Искатель, 1961 №2
Шрифт:
— Я говорил то, что думал. Я исходил из моральных и этических принципов. Большинство, к моему искреннему сожалению, приняло иную точку зрения. И тогда мы, оставшиеся в меньшинстве, также приняли ее. Поэтому незачем вспоминать то, что было. Ты считаешь меня врагом и ошибаешься. Я искренне рад твоему успеху. Но сейчас речь идет совсем о другом. Мне, да и не только мне, а очень многим, кажется жестоким и ненужным возвращать трупу жизнь. Распоряжаться собой может только сам человек или общество. Но в данном случае вы не можете получить согласие этого человека.
Пока он говорил, загорелый блондин нетерпеливо постукивал ногой. Когда Мунций замолчал
— Мунций считает этот опыт ненужным, жестоким и неэтичным. Я вас правильно понял?
— Да, правильно, — ответил Мунций.
— Почему же? Говорить о высоких принципах личной свободы очень красиво, но в данном, исключительном случае совершенно нелогично. В наше время не умирают в молодом возрасте. Значит, Люцию, Ио и их товарищам предстояло бы провести великий опыт оживления умершего с телом старика. Вот это действительно ненужный опыт и даже, если хотите, жестокий. Так что же — выхода нет? Конечно, это неверно — есть! И сам же Мунций подсказывает его! Вам, Люций, надо обратиться ко всему человечеству в лице Верховного совета науки. Пусть вся планета решит участь человека, лежащего в вашей лаборатории. Поскольку мой голос как члена совета может иметь вес, я обещаю отдать его вам.
— Спасибо, Иосиф! — взволнованно сказал Люций. — Я рад, что вы меня понимаете.
— Да, Люций. Разрешите мне ответить вашему отцу еще в одном пункте. Но предварительно я хочу задать вопрос:, верите ли вы, Мунций, что человек, лежащий в лаборатории вашего сына, Дмитрий Волгин?
— Вполне возможно, — ответил Мунций, пожимая плечами. — Но какое это имеет отношение к спору?
— Имеет, и самое непосредственное. Вы сейчас убедитесь в этом. Вы говорили о согласии, о невозможности спросить мнение объекта опыта. Очевидно, вы не уверены в том, какое это было бы мнение. А вот я уверен в нем. Я помню опубликованные вами, Мунций, архивные материалы. Волгин умер в возрасте тридцати девяти лет. Мог ли хотеть смерти человек, проживший так мало? Я отвечаю: нет и еще раз нет! Природа должна была протестовать против такого преждевременного конца. Я совершенно уверен, что если бы мы могли спросить Волгина, то его согласие было бы дано.
Самый старый из собеседников, молча слушавший до сих пор, сказал ровным и тихим голосом:
— Я могу добавить к сказанному Иосифом еще следующее. Человек, о котором идет речь, умер в годы великой борьбы за переустройство мира. Он человек первого в мире социалистического государства, заложившего основы нашего мира. Поставим себя на его место. Он боролся за будущее, боролся самозабвенно, иначе он не был бы Героем. Но даже, если это не Дмитрий Волгин, то суть остается та же. Мог ли он не желать увидеть это будущее своими глазами?..
Мунций поднялся с кресла. Казалось, он хочет уйти с террасы, не доведя спора до конца. Ведь он остался в одиночестве, все присутствующие высказались против него. Но он сдержался.
— Я не принадлежу к числу упрямцев, — сказал он, — и всегда готов сознаться, в своей ошибке. Но пока мне не в чем сознаваться. Возможно, что я не прав, не знаю. Будущее покажет. Но я думаю о том страшном потрясении, которое испытает этот человек, если Ио и Люцию удастся успешно закончить опыт. Он очутится в чуждом ему мире, оторванным от всего, что было ему дорого, бездной времени. Все родственники умрут для него в один миг. Это тяжкое горе. Удовлетворение любопытства не перевесит трагического одиночества среди людей, которые не будут понимать его и которых он сам не поймет. — Мунций замолчал, но никто не возразил ему, он повернулся и быстрыми шагами ушел с террасы.
— Ваш отец, — сказал Иосиф, — заблуждается, но он делает это с большой искренностью. В предстоящих прениях Мунций будет для вас и для Ио очень опасным противником.
Люций ничего не ответил. Он стоял, опустив голову, в глубокой задумчивости и, казалось, даже не слышал слов Иосифа.
— Да, это так, — ответил за друга Ио.
Старик, в свою очередь, встал с кресла, собираясь уйти.
— Рассуждения Мунция, — сказал он, — кажутся мне не лишенными известного основания. Я советую вам подумать над тем, что было здесь сказано. Представьте себе, что Мунций окажется прав. Вернуть человека к жизни для страданий… нет, это немыслимо!
— Почему вы предлагаете думать только им двоим? — Иосиф порывисто вскочил. — Вся Земля должна решить этот вопрос.
— Да, — сказал Ио, — не остается ничего другого, как обратиться в Верховный совет науки.
В день заседания величественный зал Верховного совета науки, техники и культуры, рассчитанный на шестьдесят тысяч человек, был заполнен до отказа.
Стало известно, что многие крупнейшие ученые собираются выступить, и, хотя увидеть и услышать их можно было, не выходя из дому, где бы он ни находился, всем почему-то хотелось увидеть и услышать их именно здесь.
Ио, вполне уверенный, что они поступают правильно, не сомневался в решении, которое будет вынесено. Он прибыл на заседание в прекрасном настроении.
Полной противоположностью ему был Люций.
Инициатор и автор идеи оживления испытывал странное раздвоение. Долгие разговоры с отцом в конце концов повлияли на него, и временами его охватывали угрызения совести. В нем проснулась жалость к существу, с которым он хотел произвести такой страшный опыт. Обдумывая в тишине лаборатории слова отца и его главного противника — Иосифа, он старался поставить себя на место человека, лежавшего перед ним на лабораторном столе. Часами всматривался он в неподвижные черты так хорошо знакомого лица и пытался найти ответ.
Случались моменты, когда Люций мечтал о том, чтобы Верховный совет науки высказался против и можно было бы перестать думать о последствиях воскрешения, но ум ученого тотчас же начинал протестовать против такого исхода.
Люций устал, переволновался и на заседание явился внутренне опустошенным и безразличным к любому решению, которое ему предстояло услышать.
По приглашению старейшего академика, прославленного медика, который председательствовал на этом заседании совета, Люций первым поднялся на высокую трибуну.
Многочисленные гравиофы, разбросанные по залу, показали всем его расстроенное и похудевшее лицо.
Стоя у подножия гигантской, пятидесятиметровой статуи Ленина, Люций видел перед собой необъятный простор исполинского зала. Задние ряды скрывались вдали в туманной дымке, пронизанной лучами солнца, свободно проходившими через прозрачный потолок. Шестьдесят тысяч пар глаз смотрели на Люция.
Он обвел взглядом членов совета — величайших ученых Земли, которые собрались здесь, чтобы вынести ему свой приговор. Иосиф, встретив его взгляд, ободряюще улыбнулся. Отец же не смотрел на него. Мунций сидел, откинувшись на спинку кресла, с закрытыми глазами и, как обычно, неслышно барабанил пальцами по краю стола.