Искатель. 1982. Выпуск №1
Шрифт:
— О ком ты говоришь?
— О Чезаре. Ты его видел. Тогда в роли твоего начальника в лаборатории — это был он… Наверно, все дело в том, что наш мозг функционирует иначе, собственно, мы уже не люди, лишь вместилище для чужого разума.
— Этого не может быть! Не может! Ты…
— Молчи. Не надо. Ты не знал меня раньше и не знаешь того, что знаю сейчас я. Часто я сама не могу определить, какие мысли принадлежат мне, какие им. Наше сознание — это неразрывное целее. Иногда город кажется мне наполненным чужими, враждебными существами, я, как рыба, смотрю на него сквозь стекло аквариума.
Веста замолчала.
В полумраке кабины виднелся только ее точеный профиль. Волосы рассыпались по плечам, она сидела совершенно неподвижно, словно заледенев. И вдруг в какую-то долю секунды я понял, что она ощущала в эту минуту… Она сказала уже все, положила последний камень в стену, разделявшую нас, и теперь ждала лишь последних слов, которые должны были разрушить все, что у нее еще оставалось в этом мире. Я не испытывал к ней жалости. Только огромное удивление и восхищение перед мужеством этой женщины.
— Послушай, Веста… — Она не шевельнулась. — Ты знаешь сказку о царевиче, который поймал русалку?.. — Она все еще молчала, только отрицательно мотнула головой. Смысл того, что я собирался сказать, еще не проник в ее сознание. — В этой сказке печальный конец… Русалка не была похожа на обыкновенных девушек, а царевич полюбил ее и хотел на ней жениться. Людские пересуды помешали их счастью… Но на самом-то деле он поймал в свою сеть не русалку, а чудо. То самое необыкновенное, сказочное чудо, которое каждому из нас попадается всего лишь раз в жизни, только не все умеют его распознать: то рыбья чешуя мешает, то еще что-нибудь… Так вот я бы не хотел повторить ошибку царевича… С этого дня мы всегда будем вместе. Я не знаю, сколько нам оставлено времени, никто этого не знает. Но больше я не потеряю ни одной секунды по собственной воле.
В полумраке кабины ее глаза сверкнули как два огромных изумруда. Я знал, что в эту минуту она видит меня насквозь, читает мои самые сокровенные мысли. Этой женщине я никогда не смогу солгать, даже если очень захочу… Я знал, на что иду, легкий мороз пробежал у меня по коже. Я ждал ответа, но она лишь спросила:
— Ты отдаешь себе отчет? Ты уверен, что справишься?
Вместо ответа я наконец сделал то, о чем мечтал все эти дни. Я притянул ее к себе и крепко поцеловал в горячие, потрескавшиеся губы.
И в эту секунду стеклянная стена, разделявшая нас, перестала существовать.
Гвельтов никогда не напивался до такой степени, как в тот вечер, когда Лонгаров холодно с ним простился, забрал пробы и уехал, оставив его одного. В те дни, когда удачей не пахло, он был ему нужен, как каторжный, сутками сидел в лаборатории, а сегодня…
Еще больше его обиду разжигала мысль о том, что Лонгаров мстит ему за вечер с Вестой. Это было не по-мужски… Гвельтов завернул в первый попавшийся портовый кабачок и выбрался оттуда далеко за полночь. Он брел по самой кромке тротуара, то и дело останавливаясь и бессмысленно озираясь. Иногда подолгу стоял неподвижно, обняв фонарный столб, и рассказывал ему о своих обидах. Прохожих в этот поздний час было немного, а те, что попадались навстречу, сразу же, завидев Гвельтова, переходили на противоположную сторону. Вечерами в городе бывало неспокойно, а от пьяного всего можно ожидать… Так что Гвельтов не испытывал неудобств в своем зигзагообразном движении. Вся левая сторона улицы оставалась в его распоряжении. Только пройдя три квартала и выбравшись на набережную, что заняло у него не меньше двух часов, он наконец понял, что идет в противоположную от дома сторону. Это открытие несколько отрезвило его, к тому же два часа, проведенные на свежем воздухе, уменьшили опьянение. И все же впоследствии, восстанавливая в памяти все события этой ночи, Гвельтов никак не мог вспомнить, в какой именно момент у него появился товарищ… Вроде бы на набережной он был один, а когда шел обратно, у него уже не было необходимости делиться своими печалями с фонарными столбами, поскольку рядом оказался внимательный, чуткий, все понимающий собеседник. Они успели обсудить все достоинства хорошо очищенной можжевеловой водки. Тщательно проанализировали влияние провинциальных традиций на качество выделки коньяков и перешли уже к новомодной категории коктейлей, которую оба не одобряли. Затем Гвельтов долго объяснял, каким законченным мерзавцем оказался его шеф, и, кажется, сумел доказать, почему именно. После чего его спутник заметил, что все начальники по самой своей природе — мерзавцы.
Гвельтову давно не попадался такой толковый, настроенный в унисон его самым сокровенным мыслям собеседник. Вполне довольные друг другом, они забыли о времени. Гвельтов помнил, что на углу какой-то улицы, отнюдь не той, что вела к его дому, в руках у его товарища оказалась заветная плоская бутылочка, какие носят в верхнем боковом кармане пиджака истинные ценители и знатоки. Гвельтова, правда, несколько удивил тот факт, что бутылочка оказалась нераспечатанной, в фабричной упаковке…
Когда на дне почти ничего не осталось, Гвельтов перешел к анализу личных связей, на которых держится современное общество. И здесь они оба проявили редкостное единодушие и общность взглядов. Дальше в памяти Гвельтова образовался какой-то странный провал, очевидно, содержимое заветной бутылочки подействовало на него сильнее всех предыдущих. Как бы то ни было, полностью очнулся он уже в лаборатории… Причем совершенно не помнил, как сюда попал и почему вообще оказался на работе ночью… Рядом с ним за столом сидел совершенно незнакомый человек. И с этого мгновения мозг Гвельтова заработал уже вполне отчетливо, сохранив в памяти все подробности того, что произошло дальше.
— Итак, вы обещали мне показать ту самую штуку, из-за которой ваш шеф… простите ваш мерзавец шеф…
Глаза незнакомца блестели холодно и совершенно трезво. Очевидно, он еще не догадался, что в этот момент алкоголь без всякого постепенного перехода полностью потерял свою власть над Гвельтовым и тот даже догадался не сразу это показать, чтобы прояснить странную ситуацию, в которой очутился. Вполне добросовестно изображая пьяного человека, он радостно и глупо рассмеялся, шатаясь, подошел к полке и снял старый, прошлогодний журнал. Славу богу, современные научные учреждения не страдали недостатком создаваемой ими макулатуры..
— Вот тут! — заплетаясь, произнес он и хлопнул по папке рукой. — Вот тут, дорогой друг, все написано! История всех моих бед. Я дарю вам это! — Гость брезгливым жестом отодвинул от себя пропыленную папку и внимательно посмотрел на Гвельтова.
— Вы как будто собирались показать мне совсем не бумаги. — Голос гостя стал строгим, в нем появились металлические нотки. — Перестаньте паясничать, Гвельтоа! Вы уже совершенно трезвы. Садитесь и слушайте меня внимательно.
Последнюю просьбу Артам выполнил беспрекословно, все еще надеясь выиграть время и разобраться в непонятной для него ситуации.
— Сейчас вы выключите сигнализацию и откроете шкаф!
— Кто вы такой?
— Не задавайте глупых вопросов. Делайте, что вам говорят.
— Бы уверены, что я… — Он не успел закончить.
Перед глазами вспыхнули огненные круги Страшная боль согнула его почти пополам. Ни глотка воздуха не проникало в его сжатые спазмой легкие. Мучительный удушающий кашель раздирал внутренности. Ударил его профессионал. Ударил со знанием дела. И постепенно, с трудом обретая контроль над непослушным телом, Гвельтов уже знал, что из этой истории ему, пожалуй, не выпутаться…
В те редкие дни, когда человек бывает по-настоящему счастлив, он может жить как птица, бездумно и очень часто не замечает этих прекрасных дней. Только потом, когда они уже позади, становится ясной их настоящая цена. Иногда меня даже пугало слишком уж определенное и потому немного нарочитое ощущение счастья. Но, может быть, причина была в том, что я знал: долго так продолжаться не может, все висит на тоненькой ниточке? Во всяком случае, причина моих сомнений была не в Весте, Из нас двоих именно она была, как мне теперь кажется, по-настоящему счастлива и делала все от нее зависящее, чтобы выглядеть обычной, нормальной женщиной.