Ирано-таджикская поэзия

Рудаки Абульхасан

РАССКАЗ

В мечеть однажды пьяный ворвался И пал перед михрабом, голося: «Яви, о боже, надо мною чудо, В небесный рай возьми меня отсюда!» Схватил его за ворот муэдзин: «Ты осквернил мечеть, собачий сын. Взгляни, на что лицо твое похоже? Не пустят в рай с такою гнусной рожей!» Заплакал тут навзрыд хмельной буян: «Не тронь меня, ходжа, пускай я пьян! Ты милости творца понять не можешь, Ты грешника надежд лишить не можешь!» Я не молю прощенья, но открой Врата раскаяния предо мной. Мой грех велик в сравнении с прощеньем И пристыжен твоим благоволеньем. Старик, от слабости упавший с ног, Без помощи подняться бы не смог. Я старец ослабевший… О, внемли мне, Дай руку и подняться помоги мне. Я не хочу высокий сан нести,— Ты слабость и грехи мои прости! Пусть люди, что грехов моих не знают, Меня в неведении прославляют. Но ты — всевидящий, ни за какой Завесою не скрыться пред тобой. Пусть мир людской шумит и суетится, Дай за твоей завесой мне укрыться. Коль раб зазнался, возгордится он, Но может быть владыкою прощен. Коль ты прощаешь людям щедрой мерой, Пройду легко свой путь, исполнен верой. Но на Суде не надобно весов, Коль будет Суд безжалостно суров. Поддержишь — к

цели я дойду, быть может, А бросишь — то никто мне не поможет. Кто сделает мне зло, коль ты мой щит? Кто помощи твоей меня лишит? В тот день, когда из праха я восстану, Направо я или налево встану? Как могут указать мне путь прямой, Когда я в мире шел кривой стезей? Не верю я, что сжалится Единый, Увидя на Суде мои седины! Не устыжусь его, как солнца дня, Страшусь — не устыдился б он меня. Ведь не Юсуф зиждитель мирозданья, Юсуф изведал цепи и страданья. Глубокий духом — он прекрасен был, Великодушный — братьев он простил. Он им не мстил, в тюрьму не заточил их, Он одарил — и с мнром отпустил их. Как те к Юсуфу — брату своему, К тебе в мольбе я руки подыму. Лет прожитых я раскрываю свиток, В нем сплошь пестрит грехов моих избыток. Когда б не всепрощение твое, То я перечеркнул бы бытие. Припал я — ниц… Прости мне прегрешенья, Не отнимай надежды на прощенье!

КАСЫДЫ

* * *

Не привязывайся сердцем к месту иль к душе живой. Не сочтешь людей на свете, не измеришь мир земной. Бьет собаку городскую деревенский псарь за то, что Не натаскана на птицу и на зверя нюх дурной. Знай: цветок ланит прекрасных не единственный на свете, Каждый сад обильным цветом покрывается весной. Что ты квохчешь в загородке глупой курицей домашней? Почему, как вольный голубь, не умчишься в край иной? Вот запутался, как цапля, ты в сетях у птицелова, А ведь мог порхать свободным соловьем в листве лесной! Ведь земля копыт ослиных терпит грубые удары, Потому что неподвижна, не вращается луной. Встреть хоть тысячу красавиц всех равно дари вниманьем, Но удел твой будет жалок, коль привяжешься к одной. Смейся и шути со всеми, беззаботный собеседник, Только сердце от пристрастья огради стальной стеной. Человек ли, в шелк одетый, привлечет тебя, ты вспомни — Шелку много на базаре и за деньги шьет портной. Лишь безумец доброй волей оковать себя позволит, Совесть чистую захочет отягчить чужой виной. Сам виновен, коль заботой ты охвачен за другого Или тяготы чужие искупил своей спиной. И зачем лелеять корень, зная впредь, что будет горек Плод его и что сладчайший плод возьмешь ты в миг любой? Так же скорбен злополучный, в рабство угнанный любовью, Как за всадником бегущий заарканенный немой. Нет, мне добрый друг потребен, на себе несущий ношу, А не тот, кому служить я должен клячей ломовой. Ты склонись на дружбу, если верного отыщешь друга, Если ж нет — отдерни руку, то не друг, а недруг злой. Что болеть мне о бездушном! Он самим собою занят И не думает о грозных бедах, стрясшихся со мной! Если друг обидой черной на любовь тебе ответил — Где же разница меж дружбой и смертельною враждой? Если даже целовать он станет след твоих сандалий, Ты не верь — то плут коварный стал заигрывать с тобой. Он воздаст тебе почтенье — это вор в карман твой метит, Птицелов, что сыплет просо перед птичьей западней. Если дом доверишь вору — жизнь, как золото, растратишь: Быстро он тебя оставит с опустевшею мошной. Не ввергай себя в геенну ради радости мгновенной, Не забудь о злом похмелье за попойкою ночной. Дело каждое вначале обстоятельно обдумай, Чтоб не каяться напрасно за пройденною чертой. Знай: повиноваться лживым, покоряться недостойным — Значит идолам молиться, поругать закон святой. Темному влеченью сердца не вручай бразды рассудка, Не кружись над бездной страсти, словно мошка над свечой. Сам все это испытал я, вынес муки, горше смерти. Опасается веревки кто ужален был змеей. Если дашь ты волю сердцу — голос разума забудешь, И тебя безумье скроет в бурных волнах с головой; Будешь ты бежать и падать, словно пленник за арканом Всадника, полузадушен беспощадною петлей!..» Так однажды долгой ночью, погружен в свои раздумья, Я лежал без сна и спорил до рассвета сам с собой. Сколько душ людских на свете жаждут благ живого чувства, Словно красок и картинок — дети, чистые душой! Я же сердцем отвратился от единственного друга… Но меня схватила верность властно за полу рукой. «О, как низко поступил ты! — гневно мне она сказала.— Иль забыл ты малодушно клятвы, данные тобой? Сам любви ты недостоин, коль отвергнул волю милой. Верный друг не отвратится от души, ему родной. Ведь, избрав подругой розу, знал, что тысячи уколов Перенесть ты должен будешь, — у любви закон такой. Как сорвать ты смог бы розу, о шипы не уколовшись, Не столкнувшись с клеветою и завистливой молвой? Что вопросы веры, деньги, жизнь сама, все блага мира, Если друг с тобой, когда он всей душой навечно твой! Неужель твой ясный разум кривотолками отравлен? Берегись доверья к лживым и общенья с клеветой! Сам ты знаешь — невозможно обязать молчанью зависть, Так стремись ко благу друга, прочих — из дому долой! Не скажу я, что ты должен выносить обиды друга, Но обиду недоверья сам сначала с сердца смой. От любви не отпирайся. Запирательства любые, Помни, приняты не будут проницательным судьей. Мудрый истины не строит на одном предположенье, Света истины не скроешь никакою чернотой. Ты не верь словам старухи, что плодов она не любит, Просто до ветвей с плодами не дотянется рукой. Человек с душой широкой, но, увы, с пустой казною И хотел бы, да не может сыпать золото рекой. Ты же, Саади, владеешь морем сказочных сокровищ,— Пусть же царственная щедрость вечно дружит с красотой… Так оставим словопренья, дай залог любви высокой: Приходи, сладкоречивый, к нам с газелью золотой!»

* * *

О роднике спроси того, кто знал пустыни желтый ад, А ты что знаешь о воде, когда перед тобой Евфрат? О яр моя, сахибджамал! Красавица моя, о яр\ Когда ты здесь — я как роса, а нет тебя — я словно яд… Омиде ман, омиде ман, надежды, чаянья мои! Хоть мы с тобой разлучены, но наших душ не разлучат. Ман на дидам, не видел я, на шоиндам, не слышал я, Чтобы затмили где-нибудь твоих очей горячий взгляд. Глухая ночь моих надежд вдруг освещается тобой, Ва субхе руе то башад, как будто блещет звездопад… Команде ман, страшусь тебя. Калиде май, зову тебя. Ты мой капкан и ключ к нему, ты мой восход и мой закат. О, сколько раз, моя краса, о яр моя сахибджамал, Испепелишь и вдруг опять переселишь в свой райский сад. Я обоняю запах роз — курбане золъфе го башам! Мою любовь и жизнь мою я, дорогая, ставлю в ряд. Бывало, мир я мог воспеть, омиде ман, омиде ман! Но вот уж год — утратил гуд моих касыд певучий лад. Мe чашме дустам фетадам — с глазами друга разлучась,— На произвол души врага я пал, бессилием объят. Авах! Газели Саади не тронут сердца твоего… Но если птицам их спою — от боли гнезда завопят!

* * *

«Не спите!» — рок сказал моим глазам. Я приподнялся, точно буква лам… О мои очи! не мешайте мне Любовь делить с бесстыдством пополам. Мой ятаган в чехол я опустил: Не без того, кто просит мира сам. Обагрены, о яр, твои персты… Не кровь моя ль залубенела там? Ты овладела сердцем до конца — Ты для меня отныне мой ислам! Я для тебя отныне, как дервиш: За гнев молитвой я тебе воздам. Не изменяй мне, о сахибджамал, Ведь мой обет — столетьям и векам! О ветвь бана! Поток твоей листвы Едва-едва под стать ее кудрям… Бессмысленно таиться от любви: Как Азраил, она приходит к нам. Моя

любовь предсказана была В самом Коране — верь моим словам! Оставьте же меня с моею джан… Свечой сгорю я — говорю я вам. Что значит грош к руке Хатама Тай? Легко с душой расстаться беднякам. До смертной тьмы я твой цепной бургут, А дух навек прильнул к твоим цепям. О гурия! Не обнажай лица, Иначе — смерть и старцам и юнцам! Не вслушивайся в стон мой, о душа: Здесь не поможет никакой бальзам. Терпения не требуй от меня: Любовь не пост, но пир! Она — байрам! Краса моя… Она во мне, как див, Так что мне сплетен воробьиный гам? Уже само мечтанье это — клад! Пади же, Саади, к ее ногам…

ГАЗЕЛИ

* * *

В зерцале сердца отражен прекрасный образ твой, Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой. Как драгоценное вино в прозрачном хрустале, В глазах блистающих твоих искрится дух живой. Воображение людей тобой поражено, И говорливый мой язык немеет пред тобой. Освобождает из петли главу степная лань, Но я захлестнут навсегда кудрей твоих петлей. Так бедный голубь, если он привык к одной стрехе, Хоть смерть грозит, гнезда не вьет под кровлею другой. Но жаловаться не могу я людям на тебя, Ведь бесполезен плач и крик гонимого судьбой. Твоей душою дай на миг мне стать и запылать, Чтоб в небе темном и глухом сравниться с Сурайей. Будь неприступной, будь всегда как крепость в высоте, Чтобы залетный попугай не смел болтать с тобой. Будь неприступной, будь всегда суровой, красота! Дабы пленяться пустозвон не смел твоей хвалой. Пусть в твой благоуханный сад войдет лишь Саади! И пусть найдет закрытым вход гостей осиный рой.

* * *

Коль спокойно ты будешь на муки страдальца взирать — Не смогу я свой мир и душевный покой отстоять. Красоту свою гордую видишь ты в зеркале мира — Но пойми: что влюбленным приходится претерпевать! О, приди! Наступила весна. Мы умчимся с тобою, Бросим сад и в пустыне оставим других кочевать. Почему над ручьем не шумишь ты густым кипарисом? Кипарисом тебе подобает весь мир осенять. Ты такой красотою сияешь, таким совершенством, Что и красноречивым каламом их не описать. Кто сказал, что смотреть я не должен на лик твой чудесный? Стыдно годы прожить и лица твоего не видать. Так тебя я люблю, что из рук твоих чашу любую Я приму, пусть мне яд суждено в том напитке принять. Лика Азры не видел невежда, бранящий Вамика, И презренный невежда лишь может меня укорять. Я от горя в молчанье горю. Ты об этом не знаешь! Ты не видишь: слеза на глазах моих блещет опять! Ты ведь знал, Саади: твое сердце ограблено будет… Как набегу разбоя грозящего противостать? Но надежда мне брезжит теперь, что придет исцелены;. Ночь уходит, глухая зима удаляется вспять.

* * *

В ночь разлуки с любимой мне завесы парча не нужна,— В темной опочивальне одинокая ночь так длинна. Люди мудрые знают, как теряет свой ум одержимый. У влюбленных безумцев впереди безнадежность одна. Пусть не плод померанца — свою руку безумец порежет, Зулейха невиновна, недостойна укоров она. Чтобы старец суровый не утратил душевного мира, Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна, так юна. Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана — Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна. Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить, Без тебя нет мне жизни, без тебя и светлая радость бедна. Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз не смыкая, К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов из окна. Ночь и светоч зажженный, — вместе радостно им до рассвета Любоваться тобою, упиваться, не ведая сна. Перед кем изолью свои жалобы? Ведь по закону Шариата влюбленных — на тебе за убийство вина. Ты похитила сердце обещаний коварной игрою… Скажешь: племенем Са'да так разграблена вражья казна, Не меня одного лишь — Саади — уничтожить ты можешь, Многих верных… Но сжалься! Ты ведь милостью дивной полна!

* * *

Мы живем в неверье, клятву нарушая то и знай. Всемогущий! Это слово ты забвенью не предай! Клятву верных нарушает и цены любви не знает Низкий духом, кто средь верных оказался невзначай. Если в день Суда на выбор мне дадут — мол, что желаешь? Я скажу: подругу дайте! Вам отдам небесный рай. Пусть расстанусь с головою, но любви останусь верным, Даже в час, когда над миром грянет ангела карнай. Умирал я, по здоровым стал, едва пришла подруга. Врач! Подобным мне — недужным — ты бальзама не давай! Болен я. Но ты явилась и болезни удивилась. Исцели меня, вопросов праздных мне не задавай! Ветерок, что веет в пуще, позабудет луг цветущий, Если кос твоих коснется благовонных, словно май. И зубами изумленья разум свой укусит палец. Если ты с лица откинешь кисеи летучий край. Мне отрада пред тобою пламенеть, сгорать свечою, Не гаси меня до срока, с головы до ног сжигай! Не для глаз недальновидных красота, но ты, о мудрый, Кисти самого аллаха след в ней тайный различай. Взоры всех к тебе стремятся, но любовь и откровенье Не для низких себялюбцев, не для наглых черных стай. Ты у Саади, о верный, научись живому чувству, На твоей могиле бедной мандрагоры насаждай. Темным душам недоступны все восторги опьяненья, Прочь уйди, советчик трезвый, в пьянстве нас не упрекай.

* * *

Терпенье и вожделенье выходят из берегов. Ты к страсти полна презренья, но я, увы, не таков. Сочувствия полным взглядом хоть раз на меня взгляни, Чтоб не был я жалким пищим в чертоге царских пиров. Владыка жестокосердный рабой несчастных казнит, Но есть ведь предел терпенья и в душах его рабов. И жизни своей не мыслю, любимая, без тебя, Как жить одному, без друга, средь низменных и врагов? Когда умру, будет поздно рыдать, взывать надо мной, Не оживить слезами убитых стужей ростков. Моих скорбей и страданий словами не описать, Поймешь, когда возвратишься, увидишь сама — без слов. Дервиш богатствами духа владеет, а не казной. Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе готов! О небо, продли подруге сиянье жизни ее, Чтоб никогда не расстались мы в темной дали веков. В глазах Красоты презренны богатство и блеск владык, И доблесть, и подвиг верных, как ни был би подвиг суров. Но если бы покрывало упало с лица Лейли,— Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков. Внемли, Саади, каламу своей счастливой судьбы И, что ни даст, не сгибайся под пошей ее даров!

* * *

Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей наполни чашу нам И угости меня сначала, потом отдай ее друзьям. Объятый сладостными снами, ходил я долго между вами, Но, расставайся с друзьями, «Прощайте», — молвил прежним снам. Перед мечетью проходила она, и сердце позабыло Священные михраба своды, подобные ее бровям. Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей не заарканен, Но от стрелы ее крылатой по вольным не уйду степям. Я некогда испил блаженство с той, что зовется Совершенство… Так рыба на песке, в мученьях, тоскует по морским волнам. До пояса не доставал мне ручей, и я пренебрегал им; Теперь он бурным и бездонным вдруг уподобился морям. И я тону… Когда ж судьбою я буду выброшен на берег, О грозном океанском смерче в слезах поведаю я вам. И вероломным я не стану, и не пожалуюсь хакану, Что я сражен ее очами, подобно вражеским мечам. Я кровью сердца истекаю, от ревности изнемогаю, Так бедный страж дворца рыдает, певцам внимая по ночам. О Саади, беги неверной! Увы… Ты на крючке, как рыба,— Она тебя на берег тянет; к ней — волей — не идешь ты сам.