Искатель. 1975. Выпуск №1
Шрифт:
Закончив юридический факультет, Смилов попросился в уголовный розыск. Геренский, когда-то попавший сюда по одному из комсомольских наборов, наблюдал — вначале с удивлением, потом с уважением, — сколько желания, увлеченности, ума вкладывает доброволец в любое дело. Будучи заместителем начальника управления, подполковник через год-другой понял, что из Смилова может получиться замечательный криминалист. То, что Любомир Смилов как-то незаметно стал правой рукой Геренского, никого не удивило: подполковник знал толк в людях. Естественно, между ними давно установились своеобразные приятельские отношения, выходящие
— Приветствую, шеф. Вы точны, как ваши двойники в детективных романах, — шутливо откозырял Смилов и показал на часы. — Сейчас из-за поворота вынесется на роскошной машине бессердечная Даракчиева.
— Женщине не грех опоздать.
— Такая женщина не опаздывает. А вот и она!
Машина, которая остановилась у ворот дачи, будто только что съехала с обложки западного журнала.
Зинаида Даракчиева оказалась подтянутой, прекрасно сохранившейся женщиной. Ее стройной крепкой фигуре чуть-чуть недоставало женственности — так выглядят энергичные женщины, которым приходится рассчитывать в жизни лишь на самих себя. Она не блистала красотой, однако сочетание темных волос, зеленых глаз и великолепного загара придавало ей большое очарование. На ней было неброское легкое платье идеального покроя, без намека на вычурность. Геренский пожал ей руку.
— Позвольте принести вам свои соболезнования.
— Спасибо, — сказала она. — Я видела вас утром — на похоронах, но подумала, что, вероятно, вы сослуживец моего мужа.
— Не совсем. Я из милиции. Подполковник Александр Геренский. — Он легко поклонился. — Веду расследование обстоятельств смерти вашего супруга. А это мой помощник, капитан Смилов.
— Я уже имела удовольствие познакомиться с капитаном, — вежливо улыбнулась Даракчиева.
…У дверей в гостиную хозяйка остановилась, как будто не могла решиться войти туда, где всего лишь два дня назад был отравлен ее муж. Потом решительным движением взялась за ручку, распахнула широко дверь и пригласила:
— Прошу вас!
Они уселись в широкие удобные кресла.
— Прошу извинить меня, — нарушила молчание Даракчиева, — после возвращения из Варны я еще не была здесь и потому не знаю, чем угостить вас.
— Если можно, минеральную воду. Или лимонад, — попросил подполковник.
— Посмотрю в холодильнике. Обычно он набит до отказа. Они не успели его опустошить. — Она встала и ушла на кухню, а Геренский с удивлением отметил, сколько ненависти и презрения можно вложить в такое короткое слово «они».
На низком столике Даракчиева оставила свои перчатки и сумку. Не теряя времени, Смилов быстрыми, но спокойными движениями вытаскивал оттуда содержимое: красивый носовой платок, золотистую зажигалку, пачку «Кента», фломастер,
Даракчиева вернулась с запотевшей бутылкой лимонада и тремя фужерами.
— Сожалею, что вынужден вас беспокоить, — начал Геренский, сделав глоток. — Что делать, служба у нас такова, что иногда приходится разговаривать с людьми в самый неподходящий момент. — Он умолк, ожидая, что Даракчиева что-то ответит. Но она молчала, и тогда он продолжал: — Я не буду вас расспрашивать о самом преступлении. Потому что тогда вы находились в Варне.
— На Золотых Песках, — поправила она.
— Да, на Золотых. Песках. Мне интересно другое. Кто, по вашему мнению, был заинтересован в смерти вашего мужа?
Она вытащила из сумки пачку «Кента», начала разминать в пальцах сигарету. Потом спохватилась, протянула сигареты им. Они не воспользовались любезностью — Смилов вообще не курил, а Геренский предпочитал отечественные.
— Могу ли я говорить откровенно? — спросила она, поглядывая на капитана, который уже начал писать в блокноте.
— Естественно. — Геренский поднес зажигалку к ее сигарете. — Только так вы сможете помочь следствию.
— Не буду разыгрывать из себя убитую скорбью вдову. Заявляю сразу и недвусмысленно: мой муж был законченным подонком, — произнесла она отчетливо. — Вижу, что мои слова вас шокируют, товарищ Геренский. Увы, я говорю правду. Абсолютный подонок. Не было порока, не было гнусности, которые отсутствовали бы в его репертуаре. Жестокость, разврат, алчность, шантаж, подлость — вот вам портрет моего мужа.
— Очень странно. Все, кто был здесь в пятницу, в один голос называют его чуть ли не ангелом. Говорят, он был хорошо воспитан, тактичен, выдержан…
— Красивые манеры — это всего лишь маскарад. Своим поведением он хотел подчеркнуть разницу между собой и окружающими. Потому что питал презрение ко всему человеческому роду, включая и своих приятелей.
— Хорошо, вернемся к моему первоначальному вопросу. Кто из гостей был заинтересован в его смерти?
— По-моему, нет человека, который, общаясь близко с моим мужем, тайно не желал бы его смерти. Впрочем, есть одно исключение: Никифор, наш сын. Он настолько отличается от своего папочки, что Георгий всю жизнь лицемерил перед ним. Нет, не из-за родительской сентиментальности. Георгий откровенно боялся сына. Потому что я воспитала его честным человеком. Слава богу, он не пошел в отца.
В разговор вмешался Любомир Смилов:
— Извините, почему вы сказали «есть одно исключение»? А сами вы?
— Может быть, это ужасно, но и я не исключение. Видите ли, я не хотела его смерти, но и скорбеть теперь не могу. Он был подонком ко всем, со всеми, включая и меня. Постарайтесь меня понять. Последние семь лет — как вам сказать? — у нас… не было… ну… нормальных супружеских отношений. Семья была для него благовидным фасадом, и только. Вы не поверите, но он запирался в спальне с этой Дарговой, а меня отправлял спать в другую комнату. Доходило до того, что он предлагал мне проявить благосклонность к разным своим дружкам, даже к старикам, если надеялся на какую-то выгоду.