Искатель. 2013. Выпуск №1
Шрифт:
Но они, по крайней мере, видели.
— Извините, Фанни, — сказал Игорь. — Я все думал о той женщине… Тами, да? Ее вязанье. Она не видит, вы сказали. Но вяжет она фигуры, которые и зрячий не всякий понимает и может представить. Фракталы.
— Что? — Фанни шла по коридору, толкая перед собой тележку с простынями и наволочками, нужно было заменить постели в трех крайних комнатах.
— Узор, который вяжет Тами, — пояснил Игорь. — Фигура будто уходит в себя, повторяет себя еще и еще.
— Я не знала, что это так называется. Тами все время вяжет эти… как вы сказали? Разные. И цвета она выбирает… это так странно… у нее всегда несколько мотков ниток разных цветов, и она берет, не глядя, конечно, ощупывает пальцами, но никогда не путает. И от этого занятия ее не оторвать. Аутисты — они все такие… — закончила Фанни с извиняющейся интонацией. И добавила: — С ними трудно. Но ничего… когда привыкаешь.
— Что вы делаете, если у нее кончаются нитки или она заканчивает что-то вязать? Ведь она не может вязать бесконечно одну и ту же вещь?
— Томер, медбрат, покупает ей каждую неделю несколько мотков разного цвета.
— Она понимает, что…
— Разного? Да. Не знаю как, чувствует пальцами. Томер пару раз приносил нитки одного цвета. Она бросала мотки на пол, раздражалась, как-то устроила истерику, еле успокоили.
— А когда заканчивает или…
— Я не знаю, как она понимает, что вещь закончена. — Фанни посторонилась, пропуская коляску, в которой сидел грузный старик, бросивший на Игоря сердитый взгляд и что-то визгливо ему крикнувший, но санитар, везший коляску, шел быстро, и Игорь не расслышал сказанного. — Она вдруг бросает вязанье на пол, будто вещь становится ей неприятна, будто на ней грязь… и, если ниток в мотках еще много, сразу приступает к новому вязанью.
— А то, старое? Что делают с ним?
— Что с ним делать? У нее под кроватью стоит коробка. Томер складывает туда, потому что время от времени, обычно по ночам, она опускает с кровати руку, нащупывает коробку, достает вязанье и перебирает пальцами. Наверно, это ее успокаивает. Когда коробка заполняется, Томер выбрасывает тряпки, не все, но большую часть, чтобы было место для новых. Так продолжается много лет.
— Она у вас…
— Я начала работать в «Бейт-Веред» в девяносто втором, Тами уже была здесь. Мне кажется, она тут с детства, но я специально не интересовалась. Простите, Игор, мне нужно…
— Извините, что отнял у вас время.
Он догнал Фанни, когда она входила в пустую комнату в конце коридора.
— Простите еще раз. Можно ли… Я хотел бы взглянуть…
— Я подумала, что вы захотите, — улыбнулась Фанни. — Если вы подождете полчаса, я закончу здесь и отведу вас к Томеру. Иначе он не станет с вами разговаривать. Сама я в северном корпусе не работаю, так что…
— Да, если можно.
Ожидая Фанни, он вернулся в северное крыло — в закутке, где недавно была Тами, беседовали двое врачей, одного Игорь знал: психиатр из «Абарбанеля», приходивший раз в неделю консультировать коллег по поводу особых случаев. Он и отца как-то осматривал. «Вы должны понять, — сказал он потом, — что максимум возможного — поддерживать состояние больного, точнее — минимизировать скорость угасания мозговых функций». Игорь и так это знал. Надеялся услышать что-то другое. Перестал надеяться. «Странно ведут себя современные врачи», — думал он потом. Прежде врач поддерживал в пациенте надежду — ради этого порой обманывал, не сообщал о характере болезни. А сейчас принято говорить правду — и больному, и родственникам. «Неизлечимо, можем только минимизировать…» Игорь старался обходить доктора… да, Гринштейн его фамилия… доктора Гринштейна стороной, а если доводилось случайно встретиться в коридоре, то опускал взгляд и сквозь зубы здоровался. Это было неправильно, но ничего поделать с собой Игорь не мог.
Он отступил в коридор и стал думать о делах — в лаборатории заканчивали приготовления к восьмой (согласно утвержденному в прошлом году плану экспериментов) стадии: нарастили «колено» интерферометра Цандера на двенадцать элементов, и вот уже полтора месяца юстировали прибор. На этом этапе Игорь нужен не был, и он занимался оформлением статей: три — о результатах прошлогоднего, седьмого, цикла, и две сугубо теоретические, их он писал без соавторов, пытался доказать возможность не частичного, как сейчас, а полного описания квантового объекта. Доказать, что такая возможность не противоречит ни второму началу термодинамики (как утверждал Глоссоп из МИТа), ни принципу причинности (на чем настаивали Диннер и Барни из Гааги). Ни восьмая, ни двадцать пятая стадии эксперимента не поставят точку в теоретической дискуссии. Любой эксперимент — приближение, только теория может доказать принцип. Если его вообще можно доказать.
Он подумал, что напрасно теряет время, дожидаясь неизвестного ему Томера. Зачем смотреть на связанные этой женщиной тряпки, что он в этом понимает? Тами произвела на него впечатление. Ее глаза… Игорь видел слепых, не так уж редко их можно было встретить на улицах, обычно они шли, высоко подняв голову, будто искали дорогу не на земле, а в небе. Шли или за собакой-поводырем, или постукивая палочкой, и всегда в их глазах была отрешенность, лицо неподвижно, взгляд… никакого взгляда. Игорь мог дать голову на отсечение, что Тами его видела, в ее глазах светилась мысль. Он терпеть не мог банальных сравнений и знал, что мысль не может светиться, мысль проявляет себя иначе — идеями, речью, действиями, — но сейчас не мог подобрать иного слова, и ему было все равно, что сравнение выглядело бы уместно на страницах женского романа какой-нибудь Барбары Картленд. Почему ему пришла в голову эта фамилия? Он не читал Картленд, его не интересовали женские романы, и сейчас Игорь немного пожалел об этом — возможно, он больше понимал бы женщин, возможно, его жизнь сейчас была бы немного иной, если бы он интересовался в литературе «низкими жанрами», которые при всей своей непритязательности (так говорили; сам-то он вряд ли мог быть здесь справедливым судьей) изображали жизнь такой, какой ее нужно видеть, а не такой, какой ее видят пессимисты вроде него.
А он пессимист? Его отношение к жизни — следствие разочарований, или его разочарования — результат изначально неправильного отношения к жизни?
Вопрос, который он часто себе задавал и на который ответа не знал, а потому каждый раз отвечал по-разному, пробуя варианты и всегда получая не устраивавшие его результаты.
— Простите.
Игорь обернулся на голос.
— Это наш Томер, — сказала Фанни. — Томер, это Игор Тенцер. Его отец…
Она не закончила фразу, Томер знал, о ком она говорила.
— Фанни сказала…
— Да. Я хотел бы посмотреть… Если можно.
— Почему же нет, — медбрат торопился, много дел. — Я принесу мешок, все равно выбрасывать. Когда посмотрите и будете уходить, выбросьте в большой бак во дворе, хорошо?
Выбросить? Странное слово по отношению… Впрочем, нужно рассмотреть вязанье вблизи. Ему могло показаться. Даже, скорее всего — показалось. Он много думает о работе, это сказывается. Вчера по дороге из института едва не проехал на красный, потому что задумался: пришла в голову идея, как добавить в уравнение состояния открытой системы квантовый коэффициент сцепления, чтобы описать результат последнего эксперимента Мацуа. Сумел остановиться, а минуту спустя, уже проехав перекресток, понял, что коэффициент приведет к нелинейности и вычислить его он все равно не сможет, не использовав тот самый квантовый компьютер, возможности которого он и пытался описать введением пресловутого коэффициента. «Так погибают замыслы с размахом…» Нет, не от долгих отлагательств, а, напротив: оттого, что слишком быстро воспринимаешь идеи, требующие как раз долгих раздумий.
— Возьмите, — Томер поставил перед Игорем вместительный полиэтиленовый мешок, доверху набитый разноцветными тряпками — так это выглядело, да на самом деле так это и было. Тряпки. Бесконечный и бессмысленный труд аутистки.
Игорь прижал мешок к груди и пошел к выходу. Надо бы зайти к отцу попрощаться, но папе все равно, а он… Почему-то Игорю не хотелось сегодня видеть отца еще раз.
Он опустил мешок в багажник, сел за руль и, прежде чем отъехать, бросил взгляд на окна пятого этажа. Левое крыло, большое окно холла… если смотреть отсюда, то, видимо, третье слева от центра. Не видно, конечно. И все-таки ему показалось, что он разглядел Тами, откинувшуюся в кресле. Она закрыла глаза, и голубой свет в ее закутке померк, стало серо, сумрачно и холодно. Она не понимает, какой холод приносит в мир только потому, что не смотрит?