Искатель. 2000. Выпуск №6
Шрифт:
— Это кто еще такие? Товарищи Альберта по училищу?
Максим покачал головой.
— А кто же? — еще больше удивилась она, словно, кроме училищных друзей, никаких других у ее сына и быть не могло.
— Ну не слышали, значит, не слышали… — Мишин пожал плечами.
— Нет уж вы мне скажите, кто эти люди! — Она выпятила нижнюю губу и стала похожа на маленькую обиженную девочку. Но в голосе звучал начальственный металл.
— А о Шлеме и Зубре вы тоже никогда не слышали?
— Может, вы перестанете говорить загадками? — Металла в голосе заметно прибавилось. — Не забывайте, что мой сын пропал, и мне важно знать любую информацию, касающуюся моего ребенка!
Переигрывает, явно переигрывает, подумал Мишин и неторопливо встал с кресла. А впрочем… Ведь и на самом деле может их не знать.
— Зубр и Шлем — одни из городских неформальных лидеров.
— Альберт никогда не был связан с дурными компаниями, — отрезала она, но почти сразу, словно до нее дошло что-то очень важное, спросила: — А что вы этим хотите сказать?
— Несколько дней назад их нашли мертвыми, — ровным голосом произнес Максим, глядя ей прямо в глаза.
Кровь отхлынула от лица Баранчеевой, оно стало неестественно светлым, почти белым, руки мелко затряслись, взгляд забегал по стенам, переместился на потолок, затем спустился на ковер, замер на носках ее красивых, вышитых бисером домашних тапочек, она несколько раз сглотнула и с трудом выдавила:
— Вы думаете, он имеет к этому отношение?
— Людмила Станиславовна, пока рано делать какие-либо окончательные выводы…
Мишин говорил, а сам думал о том, на какой узкой полоске между правдой и неправдой ему приходится балансировать. То, что Баранчеева ему врала, еще не говорит о том, что он тоже имеет право на ложь.
Но и лжи-то пока никакой не было, остудил он себя. Я сказал ей абсолютную правду. Пущин и Лазарев, эти Зубр и Шлем, убиты. А то, что она усмотрела в этом связь со своим сыном…
А ведь усмотрела же!
— И вы думаете, что мой Альберт имеет к этому какое-то отношение? — повторила она и быстро на него взглянула. — У вас есть факты?
— Людмила Станиславовна…
— Вы не ответили на мой вопрос!
Максим понял, что она начинает оправляться от потрясения, первая волна шока отступает, и ее голос снова приобретает жесткость. Она напоминала Мишину самку, готовую пойти на все ради защиты своего детеныша.
И Максим решил сделать хитрый ход.
— Людмила Станиславовна, вы преувеличиваете мою роль во всем этом деле. Я не более чем исполнитель мелких поручений… Просто мне показалось, что я чем-то смогу вам помочь. Как матери. — Последнюю фразу он специально выделил голосом. А потом заговорил тихо и вкрадчиво: — Мы же с вами делаем одно общее дело. И мне тоже очень хочется, чтобы с Альбертом было все в порядке. И он не оказался замешанным ни в каком грязном деле…
— Боюсь, что мы с вами опоздали… — Впервые в ее голосе прозвучали нотки обреченности.
— Людмила Станиславовна, никогда не поздно Альберту еще чем-то помочь. Если бы вы были со мной до конца откровенной… Может тогда, общими усилиями… Мы никогда не должны терять надежды… Только в тесном союзе с вами мы можем чего-то достичь… Командование училища так надеется на вас…
Максим говорил какие-то общие слова, которые постороннему человеку могли показаться ничего не значащими. Но он изо всех сил старался вложить в них особый смысл, который — он так на это надеялся — был бы понятен этой раздираемой противоречиями женщине.
Он в упор смотрел на Людмилу Станиславовну и чувствовал, что в ее душе происходит ожесточенная борьба между желанием что-то рассказать и стремлением продолжать все скрывать.
Видя ее смятение, Максим с напором продолжил:
— Людмила Станиславовна, ваше положение в городе… Ваш авторитет… Ваши связи, в конце концов… Прошу вас, не усугубляйте положение… Общественное мнение — вещь очень капризная… Не мне вас учить… Я просто хочу помочь вам и Альберту… Еще же совсем не поздно…
— Все, все, подождите! — резко оборвала она.
«Вот и договорился!… — промелькнула мысль у Максима. — Сейчас меня будут выставлять…»
И совсем другим тоном Баранчеева продолжила:
— Подождите минуточку!
В ее голосе совсем не осталось начальственных ноток. И перед собой Максим увидел бесконечно уставшую, запутавшуюся в проблемах стареющую женщину, которую мало кто любит в этой сумасшедшей жизни и которая наконец-таки отважилась на решительный шаг.
— Я сейчас…
«Мама, я попал в неприятную историю. Возможно, об этом уже говорит весь город. Поверь, в этом не только моя вина. Мне бы очень не хотелось тебя расстраивать, но так уж вышло.
Мне необходимо на время скрыться. Прошу тебя, если ты меня любишь, не ищи меня и никому не говори про эту записку.
ЭТО В МОИХ ИНТЕРЕСАХ!!!
Мама, мне нужны деньги. Много. Не менее пятидесяти тысяч долларов. Наличными. Можно и больше. Эти деньги мне должны помочь ВЫЖИТЬ. Потом я тебе все объясню.
В среду ты должна с деньгами сесть на электричку, которая отправляется с Северного вокзала в 21.50. Стой в последнем тамбуре последнего вагона. Ты должна быть одна!
Умоляю, никому не говори про записку.
Люблю, обнимаю, целую.
Твой сын Альберт».
Мишин еще раз перечитал записку, аккуратно свернул ее по линии сгиба и положил на журнальный столик.
Она была написана угловатым подростковым почерком на листке, вырванном из тетрадки в клетку. Было заметно, что человек, который ее писал, старался. Никаких помарок. Внизу стояла витиеватая подпись. Молодым людям часто кажется, чем замысловатей подпись, тем большую солидность она им придает.