Исэ моногатари, Аривара-но Нарихира

Исэ моногатари

на обложку

Аривара-но Нарихира

Шрифт:

В давние времена кавалер лежал — тосковал, вставал — тосковал и от чрезмерной тоски —

«Рукав мой — не шалаш ведь из травы… А все же — стемнеет только лишь — росы приютом станет».

В давние времена кавалер, любовь тайную имевший, жестокой даме:

«Отчаявшись в любви,— себя гублю я сам! „Из-за себя“ — как червь, живущий в водорослях, где и жнет его рыбак». [61]

Игра слов, опять

непередаваемая по-русски, но составляющая всю суть стихотворения: слово варэкараозначает и «из-за себя» и служит названием червячка, живущего на водорослях. Все, что говорится об этом червячке, собственно, не имеет особого значения, но поставлено лишь по связи с образом червячка. Смысл же всего тот, что кавалер своей безнадежной любовью сам себя губит.

В давние времена с легкомысленным сердцем в любовь играющий кавалер, построив дом себе в месте, называемом Нагаока, там поселился. В дворце там, по соседству, жили женщины — так, ничего себе…

Деревней было то, — и кавалер, жнецов послав на поле, стоял — смотрел. Тут женщины со словами: «То дело ли того, кто любит так в любовь играть?!»— гурьбой за ним в дом ворвались, а кавалер, бежав от них, во внутренних покоях дома скрылся. Тогда они: —

«В запустеньи… увы, столько лет уж жилище! И вестей о себе, кто здесь жил, — не дает».

Так сказали они и продолжали толпиться тут. Тогда кавалер:

«Да, увы, заросло травой сорной жилище в запустеньи это… И вот на мгновенье столпились демоны тут». [62]

Так проговорил он, а они ему опять: «А мы — подбирать колосья!» Тогда он:

Слово «демон» не следует обязательно понимать в смысле ужасного существа; оно приложимо, как и в новой этнографической терминологии, вообще к духам. Здесь по смыслу скорей «милый демон».

«Когда я услышу — отчаявшись в жизни, что вы колосья собираете, пойду и я, пожалуй, с вами на поля!» [63]

В давние времена кавалер, что-то имея против столицы, задумал поселиться на «Горе Восточной» [64] и —

«Невмочь мне стало жить! Пришла пора… отправлюсь себе искать приюта в селеньях гор, где б мог себя сокрыть!»

Стихотворение, конечно, шуточное, как и весь рассказ: подшучивание друг над другом.

«Гора Восточная» — Хигасияма в нынешнем Киото.

Итак, он сильно занемог, был на краю смерти, но брызнули в лицо ему водою — жизнь вернулась…

«Поверх меня — роса лежит… Что это? Брызги с весла ладьи, что перевозит через реку небес?» [65]

Сказал, и жизнь к нему вернулась.

В давние времена жил кавалер. Он был занят придворной службой, и сердце его было неверное, отчего жена его обратилась к человеку, ей обещавшему: «Тебе я буду верен», и с ним в провинцию уехала. Кавалер этот отправился посланцем в храм Уса-Хатимана [66] и, услышав, что она теперь женой чиновника в одной провинции, на обязанности которого лежало принимать послов, ему сказал: «Заставь жену свою мне чарку подавать, — иначе пить не буду». Когда та чарку подала, он, взяв на закуску поданные померанцы, так сказал:

«Река небес» — Млечный путь — путь странствования души.

Уса-Хатиман — бог войны синтоистического культа.

«Когда я вдыхаю аромат померанцев, ожидающих мая,— чудится прежней подруги рукавов

этот запах…» [67]

Так сказал он, — и она, все вспомнив, стала монахиней и удалилась в горы.

В давние времена кавалер дошел до Цукуси [68] и, услыша, как за занавесью говорят: [69] «О, он любит любовь. Повеса он».—

Имеется в виду обычай хэйанских дам носить свои длинные и широкие рукава надушенными.

Цукуси — древнее наименование нынешнего острова Кюсю.

По-видимому, место это надо понимать в том смысле, что кавалер, проходя по улице, услышал разговор за спущенными занавесками одного дома, — разговор, конечно, дам и при этом касающийся его отличительного свойства.

«Если перейдет кто реку Сомэгава, что есть „река Окраски“ [70] — не может быть, чтоб цвета не было на нем». [71]

Сказал он, а дама в ответ:

«Если б было все — как имя, то ветрен должен быть наш „Забавы остров“. А говорят — напрасно он прозван так…» [72]

Река Сомэгава («Окраски») — на о. Кюсю. По дороге сюда кавалер должен был через нее переправиться.

Своим стихотворением он хочет сказать, что в такой своей репутации он лично не виноват: наоборот, здесь, по-видимому, такие нравы, и на него лишь переносят общий признак.

Дама хочет убедить его в обратном. Если бы все соответствовало своему имени, то, конечно, он должен был бы окраситься, перейдя реку Сомэгава, т. е. рассматриваться с точки зрения обитателей этих мест. Но, однако, такого соответствия с именем нет, — пример «остров Забавы», — и виноват в своей репутации исключительно он сам.

В давние времена кавалер годы целые вестей о себе не подавал, и дама — разумной, видно, не была она, — склонившись на слова пустяшные другого, служанкой стала у него в провинции; и тут пришлось ей выйти к тому — своему прежнему знакомцу — подавать обед. Волосы длинные свои она уложила в шелковый фуляр, [73] а на себя надела одежду, длинную с узорами Тояма. «В ночь эту ту, что здесь была, — ко мне пришли!» — кавалер хозяину сказал, и тот ее прислал. «Меня не узнаешь ты?» — кавалер сказал и…

т. е. не носила их открытыми и распущенными, что ей мешало бы при исполнении ее обязанностей служанки, но, скрутив их вместе, обернула фуляром.

«Прежняя прелесть, куда она скрылась? Как вишня, ты стала, цветы у которой совсем облетели…»

Проговорил он, а она, стыд ощутив, ответа не дала ему, и когда тот к ней вновь: «Что ж не отвечаешь ты мне?» — она сказала: «Слезы льются — и глаза мои не видят, и сказать что-либо не в силах я». Кавалер тогда:

«И это она, та, что бежала от свиданья со мной? Годы прошли, а жестокость ее — будто растет все!»

Сказал и, одежду сняв, ей подал, но она, разодрав ее, бежала. И куда ушла — не знают…

В давние времена дама пожилая, но в сердце еще хранившая пристрастье к житейским наслаждениям, думала: «А, как бы познакомиться мне с этим столь чувствительным кавалером!» Но случаев удобных высказать свое желанье у нее не было, почему она собрала своих сыновей и им рассказала свой будто бы сон. Из них двое дали ей решительно бесчувственный ответ, а третий разгадал ей так: «Сон приведет к тебе хорошего кавалера», и вид у дамы пожилой был очень довольный. «Все другие лишены чувства. Как бы познакомить ее с этим Дзайго-Тюдзё» — было в мыслях сына. Он встретил его на охоте. Взяв коня под уздцы, он сказал ему: «Так и так, вот в чем дело». Тот сжалился и, к ней отправившись, лег с нею. Но вот после этого кавалер тот показываться перестал, отчего дама, придя к его дому, стала подсматривать сквозь щели ограды.