Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона

Ильина Елена Яковлевна

4. Cм. прим. 5 и 7 к предыд. письму.

23

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

17/III. <19>25

Paris (VI)

41. Rue de l’Abb'e Gr'egoire

Дорогой Макс Ефимович!

Очень рад, что все-таки возможно будет во время пребывания моего в Берлине жить у Вас. Вы так заняты, что, возможно, если бы я у Вас не жил, нам бы не пришлось много видеться. Конечно, все же встречались бы, но всегда бы приходилось спешить, и так, как было в прошлом году, не было бы.

Выехать я отсюда могу не раньше 5-го апреля, т. к. у меня 4-го еще лекция в Сорбонне. Отказываться от нее – неудобно:

я и без того отказываюсь от чтения лекций после Пасхи. Таким образом, я рассчитываю попасть в Берлин 7-го апреля утром, если не встретится никаких задержек (теперь такие «если» всегда нужно иметь в виду – одни визы на этот раз три – фр<анцузская>, бельг<ийская> и нем<ецкая> – чего стоят!)

В Кельне я всего задержусь на день, чтобы повидаться с Марканом, Шеллером ^[1] и ред<актором> Der Querschnitt. ^[2] Жаль, что Мюнхен не по пути – хорошо было бы тоже с ред<актором> N<eue> Mercur ^[3] и Nietzsche-Gesell<schaft> ^[4] познакомиться. Но в Мюнхен – большой объезд.

Итак – до скорого, надеюсь, свидания.

Привет от нас всех Мирре Яковлевне. И от меня – и Вам, и Мирре Яковлевне большое спасибо за предложенное гостеприимство.

Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. См. прим. 4 к письму 15, от 12 сентября 1924 г.

2. Шестов имеет в виду немецкого писателя Германа (также Ганс) фон Ведеркопа (Hermann von Wedderkop) (1875–1956), редактора кельнского журнала Der Querschnitt (1924–31), который основал Альфред Флехтхейм в 1921 г. и до 1923 г. его редактировал.

3. Редактором N<eue> Mercur (1914–25) являлся прозаик, драматург и журналист Эфраим Фриш (Efraim Frisch) (1873–1942). См. о нем: Guy Stern, “Efraim Frisch: Leben und Werk”, in Efraim Frisch. Zum Verst"andis des Geistigen: Essays / Hrsg. und eingeleitet von G. Stern. Heidelberg; Darmstadt: Lambert Schneider Verlag, 1963, ss. 13–38; “Когда уже в овраге…: Письма М.М. Пришвина Ф.Е. Фриш / Публ, подг. текста и коммент. Е. Ильиной, Jews and Slavs, vol. 17. Jerusalem: The Hebrew University of Jerusalem; Center for Slavic Languages and Literatures, 2006, pp. 26–54. См. к этому прим. 7 к письму 21, от 15 февраля 1925 г.

4. Шестов ведет речь о редакторе альманах мюнхенского Общества Ф. Ницше (Nietzsche– Gesellschaft) исследователе духовного наследия немецкого философа, в будущем активном пропагандисте нацистских идей д-ре Фридрихе Вильгельме Адольфе Вюрцбахе (Friedrich Wilhelm Adolf Wurzbach [W"urzbach]) (1886–1961); см. к этому прим. 5 к письму 21, от 15 февраля 1925 г. Сам Шестов состоял членом президиума (Vorstand) Nietzsche– Gesellschaft, см. в письме Эйтингона к нему (№ 30, от 9 марта 1926 г.), в котором автор, несмотря на фактическое в него вступление, испрашивает рекомендацию у своего корреспондента.

24

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ*

5 апреля <19>25

41, rue de l’Abb'e Gr'egoire

Многоуважаемый Макс Ефимович,

Лев Исаакович уехал, ^[1] и я могу вам написать без его ведома.

Для него как морально, так и материально было бы очень важно, чтобы собрание его сочинений вышло по-французски. Для этого издания нужно от 60 000 – 70 000 франков; деньги эти вернутся затратившему их, потому что имя Л<ьва> И<сааковича> известно во Франции, и его сочинения интересуют очень многих.

Познер ^[2] говорил с Найдичем, ^[3] тот хотел как будто бы составить общество для издания, но пока из этого ничего не выходит; не могли бы вы принять участие в этом деле? Вы бы лучше могли объяснить значение Л<ьва> И<сааковича> и почему евреям особенно следовало бы его поддержать. ^[4]

Я потому решилась написать Вам, что вижу, как пропадает работа Л<ьва> И<сааковича>. По его собственному выражению, «душа работает как никогда», и, может быть, теперь он мог бы дать лучшее из всего им написанного раньше, как плод 30-летней неустанной работы; но силы его, к сожалению, уходят на материальные заботы, а сил мало. Он очень поправился в Ch^atel; благодаря Вашему авансу, я могла создать ему подходящую обстановку, он лучше чувствовал себя эту зиму, чем прошлую, но почти все его время ушло на переписку, корректуры, поддержку отношений с нужными людьми. А для настоящей работы ему нужна душевная свобода и не такая материально трудная обстановка, в какой мы живем.

Хотя мы все работаем, но зарабатываем мало, так что дети и я не можем его избавить от материальных забот, дать ему возможность отдать последние годы жизни его работе. Я пишу об этом вам, потому что знаю, как вы понимаете и цените его труд и, может быть, не захотите, чтобы Л<ев> И<саакович> ушел от нас, не давши того, что он еще может дать, самого ценного из всего его труда. Л<ев> И<саакович>очень не любит говорить о себе, оттого я решилась сказать за него; об этом письме он ничего не должен знать.

Мой сердечный привет Мирре Яковлевне и желаю Вам обоим хорошо провести время с Л<ьвом> И<сааковичем> и быть здоровыми.

А. Березовская-Шестова

* Исключая обращение и последний абзац, полностью приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 352-53.

1. Именно эта поездка Шестова в Берлин и прочитанная им там лекция Наука и Библия прихотливо исказилась в воспоминаниях А.З. Штейнберга (1891–1975), который много лет спустя писал о том, будто бы она происходила в доме Эйтингона.

Приезды Шестова в Берлин, – вспоминал А.З. Штейнберг, – давали поэтому доктору Эйтингону желанный повод собирать у себя, наряду с людьми собственной школы, также и эмигрантскую интеллигенцию из разных стран. Иногда хозяйке этого «психоаналитического» салона Надежде Эйтингон <sic> удавалось склонить Шестова прочесть гостям «что-либо из своего». В тот вечер, о котором идет речь, среди гостей нежданно-негаданно оказалась прославленная русская певица Надежда Васильевна Плевицкая, сопровождаемая генералом Скоблиным и прочей свитой. Она еще не завершила своего пышного цветения и, заигрывая то с тем, то с другим из своих поклонников, не пропустила и Льва Шестова. Остановившись в середине обширной гостиной против кресла Шестова, она низко, в пояс, поклонилась ему и то ли сказала, то ли пропела в истинно народном стиле: «Мудрейшему из мудрых, Исаакию Львовичу (!) Шестову – честь и слава!» Ее прекрасный, полный голос прозвенел и замер, и… и всем, или так, по крайней мере, мне показалось, стало стыдно. А Шестову?..

Шестов смутился, как мальчик. Он привстал и снова сел в почетное свое кресло, замахал длинными руками, коричневыми пальцами вытащил из кармана скомканный платок и ответил не то на прославление Плевицкой, не то на предложение хозяйки «прочесть что-либо из своего»: «Хорошо, – сказал он, – я сейчас принесу что-нибудь сверху». Послышались вздохи облегчения. Неловкость рассеялась. А сильно нарумяненная певица, «руки в боки», оглядывала всех победоносным взглядом.

Мне стало очень обидно. Лев Шестов! Какая-то балаганная фигура для ублажения Бог знает какого калибра публики! Мне это показалось нестерпимым издевательством.