Ирод
Шрифт:
— Няня, а няня!..
— Чего тебе?..
— А сегодня Маша на ёлку придёт?..
— Как же, как же…
— Что мы ей подарим?.. А что мне подарит папа?.. Я бы хотел, знаешь, лошадку… только живую, такую как в цирке… маленькую…
Ирод поравнялся с ним и заглянул в глаза ему… Ребёнок опешил сначала, а потом потянулся к няньке.
— На ручки, на ручки… Няня, боюсь!..
— И чего вы господского ребёнка пужаете!?. Шли бы своей дорогой… Видите, господская дитя идёт, а вы к нему… Поди ко мне, Серёженька, поди, голубчик… Рвань всякая, прости Господи… Страху на вас нет, точно чумелые…
Ирод робко зашмыгал по сторонам…
— Если теперь нашему папеньке,
Он торопился всё вперёд и вперёд, всё дальше и дальше отсюда…
— Ишь ты, живая моща опять проявилась! — встретил его городовой, стоявший обыкновенно на перекрёстке.
— Настоящая моща, как есть!.. — сочувственно отозвался дворник.
— Прочие, которые Иродом его прозывают…
— Сходственно… А только, сказывают, тоже барином был.
— И пононе деньги есть… Мы справлялись… По начальству велено было, чтоб узнать, какой такой человек и почему…
— Есть?
— Есть.
— Скажите, пожалуйста!.. Деньги — и вдруг при всём своём безобразии…
— Умом помутился…
— Его бы взять следовало… Потому он кусаться может.
— А вот коли кого куснёт — мы его сичас… Так и от пристава приказ: пока тихо, смирно, благородно — не трожь его; ну, а ежели он в уголовщину залезет, так его по начальству… Сичас его учливо за шиворот и в участок…
— И оченно легко это даже…
— Что?
— А уголовщина…
— Сколько хошь… Ему вольно, потому что он не в своём уме… Ему свободно насчёт уголовщины… Он, примерно, всякого долбануть может. Ну, а пока он никого не кокнул, мы ему препятствовать не могем…
Предмет этого разговора был уже далеко, очень далеко… Живая моща уже плутала по тихим улочкам, где было мало жизни, где движение и днём, казалось, совсем замирало… Тут Ирод заглядывал в окна… Кое-где сверкали сотнями огней рождественские ёлки. Нелюдим сквозь старческие слёзы как сквозь залитое дождём стекло окна смотрит на разодетых и пёстрых как цветы детей… И его ребёнок был таким же, и он так же радостно и трепетно ждал своей рождественской ёлки, и он с таким же религиозным благоговением приступал к ней, когда его выпускали, наконец, из-за дверей его детской в ярко освещённую гостиную… Вон как тот мальчик, в розовом платьице, напоминает его Волю: такой же белокурый, такой же живой, с такими же светлыми глазками… И вдруг у Ирода мелькнула, на первый раз, совсем дикая мысль…
Он даже улыбнулся ей сквозь слёзы… Махнул рукой, точно прогнать её хотел, а она, назойливая, вьётся вот тут всё около него… Шепчет ему на ухо, ложится ему на сердце…
Двадцать лет ведь не было этого, двадцать долгих, мучительных лет!
Что ж, здоровье его слабо… Совсем слабо… В груди скрипят и плачутся какие-то ржавые петли, ноги уже с трудом осиливают тяжесть сухого и лёгкого старческого тела… Глаза порою от слёз или от чего другого не видят, глухота нападает.
«На живодёрню скоро!» — вспомнился ему напутственный привет какого-то уличного мальчонки.
Неужели же накануне смерти он не может дозволить себе этого?.. Всё равно скоро, может быть, завтра, выроют могилу в промёрзлой земле, бросят его в сосновый гроб и свалят… Кто его хоронить станет?.. А когда умирать будет он в своей пыльной норе — неужели всё кругом будет так же как и теперь?.. Одиночество полное… Ничей взгляд не будет смотреть на него с грустью, ничья слеза не упадёт на озябшие руки Ирода… Нет… Обычные его собеседники — призраки… Одни призраки… Они сойдутся около умирающего… Чёрные духи ночи в последний раз укажут ему заветную дорогу в счастливый край былого… Маленькие призрачные ножки будут бегать вокруг его дивана…
— Прощай, папа!.. Прощай, милый! — залепечет дорогой голосок…
И отец совсем-совсем простится с ним.
На вечность.
Призракам нет пути в могильную яму… Детскую его распродадут… Всё, на что он молился, что лелеял с такою любовью… Все его воспоминания…
А странная мысль по-прежнему плачет на ухо, ластится, ложится на сердце…
«Устрой сегодня ёлку… Устрой ёлку»…
«Да кому же? — чуть не вслух спрашивает Ирод, останавливаясь. — Кто пойдёт ко мне?»
«Своим воспоминаниям… Устрой им… Они придут, они всегда с тобою»…
Ироду стала нравится эта мысль… Напоследок!.. Ведь до того Рождества ему не дожить… Провести как тогда… Как в то счастливое время любви и молодости… Он повернул назад… Вот он опять на своей улице… Вот окна магазина… Сюда разве?..
В магазине удивятся… Э, да не всё ли равно!.. Ирод вошёл… Покупатели обернулись. На всех лицах — изумление… Старший приказчик засуетился.
— Ступай, старичок… Ступай, ступай себе!..
— Ирода принесло! — зашептали покупатели.
— Ты, старичок, не туда попал… Здесь магазин…
— Ёлку бы… — нерешительно заговорил он. — Мне бы ёлочку…
— Ступай, ступай… Какая ёлка?.. — и приказчик двинулся к нему. — Какая ёлка? Магазином ошибся. Гроб тебе… Вот тут гробовщик рядом…
— Как все… Хочу… Деньги вот… Ёлочку… Ребёнку ёлочку.
Увидели у него в руках деньги… Приостановились гнать.
— Какая ёлка?.. Вот ёлка и вот ёлка… Будем говорить: это хороша — дворянская, а эту уж и во дворец не стыдно…
— Сколько?.. Мне бы получше.
— Что с тебя… Три рубля…
— Совсем Иродок наш помутился!.. — заговорили кругом…
Ирод отдал деньги.
— Свечек бы…
— А вот, господин, выбирайте, что вам любо…
Тут только он огляделся.
Газ горел ярко, совсем по-рождественски, точно струясь из бронзовых рожков; — точно он знал, какой сегодня день, и хотел особенно приветливо поиграть на счастливых лицах, окружавших его. Открытые ящики с золочёными орехами светились матовым блеском; конфеты с султанами из бумажек точно генеральские каски пышно волновались всякий раз, как новый покупатель отворял дверь магазина. Точно они спрашивали: «Не за нами ли?» Тысячи лошадок, зайцев, собачек и котят из папье-маше таращили глаза и, лёжа в самых неудобных положениях, нисколько не претендовали, зная, что сейчас же их возьмут и развесят на ёлки, где они будут красоваться на тоненьких ниточках, при трепетном свете огоньков, таких же весёлых, таких же ясных как и детские глазки, для которых создана вся эта рождественская прелесть… Важные слоны равнодушно стояли на окне, подняв свои хоботы, чтобы ненароком не пришибить матросов, которые в своей лодочке вздумали плыть не по морю, а по груде яблок… Коварные хлопушки висели тут же целыми гирляндами, ожидая своей очереди — хлопнуть и умереть. Странное назначение, глупая судьба! Родиться и жить для того, чтобы бросили тебя оземь, чтобы ты треснула и развалилась!.. Кажется, об этом именно и думали серые рождественские старики, с крохотными ёлками в руках, засыпанные сверху снегом из самого настоящего мела… Ещё бы не об этом! Иначе зачем же им было покачивать головами всякий раз, когда их трогали?.. Тем не менее, хлопушкам было очень весело, и в своих золочённых бумажках они глядели на расфранчённых куколок-девочек — точно говорили им: «Чего вы спесивитесь? Ведь и ваша жизнь — то же, что и наша. Мы хлопаем и умираем; вы поблестите и умираете… И нас, и вас выметут вместе с сором, в помойные ямы!.. Что же вы спесивитесь!?.»