Искатель, 1962 №2
Шрифт:
Имя Лафайета произносилось с таким почтением, что я перестал что-либо понимать. Когда я пытался спросить почему, они хохотали, думая, что я шучу. В конце концов я решил, что только Тэддеус Перли сумеет мне объяснить это. Но при первой же попытке подойти ко мне мистер Перли был отброшен назад. Он поскользнулся и упал, растянувшись на заплеванном табачной жвачкой полу, и я потерял его из виду. Меня мутило от слабости — так я был голоден — и от полного бокала виски, который я
— Друзья, — воскликнул я, — верьте мне, я искренне благодарен вам за ваше гостеприимство. Но у меня неотложное дело в Нью-Йорке, дело исключительной важности и отчаянной срочности. Если позволите, я заплачу сейчас все, что с меня причитается…
— Не пойдет, — сказал бармен, — оставьте ваши денежки при себе. Мы вас сами напоим допьяна.
— Обождите-ка минутку, — вмешался все тог же маленький человечек, бросив на меня хитрый взгляд, — а что это за дело, которое не терпит?
Ты называл меня донкихотом, Морис, а я не соглашался. Ты также считал меня опрометчивым. Может быть, ты и прав, но у меня не было выбора.
— Кто-нибудь слышал из вас, джентльмены, о мадам Тевенэ? О мадам Тевенэ, которая живет в доме номер двадцать три на Томас-стрит близ набережной Гудзона?
Честно говоря, я не ожидал утвердительного ответа. Но кто-то усмехнулся при упоминании улицы, а кто-то, подтверждая, кивнул в ответ.
— Старая скряга? — осведомился спортивного вида джентльмен в клетчатых штанах.
— Вы правы, сэр! — воскликнул я. — Точный портрет. Мадам Тевенэ очень богатая женщина. И я прибыл сюда, чтобы положить конец ужасной несправедливости.
Я рванулся вперед, но так и не вырвался. Кругом закричали:
— Какой?
— Дочь мадам Тевенэ, мадемуазель Клодина, живет в отчаянной нищете в Париже. Сама мадам Тевенэ приехала сюда не по доброй воле — ее буквально околдовал дьявол, а не женщина по имени… Да пропустите же меня, господа, умоляю вас!
— Держу пари! — воскликнул парень с пистолетом за поясом. — Вы, должно быть, влюблены в эту дочку, как ее там… — Он был явно доволен. — Что, угадал?
Он действительно угадал. Но откуда, господи боже мой, они могли узнать мой секрет?
— Я не собираюсь скрывать от вас, господа, — сказал я, — что я действительно очень высокого мнения о мадемуазель Клодине. Но она помолвлена с моим другом, артиллерийским офицером.
— Так вам-то какое дело до этого? — усмехнулся коротышка.
Вопрос поставил меня в тупик. Я не мог ответить. Тогда бармен с золотым зубом наклонился ко мне из-за стойки и сказал вполголоса.
— Вы лучше поспешите, мосье, если хотите застать француженку в живых. Я слышал, что утром у нее был удар.
Но пьяницы кругом истошно орали, настаивая на моем участии в попойке, и это последнее испытание буквально
— Кто из вас был с Вашингтоном? — спросил он, схватив коротышку за воротник, и добавил, презрительно оглядев окружающих: — Очистить дорогу племяннику Лафайета!
Они приветствовали меня, Морис. Они бежали за мной к двери и просили вернуться, обещая, что будут ждать меня здесь. Не знаю почему, но я поискал глазами мистера Перли. Он сидел за столиком у колонны под газовым рожком, тщательно стирая табачные пятна с шинели, и выглядел еще бледнее, чем прежде.
Я не видел более мрачной дыры, чем Томас-стрит, где высадил меня кучер. А может быть, причиной было мое настроение? Что, если мадам Тевенэ умерла, не оставив ни су своей дочери? Ты можешь это понять?
Дома на Томас-стрит были сложены из рыжего закопченного кирпича, мутно-серое небо висело над дымовыми трубами. Уходящий день дышал теплом, но дух мой был угнетен до крайности. Как ни грязны наши парижские улицы, но у нас не выпускают на них свиней. А здесь, кроме них, ничто живое не нарушало мрачного спокойствия улицы.
Несколько минут, как показалось мне, я отчаянно и громко стучал в двери дома номер двадцать три. Ничто не шелохнулось за ними. Потом чуть-чуть приоткрылся глазок, загремел тяжелый болт и дверь распахнулась.
Нужно ли говорить о том, что на пороге стояла женщина, которую мы зовем Иезавелью?
Она спросила меня:
— Это вы, мосье Арман?
— Что с мадам Тевенэ? — воскликнул я. — Она жива?
— Жива, — подтвердила моя собеседница, блеснув из-под ресниц зелеными глазами. — Но полностью парализована.
Я никогда не отрицал, Морис, что мадемуазель Иезавель не лишена привлекательности. Она не стара, ее не назовешь даже дамой средних лет. Если бы не серый, как небо над нами, цвет ее лица, она могла бы считаться красивой.
Я по-прежнему видел перед собой пепельные волосы, разделенные на пробор и зачесанные по моде за уши, — мадемуазель Иезавель, не двигаясь, непримиримо стояла в дверях. Зеленоватые глаза ее пристально смотрели на меня. Ее старое платье из тафты угрожающе зашуршало, когда она сделала шаг вперед.
— Вы даже не родственник, — сказала она. — Я не позволю вам войти.
— Очень сожалею, но я должен это сделать.
— Если бы вы когда-нибудь сказали мне хоть одно доброе слово, — произнесла мадемуазель, смотря на меня из-под опущенных ресниц, ее грудь подымалась при этом, — только один жест любви, нежности… и вы разделили бы со мной пять миллионов франков.
— Отойдите в сторону, — сказал я.
— Значит, вы предпочитаете эту чахоточную куколку из Парижа? Пусть так!
Признаюсь, я был взбешен, Морис. Но сдержался и сухо спросил: