Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

О небо! Я твоим вращеньем утомлен, К тебе без отклика вздымается мой стон. Невежд и дурней лишь ты милуешь, — так знай же: Не так уже я мудр, не так уж просвещен.

* * *

У тлена смрадного весь этот мир в плену; Грешно ль, что я влекусь к душистому вину? Твердят: «Раскаянье пошли тебе всевышний!» Не надо! Все равно сей дар ему верну.

* * *

Не дай тискам печали себя зажать, Хайям! Ни дня в пустых заботах нельзя терять, Хайям! Впивай же свежесть луга, стихов и милых губ, Потом в могиле душной ты будешь спать, Хайям.

* * *

Услышь,

о муфтий, пьяницы рассказ! Трезвей тебя я пьяный во сто раз: Мне — кровь лозы, тебе же — кровь людей. Так кто же кровожаднее из нас?

* * *

Если скажут, будто я пьян, — я таков! Если «безбожник», скажут, «буян», — я таков! Для этих — мудрец, для тех — отшельник, безумец, А я такой, каким я дан. Я таков!

* * *

О, если б, захватив с собой стихов диван Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман, Мне провести с тобой денек среди развалин,— Мне позавидовать бы мог любой султан!

* * *

И я, седобородый, в силок любви попал, И вот в руке сверкает искрящийся фиал! Рассудок терпеливый мне сшил халат заслуг, А рок мой прихотливый все в клочья изорвал.

* * *

Я — словно старый дуб, что бурею разбит; Увял и пожелтел гранат моих ланит, Все естество мое — основа, стены, кровля,— Развалиною став, о смерти говорит.

* * *

Отшельником не буду жить в сырой и мрачной келье, Хотя я сед, я буду пить вино, ценя безделье. Стал ныне кубок дней моих семидесятилетним, Когда ж, как не теперь, искать отраду и веселье?

* * *

Влек и меня ученых ореол, Я смолоду их слушал, споры вел, Сидел у них… Но той же самой дверью Я выходил, которою вошел.

* * *

Будь вольнодумцем! Помни наш зарок: «Святоша узок, лицемер жесток». Звучит упрямо проповедь Хайяма: «Кем хочешь стань, по сердцем будь широк!»

* * *

Доколь мне в обмане жить, как в тумане бродить? Доколь мне, о жизнь, осадки мутные пить? Наскучила мне твоя хитрость, саки вероломный, И жизнь я готов, как из чаши, остатки пролить.

* * *

Когда вселенную настигнет день конечный, И рухнут небеса, и Путь померкнет Млечный,— Я, за полу схватив создателя, спрошу: «За что же ты меня убил, владыка вечный?»

* * *

Палаток мудрости нашивший без числа, В горнило мук упав, сгорел Хайям дотла. Пресеклась жизни нить, и пепел за бесценок Надежда, старая торговка, продала.

РУМИ

ИЗ «MACНАВИ»

ПЕСНЯ ФЛЕЙТЫ

Прислушайся к голосу флейты — о чем она плачет, скорбит? О горестях вечной разлуки, о горечи прошлых обид: «Когда с камышового поля был срезан мой ствол пастухом, Все стоны и слезы влюбленных слились и откликнулись в нем. К устам, искривленным страданьем, хочу я всегда припадать, Чтоб вечную жажду свиданья всем скорбным сердцам передать. В чужбине холодной и дальной, садясь у чужого огня, Тоскует изгнанник печальный и ждет возвращения дня. Звучит мой напев заунывный в собранье случайных гостей, Равно для беспечно-счастливых, равно и для грустных людей. Но кто бы — веселый иль грустный — напевам моим ни внимал, В мою сокровенную тайну доселе душой не вникал. Хоть тайна моя с моей песней, как тело с душою, слиты — Но не перейдет равнодушный ее заповедной черты. Пусть тело с душой нераздельно и жизнь их в союзе, но ты Души своей видеть не хочешь, живущий в оковах тщеты…» . . . .. . . .. .. . . Стон флейты — могучее пламя, не веянье легкой весны, И в ком не бушует то пламя — тому ее песни темны. Любовное пламя пылает в певучей ее глубине, Тот ныл, что кипит и играет в заветном, пунцовом вине. Со всяким утратившим друга лады этой флейты дружны, И яд в ней, и противоядье волшебно соединены. В ней песнь о стезе испытаний, о смерти от друга вдали, В ней повесть великих страданий Меджнуна и бедной Лейли. Приди, долгожданная, здравствуй, о сладость безумья любви! Верши свою волю и властвуй, в груди моей вечно живи! И если с устами любимой уста я, как флейта, солью, Я вылью в бесчисленных песнях всю жизнь и всю душу свою.

ПРИТЧИ

ПОСЕЛЯНИН И ЛЕВ

Однажды, к пахарю забравшись в хлев, В ночи задрал и съел корову лев И сам в хлеву улегся отдыхать. Покинул пахарь тот свою кровать, Не вздув огня, он поспешил на двор — Цела ль корова, не залез ли вор? II льва нащупала его рука, Погладил льву он спину и бока. Льву думалось: «Двуногий сей осел, Видать, меня своей коровой счел! Да разве б он посмел при свете дня Рукой касаться дерзкою меня? Пузырь бы желчный лопнул у него От одного лишь вида моего!» Ты, мудрый, суть вещей сперва познай, Обманной внешности не доверяй.

РАССКАЗ О БЕДУИНЕ, У КОТОРОГО СОБАКА ПОДОХЛА ОТ ГОЛОДА

У бедуина пес околевал, Над ним хозяин слезы проливал. Спросил его прохожий: «Ты о чем, О муж могучий, слезы льешь ключом?» Ответил: «При смерти мой верный пес. Так жаль его… Не удержать мне слез. Он на охоте дичь мне выгонял, Не спал ночами, стадо охранял». Спросил прохожий: «Что у пса болит? Не ранен он? Хребет не перебит?» А тот: «О нет! Он только изнурен. От голода околевает он!» «Будь терпелив. — сказал прохожий тот,— Бог за терпенье благом воздает». Потом спросил: «А что в большом мешке, Который крепко держишь ты в руке?» «В мешке? Хлеб, мясо… много там всего Для пропитанья тела моего». «О человек, — спросил прохожий, — что ж Собаке ты ни корки не даешь?» Ответил: «Не могу ни крошки дать,— В пути без денег хлеба не достать; Хоть не могу над псом я слез не лить… А слезы— что ж… за слезы не платить…» И тут прохожий в гневе закричал: «Да будь ты проклят, чтобы ты пропал! Набитый ветром ты пустой бурдюк! Ведь этот пес тебе был верный друг! А ты в сто раз презреннее, чем пес, Тебе кусок еды дороже слез! Но слезы — кровь, пролитая бедой, Кровь, от страданья ставшая водой. Пыль под ногой — цена твоим слезам, И не дороже стоишь весь ты сам!»