Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

* * *

Ты к возлюбленной стремишься? Будь же сам с собой жесток: Для свечи души и тела не жалеет мотылек. Был бы вечности причастен, богом был бы, если б ты Отказался от богатства, стать рабом смиренным смог. Только истиной любуйся, говори лишь о любви, Хвастай четками безумья, взвейся, как хмельной клинок. Что за польза в промедленье, если с миром ты одно! Путь у нас с тобой совместный — так идем же в погребок! Пей вино из кубка страсти к похищающей сердца, Вера и безверье — басни, болтовня — какой в них прок! Страсть — вино и виночерпий, в ней начала и концы, Сказано о чистых сердцем: «Напоил их сам пророк». Знай, одна лишь ночь свиданья стоит жизни вечной всей; Песня же Руми об этом — клад, закопанный в песок.

* * *

О

правоверные, себя утратил я среди людей. Я чужд Христу, исламу чужд, не варвар и не иудей. Я четырех начал лишен, не подчинен движенью сфер, Мне чужды запад и восток, моря и горы — я ничей. Живу вне четырех стихий, не раб ни неба, ни земли, Я в нынешнем, я в прошлом дне — теку, меняясь, как ручей. Ни ад, ни рай, ни этот мир, ни мир нездешний — не мои, И мы с Адамом не в родстве — я не знавал эдемских дней. Нет имени моим чертам, вне места и пространства я, Ведь я — душа любой души, нет у меня души своей. Отринув двойственность, я вник в неразделимость двух миров, Лишь на нее взираю я, и говорю я лишь о ней. Но скорбь, раскаянье и стыд терзали бы всю жизнь меня, Когда б единый миг провел в разлуке с милою моей. Ты до беспамятства, о Шамс, вином и страстью опьянен, в целом мире ничего нет опьянения нужней.

* * *

То любят безмерно, а то ненавидят меня, То сердце дарят, то мое сокрушают, казня; То властвую я, как хозяин, над мыслью своей, То мысль моя держит в тисках меня, как западня; То, словно Иосиф, чарую своей красотой, То, словно Иакова, скорби одела броня; То, словно Иов, терпелив я, покорен и тих, То полог терпенья сжигает страстей головня; То полон до края, то пуст я, как полый тростник, То чувств не сдержать, то живу, безучастность храня То жадно за золотом брошусь я в самый огонь, То золото щедро бросаю в объятья огня; То страшен лицом я, уродлив, как ада гонец, То лик мой сияет, красою прекрасных дразня; То вера благая внушает смирение мне, То мною владеет безверья и блуда возня; То лев я свирепый, волк алчущий, злая змея, То общий любимец, подобье прохладного дня; То мерзок и дерзок, несносен и тягостен я. То голос мой нежен и радует сердце, звеня; Вот облик познавших: они то чисты и светлы, То грязью позора клеймит их порока ступня.

* * *

Бываю правдивым, бываю лжецом — все равны, То светлый араб я, то черен лицом — все равны. Я солнцем бываю, крылатым Симургом души, Царя Сулеймана волшебным кольцом — все равны. Я — буря и прах, я — вода и огонь, я слыву Порой благородным, порой подлецом — все равны. Таджиком ли. тюрком ли — быть я умею любым, Порой прозорливым, порою слепцом — все равны. Я — день, я — неделя, я — год, Рамазан и Байрам, Светильник, зажженный Всевышним Отцом, — все равны. Я цвет изменяю, я сменой желаний пленен, Лишь миг — и за новым иду бубенцом — все равны. Мой месяц — над небом, при мне барабаны и стяг, Шатер мой сравнялся с небесным дворцом — все равны. Я — выше людей. Див и ангел — родня мне. Они Одним осиянны нездешним венцом — все равны. У ног моих — пери, и знатные родом — в пыли, Они предо мною, певцом и жрецом, все равны. Я бога взыскую; мне ведома сущность вещей: Все ночи и дни. что даны нам творцом, — все равны. Так сказано мною. Таков и сияющий Шамс: То тучами скрыт, то горит багрецом — все равны.

* * *

Всему, что зрим, прообраз есть, основа есть вне нас, Она бессмертна — а умрет лишь то, что видит глаз. Не жалуйся, что свет погас, не плачь, что звук затих: Исчезли вовсе не они, а отраженье их. А как же мы и наша суть? Едва лишь в мир придем, По лестнице метаморфоз свершаем наш подъем. Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом, Потом животным — тайна тайн в чередованье том! И вот теперь ты человек, ты знаньем наделен, Твой облик глина приняла, — о, как непрочен он! Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной, И ты сроднишься не с землей, а с горней вышиной. О Шамс, в пучину погрузись, от высей откажись — И в малой

капле повтори морей бескрайних жизнь.

* * *

Что Кааба для мусульман, то для тебя душа. Свершай вкруг этой Каабы обход свой не спеша. Паломничество совершать нам заповедал бог, Чтоб душу правде обрекли, чтоб жили не греша. Так откажись от серебра — лишь сердцем обладай: Душа святая и в гробу пребудет хороша. Сто раз ты можешь обойти вкруг черной Каабы. Но что же в этом, если ты бесстрастней палаша? Превыше неба самого я сердце возношу, Которое считаешь ты тростинкой камыша. Оно велико, ибо сам великий в нем живет — И оттого-то стук его ты слушай не дыша. Прислушайся же к тем стихам, что вписаны в Коран «Небес бы я не сотворил, когда б не ты, душа!»

КАСЫДА

Открой свой лик: садов, полных роз, я жажду. Уста открой: меда сладостных рос я жажду, Откинув чадру облаков, солнце, лик свой яви, Чтоб радость мне блеск лучезарный принес, я жажду. Призывный звук твой слышу н вновь лететь, Как сокол в руке царя, — к свершению грез я жажду, Сказала ты мне с досадой: «Прочь от меня!» Но голос твой слышать и в звуке угроз я жажду, Сурово ты молвишь: «Зачем не прогнали его?» Из уст твоих слышать и этот вопрос я жажду. Из сада друга, о ветер, повей на меня, Вдохнуть аромат тех утренних рос я жажду. Та влага, что небо дает, — мгновенный поток; Безбрежного моря лазури и гроз я жажду. Как Иакова вопль — «Увы мне!» — звучит мой крик: Иосифа зреть, что — любимый — мне взрос, я жажду. Мне без тебя этот шумный город — тюрьма; Приютом избрать пустынный утес я жажду. На площади с чашей, касаясь любимых кудрей, Средь пляски вкусить сок сладостных лоз я жажду. Мне скучно средь духом убогих людей: Чтоб дружбу Али или Рустама рок мне принес, я жажду. Лишь мелкая пыль — красота в руках у людей; Такой, как руды в земле мощный нанос, я жажду. Я нищий, но мелким камням самоцветным не рад: Таких, как пронизанный светом утес, я жажду. Мне горько, что в грустном унынии люди вокруг; Веселья, что дарит напиток из лоз. я жажду. На сердце скорбь, что в плену у египтян народ: Что лик сын Имрана Моисей меж нами вознес, я жажду. Иные скажут: «Искали мы — не нашли». Того лишь, чего не найти, как венца моих грез, я жажду. Мне черни бессмысленной брань замкнула уста, И вместо песен лишь горестных слез я жажду. Светильник зажегши, ходил вкруг города шейх: «Чтоб путь к человеку мне не зарос, я жажду». Но дух мой чрез жадность стремлений давно перешел: Чтоб к вечной основе чрез мир он пророс, я жажду. От зренья ои скрыт, но всякое зрение — он; Чтоб дух меня к тайне творящей вознес, я жажду. Вот исповедь веры, и сердце мое пьяно, Стать веры напитком из жертвенных лоз я жажду. Я — лютня любви, и, ее напевом звуча, Быть звуком, что в рай Османа унес, я жажду. Та лютня поет, что в страстном желании — все; Владыки всех благ милосердия слез я жажду. Певец искусный, вот песни твоей конец, Вложить лишь в нее страстный вопрос я жажду: Шамс, — гордость Тебриза, зажжешь ли любви нам зарю? Как весть о Балкис, аромата тех слов я жажду.

ЧЕТВЕРОСТИШИЯ ЛЮБВИ

* * *

Я песнь о ней сложил, но вознегодовала Она за то, что ей пределом служит стих. «Как мне тебя воспеть?» Она мне отвечала: «Стиху ли быть красот вместилищем моих?»

* * *

Тому, в ком сердца есть хоть доля небольшая, Несносно без любви к тебе прожить свой век, Но цепь твоих кудрей сплетенных разбирая, Окажется глупцом и умный человек.

* * *

Любовь приятнее, когда несет нам муки. Не любит, кто в любви от мук бежит назад. Муж — тот, кто, все забыв, когда наложит руки Любовь на жизнь его, всю жизнь отдать ей рад.

* * *

Любовь должна быть тем, что нас бы услаждало. Любовь нам радости без счета может дать. Я в матери-любви обрел свое начало. Благословенна будь навеки эта мать!

* * *

Она — живой рубин, в котором все прелестно. И блещут радости неведомых миров. Сказать ли, кто она? Но имя неуместно: Поклонник я того, кто враг излишних слов.

* * *

О, я еще не сыт тобою, друг мой милый, И много ты еще мне сладости должна. Былинка над моей возросшая могилой,— И та еще любви останется верна.