Искатель, 1962 №2
Шрифт:
Уже давно пора бы ей понижаться, а она дошла почти до пояса и как будто поднимается выше. Уж не сбился ли он с пути и не идет ли прямо в открытое море?
Юноша оглянулся. Полярная звезда на месте — чуть вправо от плеча. Значит, направление верное. И вдруг страшная мысль словно поразила его:
«Прилив!»
Верно, шел медленнее, чем рассчитывал: отлив кончился, и вода стала прибывать. А ведь берег, должно быть, совсем недалеко. Неужели вот так, не дойдя чуть-чуть, погибнуть? Пробовал плыть, но закоченевшие ноги не слушались, сам едва не захлебнулся. Пошел опять, а вода по грудь, и каждый шаг дается
И вдруг почувствовал, что стали ноги в чем-то путаться, и вспомнил слова дяди Степана: у берега водоросли и тина. Значит, близок конец пути. Послышался легкий шум прибоя: плещется мелкая волна о береговые камни. Несколько тяжелых минут — и ниже стала вода, на фоне звездного неба затемнели берег, опушка леса. Мелькнул меж деревьями огонек. Дно круто поднимается. А сил все меньше и меньше. И он закричал. Слабо, хрипло. Но кто-то услышал. Топот сапог, посыпалась в воду галька. Чья-то рука схватила его за воротник и вытащила.
В настоятельских покоях у стола, освещенного тусклой керосиновой лампочкой, сидел за картой капитан Картер, командующий отрядом интервентов.
На схеме укреплений условными цветами нанесены уже готовые и только намеченные к постройке сооружения. Последних значительно больше. Этим и объяснялось крайне озабоченное выражение лица капитана. Своих сил явно недостаточно, подкрепления не дают, а от дюжины старых монахов и рыбаков (в отчетах они назывались «мобилизованным гражданским населением») толку мало.
Картер досадливо передернул плечами и потянулся к банке с табаком. В сенях послышался шум, что-то мягкое свалилось на пол.
— Что там у вас, Перкинс? — окликнул он вестового.
Дверь распахнулась. На пороге стоял человек в остроконечном шлеме и коротком полушубке, перехваченном ремнем. Он крикнул что-то — явно приказание, которого Картер не понял. Под дулом наведенного на него карабина капитан встал и поднял руки. Жестом ему предложили выйти из комнаты. В полутемных сенях на полу заметил фигуру вестового с мешком, обмотанным вокруг головы. Стоя на крыльце, Картер увидел группу своих матросов, окруженных красноармейцами. Где-то за собором, в казармах морской пехоты, защелкали одиночные выстрелы.
…Разбежавшиеся во время ночной тревоги монахи поутру увидели укрепленный на обломке антенны в верхнем пролете колокольни весело развевающийся красный флажок.
Т. Тихова
ВЕТЕР В ГОРАХ
Светлой памяти друга и мужа
Василия Васильевича Полетаева
Рисунки П. Павлинова
Меня разбудил
Откинув клапан, я заглянула в затянутое прозрачной пластмассой оконце. Ледник Ордебар покрыт волнами морозного тумана. Вблизи еле проступают нагромождения каменных глыб боковой морены. Хотя солнце еще далеко за перевалом, уже слегка розовеют, словно медленно накаляясь изнутри, грани снежных вершин…
Настороженную предрассветную тишину нарушают удары топора: наш повар Алимджан рубит сухие ветви горного кипариса — арчи. Затем раздается переливчатое «ур-р-р-ру» горного индюка — улара. В камнях морены пискнул рыжий солонгой — памирский родственник хорька. Но еще молчат — попрятались от холода — болтливые и горластые каменные куропатки — кеклики.
Завтрак поспеет через полчаса, можно еще немного вздремнуть. Но уснуть мешает смутное беспокойство. Что-то надо вспомнить… Но что именно?.. A-а, письмо! Письмо с пограничной заставы, которое привезли вчера вечером вместе с почтовым голубем для ответа. Просили сообщить, не видел ли кто из нас — ведь геологи бродят повсюду — двух незнакомцев: одного — старого, седобородого, другого — помоложе. Дальше шло подробное описание: начальник заставы в совершенстве владел искусством словесного портрета.
«Следует обратить особое внимание на глаза младшего: желтовато-зеленые, как у снежного барса, с застывшим, очень жестоким выражением».
«В пустынных горах Дарваза людей очень мало, всех знаешь наперечет, — задумалась я. — Но глаза? Где я видела именно такие?» И вдруг вспомнила.
Это было весной, когда наш отряд только приехал в горы. Кончилась автомобильная дорога. На геологической базе мы перегрузили экспедиционное имущество на лошадей и ишаков и двинулись по тропе вверх. Вдали сияли снежные вершины — легкие, невесомые.
Караван шагал очень медленно. Я пошла вперед. Легкий ветер умерял жар отвесных лучей. Он нес снежную прохладу фирновых полей, медвяный запах донника и нежную горечь полыни. Я брела как во сне…
Поворот тропы — и долина, которую окаймляли изглоданные временем скалы, превратилась в сумрачное ущелье. К нависшей скале прижался тяжелый каменный куб без окон. Его плоскую кровлю венчало полушарие купола. Пустыми глазницами смотрели на меня черепа архаров с огромными крутыми рогами — украшение шершавых стен. На шестах висели конские хвосты. Длинные обрывки выгоревших тканей едва шевелились на кустах от слабого ветра.
Это был мазар — усыпальница местного святого.
Сквозь шум потока, бежавшего по дну ущелья, мне послышалось невнятное бормотание, оно доносилось из темного отверстия — входа. Заглянув туда, я от неожиданности отпрянула. Перед надгробным камнем лежал человек. Когда я привыкла к полумраку, я различила в глубине мазара еще две темные фигуры. На меня уставились глаза — желтовато-зеленые, холодные, жестокие, Поминутно оглядываясь, я двинулась по тропе дальше. И долго еще щемящее чувство необъяснимого страха не покидало меня.