Искатели клада. Рассказы
Шрифт:
— Я сказал: "черт побери!" — неудержимо выпалил шкипер.
— Да, конечно, — свирепо возразила его жена. — Ты думаешь, что накричишь, нашумишь и будешь прав! Но меня ты не испугаешь, голубчик. Я не из тех робких и смиренных женщин, которые мирятся с чем угодно! Я не из тех…
— Да говорю же тебе, — прервал шкипер: — что мальчишка каждого величает отцом. Наверно теперь он уже пристал еще к кому-нибудь.
Но пока он еще говорил, ручка двери шевельнулась, дверь медленно начала отворяться, и в образовавшееся отверстие выглянуло встревоженное лицо Джонса. Мистрисс Гунт, уловив взгляд шкипера, указала на него безмолвным от избытка гнева и негодования жестом. Последовала минута трепетного молчания, нарушенная наконец мальчиком.
— Мама… — проговорил он потихоньку.
Мистрисс Гунт так и застыла в своем кресле. От изумления у нее опустились руки, и она не могла произнести ни слова. Джонс, растворив дверь немного пошире, осторожно просунул в отверстие свою тщедушную фигурку. Шкипер бросил быстрый взгляд на жену и тотчас же, поспешно отвернувшись, закрыл рот рукой и стал пристально смотреть в окно.
— Мама, могу я войти? — сказал мальчик.
— Ах, Полли… — вздохнул шкипер.
Мистрисс Гунт тщетно старалась обрести дар слова, которого лишило ее изумление.
— Я?!. Что такое?.. Джо… не будь глуп!
— Да, конечно, — произнес шкипер трагическим тоном. — Ах, Полли, Полли, Полли!..
Он опять закрыл рот рукой, смеясь втихомолку, пока жена, подойдя к нему сзади, не схватила его за плечи и не начала трясти изо всех сил.
— Так вот, — проговорил шкипер задыхающимся голосом: — вот о чем… ты тревожилась… Вот та тайна, которая…
Он внезапно остановился, так как жена втолкнула его в кресло и, стоя над ним со свирепым лицом, как-бы вызывала его произнести хоть слово. Потом она обратилась к мальчику.
— Что это значит? Ты называешь меня матерью? — спросила она. — Я тебе не мать.
— Нет, ты моя мать, — сказал Джонс.
Мистрисс Гунт посмотрела на него совершенно озадаченная, но когда новый взрыв хохота, раздавшийся с кресла, занятого шкипером, возвратил ее к сознанию действительности, она обернулась к этому легкомысленному человеку и принялась усердно колотить его, в надежде привести в более серьезное настроение. Не достигнув, однако, своей цели, она села рядом с ним и, после короткой, неудачной борьбы с собой, начала смеяться и сама, и притом смеяться так искренне, что Джонс, сочувственно улыбаясь, затворил за собой дверь и смело вошел в комнату.
Всеобщее предположение, что капитан Гунт и жена его усыновили мальчика — неверно: шкипер объясняет постоянное пребывание мальчика в их доме тем простым фактом, что он усыновился у них. И объяснение это, если не кому-либо другому, то уж во всяком случае мистеру Самуэлю Броуну кажется весьма понятным и правдоподобным.
Все трое — капитаны
— Каждый матрос ворчит на море, — задумчиво сказал ночной сторож. — Ворчать в людской натуре, и я предполагаю, что они ворчат и остаются на море, потому что им иначе; нечего и делать. На берегу моря мало мест, годных для моряков, а те должности, которые годятся для них (как, например, обязанность ночного сторожа), требуют такого хорошего характера, что не может найтись много людей, способных занимать их.
Иногда они находят дело на берегу. Я знал одного, который поступил на бойню и работал хорошо, пока полиция его не взяла. Другой бросил море, чтобы жениться на прачке, и они обвенчались за шесть месяцев до ее смерти; тогда бедняге пришлось опять отправиться в море.
Ужасно ворчал на море старый Сэм Смоль; я недавно говорил вам о нем. Было просто страшно слушать, как он бранил море, после того, как в две недели растряс деньги, собранные им в течение пяти месяцев. Смоль, бывало, часто спрашивал нас, что будет с ним на старости лет; и когда мы отвечали, что вряд ли он доживет до старости, если не станет больше заботиться о себе, Сэм впадал в бешенство и бранил нас всячески, как только умел.
Раз, когда он был на берегу вместе с Петером Руссетом и Джинджером Диком, он как бы взялся за ум. Сэм начал заботиться о деньгах, не тратил их в течение трех месяцев, ежедневно покупал газеты и читал объявления, чтобы видеть, не найдется ли хорошего местечка для сильного доброго малого, не любящего работы. Он нашел было место и, по его словам, если бы туда же, не явилось семидесяти девяти других кандидатов, мог бы получить его. Однако, Сэм получил только синяк под глазом за то, что хотел оттолкнуть одного человека, и два дня ходил таким унылым, что совсем не был подходящим товарищем для Дика и Петера.
Дня четыре он держался вдали от них, а потом, внезапно Джинджер Дик и Петер начали подмечать в нем большую перемену. Он казался бодрым и счастливым. Когда они заговорили с ним, он им отвечал весело, а раз ночью, лежа в постели, свистел комические песенки, пока Джинджер и Петер Руссет не вскочили и не подбежали к нему. Когда он купил себе новый шарф и щегольскую фуражку и дважды вымылся в один день, они стали спрашивать друг друга, что с ним случилось, и обратились к нему с этим же вопросом.
— Случилось? — сказал Сэм. — Ничего не случилось.
— Он влюблен, — заметил Петер Руссет.
— Ты лжешь, — не поворачиваясь, сказал Сэм.
— Это было бы дурно для него его лет, — заметил Джинджер.
Сэм ничего не ответил, но продолжал суетиться, точно у него что-то было на уме. Он посмотрел из окна и замурлыкал песенку, наконец, глядя на товарищей бешеными глазами, схватил завернутую в бумагу зубную щетку, которая лежала у него в кармане, к принялся чистить себе зубы.
— Он влюблен, — сказал Джинджер, как только нашел силу говорить.
— Или же сошел с ума, — прибавил Петер, глядя на него. — Что из двух, Сэм?
Сэм сделал вид, будто он не может отвечать из-за зубной щетки; не успел он вычистить зубы, как у него сделалась такая страшная зубная боль, что он сел в уголок, схватившись за щеку и представляя собой картину несчастья. Они не могли вытянуть из него ни слова, пока не предложили ему выйти вместе с ними; тогда он ответил, что ляжет в постель. Через двадцать минут Джинджер Дик вернулся за трубкой и увидел, что Сэм ушел.