Ищущий, который нашел
Шрифт:
– Давай быстрее, нас уже ждут.
Я скинул ночную рубашку и пошлепал на балкон. Народу еще не было, и мой вид вряд ли кого-то напугает. Я смочил полотенце в медном тазу, предусмотрительно поставленном слугами на том же балконе. Холодная мягкая ткань бодрила, я фыркнул, как морж, ежась от зимнего воздуха. Вгляделся в наливающееся утренним светом небо и сделал несколько упражнений, чтобы согреться. Спокойствие, вот что мне нужно. Или хотя бы видимость оного.
– Ты ведь жаждешь вырваться из дворца, малыш, не так ли?
– Пожалуй, -
– Или мудрецов, которые поняли, что самое их существование - ложь.
– Но тогда они - глупцы. Разве это не твои слова?
– Быть может, малыш, быть может... Чего ты ждешь? Новой жизни? Свободы?
– И этого тоже... Ты сама все знаешь! Как ты думаешь, это опасно?
– Опаснее, чем сейчас, вряд ли будет. Давай, малыш, тебе пора!..
Я набросил шелковую рубашку, не самый парадный камзол и удобные брюки. Собрал непослушные волосы ремешком в короткий хвост и прикрепил ножны к поясу. Верный меч коснулся бедра, придавая уверенности. Жанна даже в мужской одежде умудрялась выглядеть соблазнительно и женственно. Поверх всего мы набросили шубы. Точнее, Жанна - шубу, а я теплый плащ на меху.
Я молча поймал ее взгляд, и мы вышли из моих покоев.
Наш отряд ждал на улице, снаряженный, готовый к бою. Горячие кони не могли устоять под наездниками... Так сказал лорд Симеон, расплываясь в лживой улыбке. Открылись двери и нашим взорам предстали "горячие кони". Я бы засмеялся, но мне было не до смеха. Кони - жалкие клячи, больные, с желтыми зубами и гноящимися глазами. Кроме всего прочего, их было только шесть. Окончательно меня добили люди. Человек десять - явные преступники, измотанные исправительными работами и побоями, со шрамами на оскаленных физиономиях. Другие десять - неудачники. Толстые, худые, неуклюжие, косоглазые и сумасшедшие... Оставшиеся тридцать человек должны были присоединиться посреди пути, они находились, по словам лорда, в Восьмом княжестве. Я хотел было сказать все, что думаю о царе, Перале и Симеоне в частности, но Жанна предостерегающе коснулась моих губ.
– Спасибо, лорд! Премного благодарен. Сожалею, что вам пришлось потратить время на выбор лучших солдат для моей скромной миссии, и все же... Передавайте привет Пералю!
– источая мед, заявил я, тряся руку опешившего лорда. Жанна неодобрительно хмыкнула. Видимо, решила, что я перегибаю палку. Пусть думает, что хочет. Я лжец, но не подкаблучник.
Мы тронулись в путь. Снег скрипел под ногами, мороз щекотал нос и щипал щеки, но это было даже приятно - освежало и бодрило.
Трех лошадей, груженных провизией и оружием, вели под уздцы каторжники, как я их прозвал. На одной ехала Жанна, на другой - неимоверно дородный "солдат", который не мог идти пешком из-за лишнего веса. На третьей - пожилой каторжник, видимо, недавно избитый - все его тело покрывали заживающие раны и язвы. Это я понял по его рукам и лицу, так как все остальное скрывалось под зимней одеждой. Я молча шел впереди, скрипя зубами. Вдруг моей руки коснулись. Я невольно отдернулся и брезгливо посмотрел на того, кто потревожил мой покой. Невысокий полный юноша с крупным носом, грустными, как будто падающими глазами и сумасшедшей улыбкой. Юноша мелодичным голосом спросил:
– Ирвен Виктор, куда мы держим путь? В страну смерти?
– задан вопрос был спокойным тоном, с легкой улыбкой на полных губах. Я вздрогнул, преодолевая желание взвыть:
– О да, юный солдат, ирвен Виктор держит путь в страну смерти. Там он оставит кое-кого и продолжит путь, - шутка вышла неудачной. Юноша схватил меня за руку и почти простонал:
– О, ирвен, вы знаете выход из страны смерти! Расскажите, молю вас!
– я не знал, смеяться мне или плакать. Или бояться. Я еду Хогг знает куда, с двадцатью сумасшедшими!
– Ирвен, я преклоняюсь перед вами! Вы - великий человек!
– с забавным восторгом заявил он. Я хмыкнул.
– Я знаю. А ты, собственно, кто?
– Теодуш, ирвен. Поэт, - что ж, это проясняло если не все, то хотя бы часть. Поэт, значит... А это интересно.
– Ты пишешь стихи? О любви?
– Нет, ирвен, о смерти. Я пишу о том, чего боюсь. И тогда начинаю меньше бояться, - интересная точка зрения. Говори о том, чего боишься, и перестанешь бояться.
– А любви ты не боишься?
– задумчиво спросил я. Мы шли уже не впереди всех, а в хвосте. Первой гарцевала на гнедой старой кобыле невозмутимая Жанна. Ее не трогал мороз, снег и сумасшедший юноша-поэт. Она упрямо гарцевала к своей цели. Я ее лица не видел, но был почти уверен, что губы плотно сжаты, а глаза сузились в две ядовитые щелки.
– А чего ее бояться? Любовь - это прекрасно...
– мечтательно произнес поэт. Я хмыкнул:
– По мне, так бояться не стоит как раз таки смерти. Тебе уже все равно будет. А вот любовь делает больно, и еще как больно.
– Тогда это не любовь. Тогда это просто другая форма смерти, которая убивает медленно...
– мудро вставила Аена. Я вздохнул, глядя в чистое зимнее небо. Оно было ясным, сияло ослепительное солнце, а снег сверкал. Я бессмертен и свободен... Но что-то мешало. Что-то внутри меня, что-то скользкое и тяжелое.
– Я не знаю. Я никогда не любил, - протянул юноша, ковыряя носком сапога снег. Снег жалобно скрипел, сверкая всеми цветами радуги.
– Я тоже.
Странно, не думал это говорить. Само вырвалось. Правда, горькая правда. Я пропустил удивленный взгляд Теодуша и ускорил шаг. Все-таки странная фраза для ирвена Виктора. Что-то я выхожу из образа.
Так мы шли довольно долго. Вокруг - белоснежная пустыня, только редкие кустики каких-то странных растений, выглядящие довольно неприятно, как перекати-поле в пустыне. Солнце, отражаясь от снега, слепило, у меня даже глаза заболели. Я уже начал чувствовать пробирающий до костей мороз и усталость. Вообще я редко хожу на большие расстояния, а мы шли без перерыва вот уже почти день. Особенно настораживало то, что спать придется прямо под открытым небом, несмотря на холод.
Когда холод стал нестерпимым, Жанна слезла с лошади, чтобы пройтись и согреться. Каторжники прямо на ходу закурили что-то очень вонючее, явно не табак. Поэт прыгал зайчиком и пыхтел.
Я выдохнул пар изо рта, любуясь белой змейкой, растворившейся в воздухе, и догнал упрыгавшего вперед поэта. Он мне понравился. Странный, но добрый. И без лжи. Я очень ценил в людях то, чего не хватает мне самому.
– Мерзнешь?
– поэт кивнул, мелко стуча зубами. Его большой, похожий на грушу нос посинел.