Исключение из правил
Шрифт:
Я заткнулся.
Настя не ждала, что я как-то закончу разговор. Ей, как всегда, хватило и того, что я перестал спорить. Она легко вскочила и потянулась.
– Поехали?
И мы поехали на другой конец Москвы.
В метро Настя не болтает. Видели, как едут парни с девчонками, на весь вагон переговариваются и регочут? Настя не из таких. Она просто молча находится рядом. Не отодвигается, даже если в вагоне полно места. Но и не придвинется, не возьмет за руку. Между нами всегда будто лист поролона.
Я смотрел на ее отражение в окне напротив – Настя не любит, когда на нее пялятся – и пытался понять, о чем она думает. В метро у нее лицо всегда очень сосредоточенным делается, как будто она строит траекторию движения. Или высчитывает средний градус глобального потепления в связи с вырубкой лесов Амазонки.
Чем дальше от центра, тем меньше людей. Мы спокойно сидели в полупустом вагоне.
Вдруг Настя наклонилась к моему уху и спросила:
– Как думаешь, если кит со слоном подерутся, кто победит?
Я поймал себя на том, что моргаю. Со стороны это, наверное, выглядело глупо.
А Настя тихонько засмеялась и снова сказала мне прямо в ухо:
– У тебя просто вид был такой серьезный, словно ты глобальные проблемы современности решаешь. Не удержалась, извини.
Пока я искал, что ответить, мы приехали. Вышли на поверхность, и за нас сразу же принялся ветер. Холодный, резкий.
– Ого! – Настя поглубже натянула шапку. – Ничего себе здесь дует. Это потому, что мы на севере?
– Это потому, что мы на водохранилище. Тут мало домов и воздух влажный.
Я поднял капюшон ветровки. Ветер тут же сбросил его. Я надел капюшон снова и затянул шнуровку. Закрыл глаза. Сейчас надо пройти между двумя домами, там будет дорожка…
– А я так не думаю, – ввинтился мне в уши вредный Настин голос. – Москва же огромная. У нас, на юге, теплее. Ты вообще знаешь, что на юге всегда теплее? Географию изучал?
– Не всегда, – не удержался я. – В южном полушарии теплее на севере. Он ближе к экватору. А на юге – Южный полюс, самое холодное место планеты. Географию изучала?
Настя сердито фыркнула, сунула руки в карманы и отвернулась. Спина у нее стала ровная, как доска.
Ох, зря я ее срезал. Она терпеть не может проигрывать, даже в шутку. Я быстро добавил:
– Хотя ты права, тут все по-другому. Даже роза ветров. Ветер-то северный. А у нас западный с утра был.
Настина спина немного расслабилась.
– Откуда знаешь? – через плечо бросила она.
– Что западный? Так у меня виджет погодный в телефоне.
– Нет, что здесь северный.
– Водохранилище на севере, а дует с него.
– Чёт не видать твоего водохранилища-то.
– Так пошли, увидишь.
– Пошли. Привез непонятно куда и стоишь как прибитый, – сердито пробурчала Настя. Но это уже была не настоящая сердитость, а ворчание в ее обычном стиле.
Узкая дорожка вывела нас к крутому спуску, где дуло еще сильнее. Мы сбежали по холму под защиту деревьев. Там начиналась тропинка, которая уткнулась в небольшую площадку.
Квадратные бетонные плиты топорщились, как неправильно выросшие зубы. Они то наползали друг на друга, то разбегались, и между ними давно выросла густая трава. Когда-то площадку огораживали металлические перила, но сейчас от них осталось несколько стоек и пара перекладин.
Те перила, что шли вниз, сохранились почти до самого конца. Как и бетонные ступеньки, вытертые посередине, будто по ним ходили много сотен лет.
Прямо под лестницей неприветливо блестела мокрая земля, ступеньки до воды не доходили. Настя спустилась, села на корточки на самой последней, обхватив себя за коленки. Я вдруг сообразил, что ей холодно в свитере, он же продувается насквозь. Но куртку не предложил. Знал, что не возьмет.
Было тихо, только плескали волны и выл ветер. Неожиданно где-то вверху громко вскрикнула чайка. Я вздрогнул. А Настя вдруг уцепилась за ржавый столбик перил и потянулась вперед. Переступила – и потянулась сильнее. Еще чуть-чуть – и коснулась бы воды. Но тут ее нога поехала по гладкому камню, пальцы разжались – и Настя полетела в жидкую грязь.
Вернее, полетела бы три месяца назад, когда мы только начинали наши путешествия. А теперь я никогда не расслабляюсь. Я поймал ее за шиворот и дернул к себе. Мы грохнулись на ступеньку. Я на камень, Настя на меня.
Впрочем, Настя тут же вскочила. Развернулась, смерила взглядом, видимо решая – ругаться или благодарить? Я, стараясь не кряхтеть как старый дед, осторожно подтянул ноги и поднялся, проверяя, все ли работает. Треснулся я крепко, но вроде цел.
– Ты чего акробатничаешь? – задал я, в общем-то, бессмысленный вопрос. Настя делает это всегда, и каждый раз внезапно.
– Я хотела воду потрогать, – невинным тоном отозвалась она.
– Не надо ее трогать. Тут пару лет назад вся рыба внезапно передохла. И вообще говорят, что сюда то и дело сливают всякие отходы.
– Ладно… Посидим еще?
Я кивнул: то место, которым я приложился о камень, еще сильно болело. Не хотелось ковылять и стонать, особенно при Насте.
Мы поторчали на ветру еще минут пятнадцать. Я – облокотившись на перила, Настя – на корточках. К воде она больше не лезла. Я смотрел на волны, щурился от ветра и представлял, что у меня за спиной поднимаются черные скалы, а вместо линии домов на другом берегу – бескрайний простор открытого моря.
А потом мы пошли к метро, и я долго не мог найти дорогу назад. Настя меня даже не подкалывала – у нас так часто бывает. Место, похожее на рисунок или фотографию, я нахожу быстро. А вот на обратном пути мы почему-то часто плутаем. Вот и сейчас мы вышли к другому метро. Я ждал, что Настя отпустит все-таки какую-то шуточку. Но она вдруг коснулась губами пальцев – той руки, которую успела-таки макнуть в воду. На ее лице вдруг появилась незнакомая удивленная улыбка.
– Соленая…
– Что? – не понял я.