеют бури наш состав. Кто погоняет к темному обрыву, Как вьючного верблюда, душу живу? Коль смерть тебя с седла решила сбить, Поводья не успеешь ухватить.

Глава десятая. ТАЙНАЯ МОЛИТВА И ОКОНЧАНИЕ КНИГИ

Подъемли длань в мольбе, о полный сил! Не смогут рук поднять жильцы могил. Давно ль сады плодами красовались, Дохнула осень – без листвы остались. Пустую руку простирай в нужде! Не будешь ты без милости нигде. И пусть ты в мире не нашел защиты, Ты помни – двери милости открыты. Пустая там наполнится рука, Судьба в парчу оденет бедняка.

РАССКАЗ

В мечеть однажды пьяный ворвался И пал перед михрабом, голося: «Яви, о боже, надо мною чудо, В небесный рай возьми меня отсюда!» Схватил его за ворот муэдзин: «Ты осквернил мечеть, собачий сын. Взгляни, на что лицо твое похоже? Не пустят в рай с такою гнусной рожей!» Заплакал тут навзрыд хмельной буян: «Не тронь меня, ходжа, пускай я пьян! Ты милости творца понять не можешь, Ты грешника надежд лишить не можешь!» Я не молю прощенья, но открой Врата раскаяния предо мной. Мой грех велик в сравнении с прощеньем И пристыжен твоим благоволеньем. Старик, от слабости упавший с ног, Без помощи подняться бы не смог. Я старец ослабевший… О, внемли мне, Дай руку и подняться помоги мне. Я не хочу высокий сан нести,- Ты слабость и грехи мои прости! Пусть люди, что грехов моих не знают, Меня в неведении прославляют. Но ты – всевидящий, ни за какой Завесою не скрыться пред тобой. Пусть мир людской шумит и суетится, Дай за твоей завесой мне укрыться. Коль раб зазнался, возгордится он, Но может быть владыкою прощен. Коль ты прощаешь людям щедрой мерой, Пройду легко свой путь, исполнен верой. Но на Суде не надобно весов, Коль будет Суд безжалостно суров. Поддержишь – к цели я дойду, быть может, А бросишь – то никто мне не поможет. Кто сделает мне зло, коль ты мой щит? Кто помощи твоей меня лишит? В тот день, когда из праха я восстану, Направо я или налево встану? Как могут указать мне путь прямой, Когда я в мире шел кривой стезей? Не верю я, что сжалится Единый, Увидя на Суде мои седины! Не устыжусь его, как солнца дня, Страшусь – не устыдился б он меня.

Ведь не Юсуф зиждитель мирозданья, Юсуф изведал цепи и страданья. Глубокий духом – он прекрасен был, Великодушный – братьев он простил. Он им не мстил, в тюрьму не заточил их, Он одарил – и с миром отпустил их. Как те к Юсуфу – брату своему, К тебе в мольбе я руки подыму. Лет прожитых я раскрываю свиток, В нем сплошь пестрит грехов моих избыток. Когда б не всепрощение твое, То я перечеркнул бы бытие. Припал я – ниц… Прости мне прегрешенья, Не отнимай надежды на прощенье!

КАСЫДЫ

* * *

Не привязывайся сердцем к месту иль к душе живой. Не сочтешь людей на свете, не измеришь мир земной. Бьет собаку городскую деревенский псарь за то, что Не натаскана на птицу и на зверя нюх дурной. Знай: цветок ланит прекрасных не единственный на свете, Каждый сад обильным цветом покрывается весной. Что ты квохчешь в загородке глупой курицей домашней? Почему, как вольный голубь, не умчишься в край иной? Вот запутался, как цапля, ты в сетях у птицелова, А ведь мог порхать свободным соловьем в листве лесной! Ведь земля копыт ослиных терпит грубые удары, Потому что неподвижна, не вращается луной. Встреть хоть тысячу красавиц всех равно дари вниманьем, Но удел твой будет жалок, коль привяжешься к одной. Смейся и шути со всеми, беззаботный собеседник, Только сердце от пристрастья огради стальной стеной. Человек ли, в шелк одетый, привлечет тебя, ты вспомни - Шелку много на базаре и за деньги шьет портной. Лишь безумец доброй волей оковать себя позволит, Совесть чистую захочет отягчить чужой виной. Сам виновен, коль заботой ты охвачен за другого Или тяготы чужие искупил своей спиной. И зачем лелеять корень, зная впредь, что будет горек Плод его и что сладчайший плод возьмешь ты в миг любой? Так же скорбен злополучный, в рабство угнанный любовью, Как за всадником бегущий заарканенный немой. Нет, мне добрый друг потребен, на себе несущий ношу, А не тот, кому служить я должен клячей ломовой. Ты склонись на дружбу, если верного отыщешь друга, Если ж нет – отдерни руку, то не друг, а недруг злой. Что болеть мне о бездушном! Он самим собою занят И не думает о грозных бедах, стрясшихся со мной! Если друг обидой черной на любовь тебе ответил - Где же разница меж дружбой и смертельною враждой? Если даже целовать он станет след твоих сандалий, Ты не верь – то плут коварный стал заигрывать с тобой. Он воздаст тебе почтенье – это вор в карман твой метит, Птицелов, что сыплет просо перед птичьей западней. Если дом доверишь вору – жизнь, как золото, растратишь: Быстро он тебя оставит с опустевшею мошной. Не ввергай себя в геенну ради радости мгновенной, Не.забудь о злом похмелье за попойкою ночной. Дело каждое вначале обстоятельно обдумай, Чтоб не каяться напрасно за пройденною чертой. Знай: повиноваться лживым, покоряться недостойным - Значит идолам молиться, поругать закон святой. Темному влеченью сердца не вручай бразды рассудка, Не кружись над бездной страсти, словно мошка над свечой. Сам все это испытал я, вынес муки, горше смерти. Опасается веревки кто ужален был змеей. Если дашь ты волю сердцу – голос разума забудешь, И тебя безумье скроет в бурных волнах с головой; Будешь ты бежать и падать, словно пленник за арканом Всадника, полузадушен беспощадною петлей!…» Так однажды долгой ночью, погружен в свои раздумья, Я лежал без сна и спорил до рассвета сам с собой. Сколько душ людских на свете жаждут благ живого чувства, Словно красок и картинок – дети, чистые душой! Я же сердцем отвратился от единственного друга… Но меня схватила верность властно за полу рукой. «О, как низко поступил ты! – гневно мне она сказала.- Иль забыл ты малодушно клятвы, данные тобой? Сам любви ты недостоин, коль отвергнул волю милой. Верный друг не отвратится от души, ему родной. Ведь, избрав подругой розу, знал, что тысячи уколов Перенесть ты должен будешь,- у любви закон такой. Как сорвать ты смог бы розу, о шипы не уколовшись, Не столкнувшись с клеветою и завистливой молвой? Что вопросы веры, деньги, жизнь сама, все блага мира, Если друг с тобой, когда он всей душой навечно твой! Неужель твой ясный разум кривотолками отравлен? Берегись доверья к лживым и общенья с клеветой! Сам ты знаешь – невозможно обязать молчанью зависть, Так стремись ко благу друга, прочих – из дому долой! Не скажу я, что ты должен выносить обиды друга, Но обиду недоверья сам сначала с сердца смой. От любви не отпирайся. Запирательства любые, Помни, приняты не будут проницательным судьей. Мудрый истины не строит на одном предположенье, Света истины не скроешь никакою чернотой. Ты не верь словам старухи, что плодов она не любит, Просто до ветвей с плодами не дотянется рукой. Человек с душой широкой, но, увы, с пустой казною И хотел бы, да не может сыпать золото рекой. Ты же, Саади, владеешь морем сказочных сокровищ,- Пусть же царственная щедрость вечно дружит с красотой… Так оставим словопренья, дай залог любви высокой: Приходи, сладкоречивый, к нам с газелью золотой!»