Ирландский спаситель

Джеймс М. Р.

Я ем еще один кусочек яичницы, а затем с помощью вилки срезаю нежный кусочек блинчика, макая его в красный джем. Вкус сладкого теста, свежих ягод и клубничного джема играет на моем языке, и мне почти хочется плакать. Я не могу вспомнить, когда в последний раз ела что-то настолько вкусное. Мы хорошо питались дома у Виктора, но это было то, что можно было приготовить дома или быстро доставить на базу так глубоко в горах, конечно, ничего такого свежего или ароматного. До этого я питалась тем, чем могла прокормиться сама, в основном приготовленной в микроволновке едой и продуктами из коробок, ничего похожего на то, что я ем. И Алексей, конечно, тоже, плохо нас кормил.

— Тебе нравится, маленькая? — Александр смотрит на меня с озабоченным видом, пока я съедаю еще несколько маленьких кусочков блинчиков и еще одну яичницу, запивая все это апельсиновым соком, который по вкусу, откровенно говоря, напоминает то, что я представляю себе при солнечном свете.

— Это восхитительно, — выдавливаю я, с трудом сглатывая, когда он шагает ко мне. Мое сердце тут же замирает в груди, забытые страхи снова резко поднимаются. — Спасибо, я…

— Мы придаем большое значение нашей еде, французы так всегда делают. — Он приятно улыбается мне. — Это вопрос национальной гордости. Никакого этого обработанного мусора в пакетах, который так любят американцы. Ты американка, не так ли? Я слышу это по твоему акценту.

— Ну… да. — Я заставляю себя не отползать назад на кровати, когда он подходит ближе, мои пальцы вцепляются в край матраса, чтобы они не дрожали. — Мои родители иммигрировали из России. Вернее, моя мать, я…

Не говоря больше ни слова, он поднимает меня с кровати так же, как поднял с пола, заключая в объятия.

— Русская — американка, немного того и другого? Для меня это не имеет значения, маленькая. Но я должен помочь тебе почувствовать себя лучше.

Зачем? Я хочу спросить, но не спрашиваю. Я чувствую, что не могу дышать, когда он несет меня в ванную, мою грудь так сдавливает, что становится больно, а желудок скручивает от беспокойства, которое заставляет меня чувствовать, что меня может стошнить всем, что я только что съела.

В ванной почти удушающе влажно, ванна на ножках-когтях полна горячей воды, из нее поднимаются струйки пара, а на поверхности плавают лужицы масла. Я не могу говорить, когда Александр усаживает меня на маленький табурет в центре комнаты, его руки ложатся мне на плечи.

— Давай избавимся от этой чепухи, — говорит он, его пальцы скользят под бретельки балетного трико, которое на мне все еще надето. Нелепая пачка и пуанты давно ушли в прошлое, но на мне все еще трико телесного цвета, в которое меня одел Алексей, и больше ничего. Под ним ничего нет, и теперь Александр собирается раздеть меня.

Я чувствую, как напрягаюсь, каждая мышца болезненно затекает, когда Александр снимает эластичный материал с моих плеч и спускает его по рукам. Я жду, когда он проведет руками по моей обнаженной груди, снимая купальник, заметит, как напрягаются мои соски даже в тепле комнаты, погладит мою талию и бедра, проведет рукой между моих ног. Но он не делает ничего из этого. Он почти методично снимает это, спускает до моих бедер, а затем встает передо мной, чтобы снять все до конца. Его взгляд также не задерживается ни на моей маленькой груди, ни на моем вогнутом животе, ни на вершине моих бедер, и он не комментирует ничего другого.

Александр просто отбрасывает купальник в сторону, как будто это что-то грязное, затем осторожно поднимает меня, как будто он осторожен, чтобы не задеть какие-либо места, которые могут быть сочтены неуместными. А затем, так же осторожно, как он поднял меня, он опускает меня в воду ванны, которая такая горячая, что у меня на мгновение перехватывает дыхание.

Однако, как только у меня появляется возможность привыкнуть к этому, это кажется таким замечательным, что я готова расплакаться. Я чувствую цветочный аромат масла для ванны, которое он добавил, горячая вода и мягкие масла впитываются в мою кожу таким образом, что кажется, будто они проникают до самых моих мышц и костей, разрыхляя все, пока я не почувствую себя такой же бесформенной и жидкой, как сама вода, как будто я могла бы опуститься в нее и исчезнуть.

— Не слишком горячо? — Спрашивает Александр, снова хмуря брови, когда открывает шкафчик. — Я думаю, горячая ванна полезна почти от всего, что может беспокоить человека.

— Нет, все… — Я хочу сказать, что все прекрасно, но мне кажется, что это слишком. — Это довольно хорошо, — выдавливаю я. — Спасибо.

— Ты моя, та о которой я буду заботиться. — Он возвращается к краю ванны с морской губкой и куском бледно-розового мыла в руках. — Вряд ли я мог позволить тебе оставаться в этой старой одежде, голодной и немытой, не так ли? И, кроме того, очевидно, что о тебе некоторое время никто не заботился. Возможно, даже ты и сама о себе не заботилась, нет?

То, как быстро он перешел к сути, останавливает меня от ответа. Я отвожу взгляд, но Александр просто придвигает табуретку к краю ванны, тянется за другой бутылкой и наливает себе в руку густую белую жидкость.

— Опусти волосы в воду, малыш, — говорит он, кивая мне. — Чтобы я мог вымыть тебе голову.

— Я могу, — начинаю говорить я, но он фиксирует на мне свой острый взгляд, теперь я вижу, что у него карие глаза, зеленовато-карие с золотыми крапинками, ярко светящиеся под копной растрепанных темных волос. Слова замирают у меня на языке, и я вспоминаю, кто я, кто он и почему я здесь.

Моя. Теперь ты моя. Моя, та о которых нужно заботиться.

Может, он и не причиняет мне вреда, но у него есть возможность командовать мной, и мне нужно помнить об этом. Я откидываю голову назад, опускаясь в ванну, чтобы намочить волосы, и когда я поднимаюсь, Александр поворачивает меня так, что я оказываюсь к нему спиной, его сильные руки погружаются в мои волосы, и он начинает их мыть.

Каким-то образом этого достаточно, чтобы на мгновение заставить меня снова забыть, кто он такой и почему я здесь. Никто так давно ко мне не прикасался, и это так чертовски приятно, его длинные пальцы касаются моей кожи головы, скребут и массируют, как у лучшего парикмахера, который у меня когда-либо был. — Я прикусываю губу, чтобы не застонать, не желая дать ему неверное представление, и этой мысли достаточно, чтобы вернуть меня к реальности.

Нельзя давать ему неправильной идеи. Если я ему нужна, он меня возьмет. Я его. Но самое странное из всего этого то, что он пока не сделал ничего такого, что можно было бы расценить как сексуальное. Он раздел меня, но он даже не посмотрел на меня сексуально, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться ко мне. Он моет мне волосы, но это тоже не сексуальный штрих, скорее сильный и утилитарный. У него это получается эффективно: он тщательно намыливает и промывает каждую прядь моих длинных светлых волос, затем берет меня за плечи и снова поворачивает в ванне, чтобы я могла соскользнуть вниз и ополоснуть их.