Искатель. 1976. Выпуск №1
Шрифт:
И я сразу насторожился, потому что в разговоре с Панафидиным имя Лыжина не только не упоминалось, я вообще не знал тогда о существовании Лыжина. Значит, Панафидину еще в то время, когда я посетил его, было известно, что Лыжин занимается получением метапроптизола или уже получил его… Но ничего не сказал.
— Да, меня интересует направление работ Лыжина, — сказал я, решив предоставить Ольге Панафиднной инициативу в разговоре. А сам отхлебнул маленький глоток кофе, который хоть и не был сварен со всеми ритуальными священнодействиями ее отца, но это все равно был хороший, очень вкусный кофе — чувствовалась семейная школа, доведенная до
— Видите ли, мы вам мало что можем рассказать с Лыжине, потому что последние годы практически не общались с ним, — сказала Ольга, раскуривая сигарету.
— Что так? — поинтересовался я.
— Володя Лыжин очень сильно изменился, — вздохнула Ольга. — С ним произошла метаморфоза, хоть и прискорбная, но довольно-таки обычная. Он стал профессиональным неудачником.
— Разве есть такая профессия — неудачник? — серьезно спросил я.
— Не могу утверждать, но когда любительство становится основным занятием, то оно превращается в профессию, — в назидательности фразы я уловил знакомые интонации ее мужа. — Володе не везет последние годы во всем, и это не могло не отразиться на его поведении.
— И давно ему так не везет?
— Ну, точно я не могу этого сказать, но ведь начинал-то он очень хорошо. Впрочем, в жизни это часто бывает: до какой-то определенной полосы все, за что ни берешься, — все получается, все удается, со всех сторон говорят: «Ах, какой человек перспективный! Ах, какой одаренный! Какое у него будущее!» И вдруг подступает какой-то рубеж — все летит насмарку, все из рук валится, ничего не выходит, все не получается…
Я внимательно слушал Ольгу и готов был голову дать наотрез, что у нее «не подступал какой-то рубеж» — у нее все всегда должно было получаться. И откровения, которые она мне сейчас преподносила, не она придумала и не на себе прочувствовала, а услышала от мужа или отца, или от кого-то из знакомых, и одна-единственная поперечная морщинка на этом атласном лобике выступила не от горьких раздумий и не от тягостных открытий. Откинувшись в удобном кресле, она вещала какие-то банальности и в конце каждой фразы для убедительности, для большей весомости своих сентенций делала дымящейся сигаретой изящный полукруг, оставляя в воздухе синий расслаивающийся крючок — не то вопросительный знак, не то обрывок своей «глубокой» мысли. Этих крючков-вопросов-мыслей было уже много, они быстро истаивали, и она создавала новые.
«Барынька», — подумал я про нее. Почему-то это слово казалось мне особенно унизительным и наиболее точно характеризующим Ольгу. И по какой-то, мне самому не ясной ассоциации подумалось, что такие люди, как Панафидин, должны были бы жениться на более серьезных женщинах.
— Простите, а вы не можете вспомнить, когда у Лыжина подступил вот этот самый роковой рубеж?
Ольга пожала своими блестящими кримпленовыми плечиками:
— Естественно, что календарно мне этого не вспомнить, но факт то, что Володя очень хорошо, ну просто исключительно удачно сотрудничал с моим мужем. Александр ведь очень во многом ему помог, подсказал, направил его, так сказать — огранил его талант. А тот вдруг в один прекрасный день устроил истерику, и все пошло кувырком.
— А вы не знаете, из-за чего он устроил истерику?
— Какой-то у них скандал возник на работе, Володя неправильно лечил больную, и Александру пришлось вмешаться и вы сказать принципиальную точку зрения. При этом Александр и не думал наказывать Лыжина или применять к нему
— Вы не допускаете, что у Лыжина могли быть на то основания какого-то нравственного порядка?
— Да о чем вы говорите? Я думаю, что он действительно сильно разволновался, и в этот момент в нем прорвалась сдерживаемая много лет зависть…
— Зависть? — переспросил я. — А в чем Лыжин мог завидовать Панафидину?
Ольга рассмеялась. Она от души смеялась глупости моего вопроса, любому профану понятно, в чем неудаха-лаборант может завидовать молодому доктору наук, заведующему лабораторией, с которым когда-то сидел на одной институтской скамье. Ольга смеялась, обнажая свои прекрасные ровные белые зубки без единой пломбочки, и я видел только, что у нее клычки длиннее остальных зубов и, наверное, очень острые.
— Неужели вы даже на мгновение допускаете, что Лыжин мог поверить, будто он хоть на гран менее талантлив, чем Александр? Но у Александра все в жизни получалось так, как он хотел, а у Лыжина ничего не получилось — отсюда и зависть. Но, к сожалению, завистник — сам себе первый враг, — убежденно заявила Ольга.
— Вы думаете, что Лыжин себе навредил?
— Еще бы! Он ведь очень способный человек, хотя и ужасно неорганизованный. Под руководством Александра он смог бы очень многого достигнуть — при его помощи и поддержке. А так — потерял прекрасное место, работает в какой-то захудалой лаборатории, носится с сумасшедшими идеями…
Я перебил ее:
— Простите, а почему вы думаете, что лыжинские идеи — сумасшедшие? Ведь насколько я понял, ваш муж занимается теми же проблемами?
Ольга на глазах утрачивала уважение ко мне: нельзя всерьез говорить с человеком, который произносит вслух столько глупостей.
— Ну что вы сравниваете, дорогой мой! — в ее голосе по явились покровительственные ноты. — Который год целая лаборатория, целый ансамбль квалифицированных специалистов не могут получить устойчивых результатов, и вы сравниваете их работу с усилиями пускай талантливого, но все-таки самоучки?
— Одну минуточку, разве Лыжин — самоучка? — спросил я.
— Это я, наверное, неправильно выразилась, Лыжин не самоучка, я хотела сказать, что он — кустарь. В наше время наука так не делается…
— Может быть, — сказал я. — Может быть, сейчас наука и не делается так. Но я совершенно уверен, что во все времена наука делалась, делается и будет делаться одними и теми же людьми.
— Не поняла. Что вы этим хотите сказать?
— Что, если бы не родился Эйнштейн, вряд ли его труд выполнил бы целый физический институт. Я слышал историю о том, как в двадцать втором году старый одесский счетовод Губерман сформулировал чуть ли не на базе элементарной алгебры теорию относительности. А когда узнал, что все это уже известно, от горя повесился. Но этого человека природа создала как резерв на случай неудачи с Эйнштейном.
— Это ненаучный подход, — упрямо наклонила голову Ольга, и ровные ее зубки блеснули из-под аккуратно накрашенных губ. — И уж во всяком случае к Лыжину никакого отношения не имеет.
— Может быть, — согласился я. — Я ведь и не возвожу свою точку зрения в научную теорию. А что касается Лыжина, то я как раз слышал, что у него есть результаты весьма серьезные.
— Ерунда все это, — категорически заявила Ольга. — Пустые разговоры, и если Лыжин даже получил что-то, то это не научное открытие, а артефакт.