Иркутск – Москва
Шрифт:
Народническую же придурь и эсэровскую, террористическую мерзость я из твоей головушки-то повыветрю. Или выбью, если попытаешься в силу юношеского максимализма упорствовать. Твой отец хороший земский врач. Ты же, Володя, пока хреновый. Ибо прежде, чем торопиться с ампутацией больного члена — ты ведь уверен, и вполне справедливо, кстати, что общество, как и рыба, загнивает с мозгов — убедись, что там завелась именно неизлечимая гангрена. А с гнойником, даже застарелым, можно и нужно бороться более щадящими методами, не делающими пациента инвалидом. К обществу такое сравнение тоже применимо. Надеюсь, ты тоже поймешь
Да. Мир изменился… И будет он со временем все больше меняться в сравнении с тем, откуда я родом. Но, скорее всего, Володечка, ты никогда не узнаешь о том варианте твоего жизненного пути. Его мы отменили. Здесь и сейчас перед тобой открыта иная дорога. Смело же ступай по ней, бери свои новые вершины. И лет, так, через десять-пятнадцать, даст Бог, мы увидим на рейдах и у стенок обновленных российских верфей корабли, которые никогда не подняли бы Андреевских флагов в том мире. Никаких ущербных от рождения дредноутов, а ля «Севастополи» Бубнова, тут точно не будет. Зуб даю! И ты, мой дорогой, мне в этом поможешь.
Что же касается этого чуда, что вы тут понапридумывали со Степаном Осиповичем… Как там Альфред величал подобное изделие, коим Вильгельм насиловал мозг Бюркнеру? «Гомункулус», кажется? Или что-то в этом роде. Стругацкие назвали бы «Кадавром», пожалуй… — Петрович негромко рассмеялся, аккуратно раскладывая чертежи со схемами и диаграммами на столе и подушке подле него, — «Гомункулус» он и есть. Но сама по себе идея чертовски красивая для 1905-го года… Итак, что мы имеем? А имеем мы минный линкор… И откуда что берется? Одна старая еврейка, таки, оказалась права. "
На память Петровичу внезапно пришел замыленный одесский анекдот. Две пожилые дамы в уютном дворике где-то на Дерибасовской обсуждают похороны супруга одной из них. И на вопрос о том, созналась ли подруга покойному перед смертью в женских прегрешениях, последовал такой вот ответ безутешной вдовицы:
— Нет, Сарочка. Что, ты! Естественно, ничего такого я ему не говорила… Хотя он, бедненький мой Мойшечка, конечно же, спросил перед концом: не изменяла ли я ему? Но я не сказала правды. Не смогла. Вдруг бы он выздоровел… после всего этого?..
Несомненно, идея корабля, чьи общие виды, планы, разрезы и сечения были так аккуратно и чисто выполнены молодым Костенко, возникла у Степана Осиповича вследствие одного весьма Памятного Петровичу разговора.
* * *
До выхода флота к Токио оставались неполных два дня. Ответственность давила, а суета и необходимость лично многое проверять и перепроверять, — а что делать? Обжегшись на молоке пару раз, будешь дуть на воду, — не только критически утомила, но и довела Руднева до конфликтности и излишней придирчивости. И как раз в состоянии «попала шлея под мантию», около семи часов вечера, ему доложили о срочном вызове в госпиталь к находящемуся во власти эскулапов командующему. Но когда Петрович с горяча высказал Дукельскому, что с посиделками на дорожку можно было обождать до завтра, флаг-капитан командующего с тяжким вздохом выдавил, почти прошептал:
— Мы боимся, что до завтра Степан Осипович может не дотянуть. Три часа сорок градусов. Очнулся на закате и попросил Вас прийти скорее. Очень просил…
—
— Нет. Рана на ноге вновь сильно гноится. Лебедев с Кюном чистили почти целый час вчера после обеда.
— Понятно. Извините за резкость, Георгий Владимирович. Едемте. Только пару крайних распоряжений отдам штабным. Но не думаю, что наш Степан Осипович так просто сдастся. И мне же позавчера доктора докладывали, что угрозы гангрены больше нет! Прислужники Харона хреновы…
Макаров был в сознании, но неестественно бледен. В морщинках под глазами залегли темные круги, а сами они как-то неестественно, лихорадочно блестели. Совсем недавно сжигавший его внутренний жар отступил, но на висках все еще серебрились мелкие бисеринки пота, которые ему заботливо отирала сестра милосердия, тихонько вышедшая навстречу Рудневу, когда он заглянул в дверь палаты раненого командующего. Плотно притворив ее за спиной, молодая красавица, чьи роскошные, огненно-медные волосы были по большей части тщательно укрыты белым головным убором с маленьким красным крестиком, печально произнесла:
— Доктор Кюн попросил предупредить Вас, господин вице-адмирал: не более двадцати минут. Лучше — меньше. Врачи опасаются, что… — она вдруг запнулась, подняв на Петровича исполненные печали, удивительного, василькового цвета глаза, — Что следующего скачка температуры, не дай-то Господи, если он случится, Степан Осипович может не перенести. Настрадался. И сердце очень слабое.
— Понятно, столько дней уже горячка держится… Постараюсь. Но ведь я не знаю, зачем он меня потребовал?
— Позвал. Не потребовал, Всеволод Федорович. Возможно, проститься… — девушка со вздохом повернулась к нему спиной и медленно направилась к выходу из приемной. По тому, как вздернулись в сдерживаемом рыдании ее плечи, Петрович осознал, наконец, что дела у Макарова реально плохи.
«Господи! Ну, почему? Почему?.. Ведь шел же уже на поправку…»
Осторожно присев на стул возле маленького столика с какими-то медицинскими склянками, Петрович, как мог, деланно бодро, улыбнулся командующему:
— Добрый вечер, Степан Осипович. Как Ваше ничего?
— Рад видеть Вас, мой дорогой… А ничего… оно и есть — ничего. Эскулапы, похоже, ни черта не понимают, что у меня с ногой творится. Вчера опять ковырялись. Исказнили, живодеры… Ночью подумал, что Богу душу отдаю, так мне весело было… С утра — жар опять, до беспамятства. Верочке спасибо, сутки от меня не отходила, отпаивала… Как видите, с ее и Кюна с Лебедевым помощью, пока отбился от костлявой. Но, говорят, гноя вышло — стакан почти. Это совсем не радует…
— Да, полно-те Вам! Меня они уверяют, что скоро Вы на поправку пойдете, обязательно. И уже к нашему возвращению от берегов супостата, на своих двоих порхать будете.
— Всеволод. Не хорохорься, пожалуйста. Не знаю, доживу ли до вашего отхода. Не то, что до возвращения. Был бы я игроком — три к одному поставил бы, что на этом свете мы уже не свидимся больше…
— Ай, перестаньте глупости говорить! — всплеснул руками Петрович, понимая при этом, что скорее всего Макаров прав, — Все обязательно обойдется. Понятно, что температура и процедуры всякие Вас измучили, уколы, лекарство это новое, но раз температура скачет, значит организм Ваш борется, так что…