Искалеченный мир
Шрифт:
Заброшенная заправка возникла справа, ещё чуть дальше находился добротный кирпичный ангар, изрядно обросший мхом, на крыше которого росло несколько молодых деревцев. Железные ворота, качественно тронутые ржавчиной, но не дошедшие ещё до состояния полного убожества, были нараспашку.
Лихо направила внедорожник внутрь, сметая бампером какие-то обветшавшие стеллажи, ящики, покрышки. Ангар был глухим, без окон. Когда-то он освещался с помощью висящих под потолком ламп, но теперь, по прошествии такого количества лет, о подобном роскошестве можно было только
Лихо вышла, точнее — выпала из кабины, непослушными руками распахнув дверцу. Начала вставать, цепляясь за что попало.
Из задней двери выкарабкался Шатун, по лицу которого стекали крупные капли пота. Громилу шатало, он сделал два шажка на подгибающихся ногах и упал навзничь, не попытавшись даже смягчить падение. Но почти тут же стал подниматься, двигаясь к воротам, которые требовалось закрыть любой ценой.
Створки начали сближаться с невероятным визгом, заржавевшие петли упорно отказывались капитулировать, поворачиваться. Шатун налёг всем весом, переступая ватными ногами, дёргая проклятую створку. Полметра, метр, ещё немного…
Закончил и присоединился к Лихо, почти безжизненно повисшей на своей части ворот, пачкая камуфляж ржавчиной. Пальцы оплели приваренную к створке скобу, и громила откинулся назад всем весом, закрывая ворота полностью.
И сразу же наступило облегчение, запертые ворота отсекли их от мира, в котором не имелось ничего, кроме кромешного страдания.
Их обоих вырвало, желудок выворачивало наизнанку, опустошая до сухости, до полного вакуума. Боль не исчезла сразу: она ещё цеплялась за бренные тела, но потихоньку таяла. Лихо с Шатуном поднялись на ноги, с бешеной радостью понимая, что снова обвели костлявую вокруг пальца.
— Чтобы я ещё раз… куда-нибудь… с вами поехал… — подал голос Алмаз, закончивший блевать прямо в открытую дверь машины. — Я чувствую себя так, как будто меня целый месяц насиловали во все отверстия. Попутно наделав с десяток новых.
— Книжник! — позвала Лихо, не обращая внимания на жалобы Алмаза. — Живой?
— Лучше б меня сожрали и высрали в Суровцах. — Книжник трясущимися руками поправил сползшие на кончик носа очки. — Что-то до хрена экстрима, для одного-то денёчка. Ой, бля…
Он зашёлся в жестком, сухом кашле, держась обеими руками за горло. «Плескалка» на передней панели продолжала монотонно менять цвета, и не было даже мизерного намёка на то, что свечение скоро погаснет.
Пошатываясь и осторожно ступая в груде давленого и битого хлама, Лихо добралась до кабины, залезла внутрь, не снимая очков. Организм понемногу отходил от полученной, мягко говоря, встряски.
— Не хочется делать хорошую мину при плохом настроении. — Лихо включила фары внедорожника, осветившие дальнюю стену ангара. — Но что-то не вижу я среди окружающих меня лиц ни одного кандидата в «пешеходы»… Вот только очков снимать и от ваты избавляться — никому не советую. Сдаётся мне, что нас окончательно не угробило только потому, что старые методы безопасности всё ещё на что-то
Ей приходилось говорить громко, задраенные ватой уши не располагали к светской беседе вполголоса.
— Положите «плескалку» на крышу, что ли! — вдруг рявкнул Шатун. — Тошнит уже!
Та действительно разошлась не на шутку, полыхая так, что пробивало сквозь очки. Цвета всё так же менялись, не останавливаясь, и было не похоже, что всё это скоро закончится…
Алмаз взял капсулу из плексигласа и положил её на крышу «Горыныча», обеспечив разноцветное освещение помещения, в которое их загнала острая нужда в виде Всплеска. Уже не бывшего тем Всплеском, знакомым им, как собственная пятка.
— Жрать хочу, — коротко сказал Шатун и полез назад. — Как никогда. Да открывайся ты давай…
Он рванул упаковку сухпая, свинтил пробку у бутылки с водой и начал есть. Жадно, быстро, как будто провёл вынужденную недельную голодовку. Прикончил один пакет и полез за вторым.
— Мне тоже достань. — Алмаз ощутил бурление в желудке. — Кровохлёба живьём готов оприходовать…
Через пару минут все четверо ели с какой-то осатанелостью, набивая животы до упора, жадно отпивая из бутылок.
— Ни хрена себе — побочные эффекты… — Книжник вытер рот от прилипших крошек галет и допил остатки воды в бутылке. — А если бы у нас запасов не оказалось?
— Покрышек кругом много. — Лихо сыто икнула, выбросила опустошённую бутылку куда-то в сторону. — Жевали бы себе потихоньку.
Шатун съел два с половиной пакета, часть отдав Лихо и Алмазу, не отказавшихся от добавки. Книжнику хватило одного.
— Какие прогнозы? — Блондинка отодвинула сиденье как можно дальше, потянулась, устраиваясь поудобнее. — Когда тронемся — через час, через три?
— А хрен его знает, — мрачно посопел Шатун, глядя на разноцветные всполохи, прыгающие по ангару. — Наверное, через три. Дня.
Он оказался почти прав. «Плескалка» угомонилась на исходе третьего дня, медленно затухнув на крыше, откуда её никто и не подумал возвращать обратно в кабину.
— Гостиница «У Горыныча», — пошутила Лихо, направляющаяся к воротам ангара. — Ваша жопа никогда не простит вашей голове…
Створка ворот завизжала, приоткрываясь. Блондинка высунула голову на воздух. Сзади стоял Шатун, готовый в случае чего затащить соратницу внутрь. Но Всплеск кончился.
— Поехали, обормоты…
Внедорожник вырулил из спасшего их убежища и взял прежний курс, на Уфу. Три дня, проведённые в бесперебойно освещаемом «плескалкой» ангаре, были наполнены бездельем. Спали, вяло разговаривали, ели. Подмели почти весь запас сухого пайка, осталось только четыре упаковки и две бутылки воды. То ли от нервов, то ли это и в самом деле был побочный эффект нового Всплеска, но есть хотелось просто беспрецедентно. Жевать, запивать водой, снова жевать. Книжник ничего не говорил, но поглядывал на валяющиеся возле «Горыныча» древние покрышки с какой-то опаской. Если бы на третий день жор не прошёл, пришлось бы браться и за них тоже.