Ирландский воин
Шрифт:
— Клянусь, дорогая, — прошептал Рэрдов ей в волосы, приблизив свои отвратительные губы к самому ее уху, — я вас тоже убью, если вы не приготовите для меня уишминские краски.
Стараясь держать себя в руках, Сенна ответила:
— Я буду готовить краски сегодня ночью. — Она положила руку ему на грудь. — А утром приходите ко мне.
Утром она убьет его.
Или он убьет ее.
Потому что долго так не могло продолжаться.
Сумеречный свет, падавший в высокие узкие окна опустевшего главного зала, сливался со светом очага и приобретал светло-сиреневый оттенок,
И он, Пентони, видел это чудесное свечение; причем это не был образец, изготовленный несколько столетий назад. Нет-нет, он видел, как был создан новый, создан матерью Сенны.
По правде говоря, однажды днем, когда барон был на охоте, а он еще не совсем привык к мрачному безмолвию замка Рэрдов, Пентони сам помогал измельчать ей раковины моллюсков.
Когда двадцать лет назад Элизабет де Валери прибыла сюда, она была как порыв свежего ветра. У нее были волосы цвета красной меди, и она смеялась и болтала на своем чарующем диалекте — какой-то странной смеси шотландского, английского и французского. И ее нисколько не пугали ни гнев Рэрдова, ни суровые ирландские зимы. Вероятно, именно поэтому в тот несчастный день, когда она протянула ему ступку, он, Пентони, охотно взял ее и начал толочь раковины.
И вероятно, именно поэтому через год, когда возникла такая необходимость, он помогал ей бежать.
И именно тогда она доверила ему последнюю копию руководства по приготовлению красок, а он сделал так, как она просила, — отправил копию вместе с маленьким образцом окрашенной ткани ее мужу, де Валери. «В любом случае у него буду или я, или секреты», — улыбаясь, сказала Элизабет, и Пентони знал, что выбрал бы он сам.
Потом, в ту ночь, когда она убегала, она отдала ему пачку листов пергамента, заполненных ее причудливыми прекрасными рисунками. «Для моей дочери, в день ее свадьбы. Просто на всякий случай», — прошептала Элизабет, но на этот раз она улыбалась сквозь слезы.
А затем она выскользнула за ворота и побежала что было сил.
Спустя десять лет Пентони выполнил эту ее последнюю просьбу — выполнил втайне, под видом подарка от «неизвестного» шотландского дядюшки послал листы пергамента ее дочери, и Сенна де Валери в пятнадцать лет, накануне своей помолвки, стала обладательницей последнего секрета уишминских красок, то есть стала единственным человеком, способным создать «красивое оружие».
Но в данный момент Пентони точно знал: Рэрдов никогда не откажется от этой войны, — вероятно, уже не мог отказаться. Кроме того, он знал, что Сенну ждала смерть. Точно так же, как смерть ждала ее мать.
Пентони еще ненадолго задержался в самом темном углу, откуда было удобно наблюдать за происходящим, а потом покинул свое убежище и быстро вышел из зала.
Глава 57
Ночь прошла без происшествий, и единственное, что было в ней необычного, — это войска, разбившие лагерь вокруг замка барона. Палатки и небольшие костры занимали почти всю равнину перед замком, и тишину время от времени нарушали крики и мужской смех.
А к западу, на склонах холмов, протянувшихся на несколько миль, расположились ирландцы. Сражение на высотах — не самое обычное дело в Ирландии, но ведь и угроза была необычной.
Полночь
События прошедшего дня заставляли барона заглянуть в себя, а этого он не делал с тех самых пор, как, задыхаясь и дрожа, нашел облегчение в своей первой женщине и остался обессилевшим и совершенно уверенным, что именно этого он и хотел от жизни более всего.
Глядя прямо перед собой, Рэрдов сделал очередной глоток вина. Весь его мир разрушился, все, чего он всегда хотел, стало его проклятием или погибло, — ушла из жизни Элизабет, его единственная любовь. И сейчас, вспомнив о ней, он ощутил внезапный приступ сердечной боли. Впрочем, боль эта никогда и не покидала его — даже по прошествии двадцати лет.
Как могла Элизабет предпочесть ему Джеральда де Валери? На короткое время он решил, что выиграл ту битву. Она ведь пришла к нему, разве нет? Только ради нее он добивался этих ирландских земель, добивался с огромным риском для себя. Элизабет хотела иметь краски, и он сделал все возможное для того, чтобы она получила их. В конце концов она пришла к нему и ради него оставила де Валери.
Быть с ней рядом, слушать ее, смотреть, как она двигается, — это все, чего он хотел от жизни. И на один блаженный год его мечта осуществилась.
А потом Элизабет убежала и погибла на ирландской границе.
Боже, как он тоскует по ней! Боль сейчас была такой же острой, как и в то утро, когда он обнаружил, что она исчезла — вместе с рецептом. Оказалось, что он, Рэрдов, был вовсе не нужен ей.
Конечно, он должен был убить ее. Выследить и задушить до того, как она добралась до границы. У него не было выбора, он не мог позволить ей убежать с рецептом.
Но потом выяснилось, что рецепта у нее не было. Он ничего не нашел ни при ней, ни в замке. Никаких зашифрованных инструкций, никаких указаний на то, как воссоздать смертоносные краски, которые она, последняя из владычиц красок, как-то раз приготовила для него.
А теперь у него ее дочь. Она, живая проблема, сидела в спальне над ним, за поворотом каменной лестницы, и сводила его с ума. Эту женщину он, вероятно, не смог бы удержать. На самом деле она ничем не походила на свою нежную мать, кроме внешности и способности на предательство. И еще…
Нет, она же сначала сказала, что не умеет делать краски. А потом заявила, что сделает. Значит, все-таки умеет?
Ох, как бы заглушить эту ужасную щемящую боль в сердце?
Барон со стоном положил голову на стол и уткнулся лицом в ладони; ему казалось, он вот-вот умрет от боли.
В эту ночь дул холодный ветер и ярко сияли звезды. На холмах, рядом со своими людьми, Финниан ждал, когда заиграет музыка, а сзади, на расстоянии нескольких ярдов от него, в темноте молча стоял король.
Чуть поодаль на ярко-зеленой густой траве музыканты готовили инструменты; когда же полилась мелодия, которая создавалась веками доблестных дел, совершенных людьми, теперь гниющими в могилах, на суровых лицах музыкантов появилось задумчивое выражение.
Это были моменты отдыха перед предстоящим сражением, однако Финниан даже и сейчас не знал покоя; в голове его теснились мысли, и почти все они были не очень-то веселые.