Шрифт:
1.
Проклятые комары! Их тоненькое зудение стирает сон с твоего сознания, как резинка - рисунок карандаша, оставляя лишь грязноватый след - неглубокую душную дрему… Переворачиваясь с боку на бок, Дмитрий подивился, что у него еще хватает сил на художественные образы.
Он откинул волглое - то ли от пота, то ли от сырости в воздухе - одеяло и свесил ноги с кровати. Откуда эти насекомые берутся в таком большом городе? Положительно, до большевиков комары в Питере не водились. Прошлепал к окну. Свежее дуновение приятно лизнуло влажную кожу. Однако форточку, несмотря на духоту в комнате, придется закрыть. Затем перебить комаров.
Он
Дмитрий прикрыл глаза и, ведя равномерный усыпляющий счет, постарался внушить себе, что голод… раз… на самом деле… два… чувство приятное. Три. Многие нынешние медики… четыре… утверждают… пять… что именно голодание… шесть… очищает организм… семь… от различных ненужных ему веществ… восемь… рассасывает жиры… девять… приносит свежесть и здоровье. Десять. Чревоугодие же… одиннадцать… напротив… двенадцать… приводит к болезням, одряхлению и ожирению. Тринадцать…
Голый, неимоверно тучный человек сидит на табурете. Его живот отвис уже почти до пола. Он ест, точнее, жрет, и крошки, а то и целые куски пищи падают у него изо рта. Он уже давно сыт, но два человека, облаченные в черные одеяния, силком продолжают пичкать его кусками индейки, сыра, хлеба, овощами, сластями, поить вином… На лице бедняги поблескивают дорожки от высохшего пота, он затравленно поглядывает на монахов…
Его тошнит. Он отрыгивает съеденное прямо перед собой, надеясь, что больше ему есть не придется. Но тут же один из монахов колет его в ягодицу ножом, и толстяк с воем принимается за очередную порцию…
«Пора!» - произносит кто-то.
Дмитрий вздрагивает и просыпается.
Какое удивительно реалистичное сновидение. Как омерзителен толстяк, и как жестоки его мучители… Голод несколько притупился. А вот сон пропал. Плохо: завтра предстоит нелегкий день.
Дмитрий встал и, чиркнув спичкой, зажег свечу. Пошарив рукой под кроватью, вытащил потрепанную книгу… Еще бы не потрепанную. Именно этого «Дон Кихота» читала ему гувернантка… Он открыл том наугад и погрузился в чтение… Испытанный способ… Через пять страниц Дмитрий прилег, положил книгу на пол, подсвечник - рядом с ней и читал, положив подбородок на край постели… Еще через две страницы он поймал себя на том, что уже не читает, а грезит. Дмитрий задул свечу.
Он окунулся во тьму, но глаза сразу привыкли к ней, и взгляд его полз сначала по срезу дощатых перекрытий, затем по кирпичной кладке фундамента… Потом долго, очень долго он двигался вниз, через почвенные слои… И вдруг вынырнул в каком-то подземном помещении - коридоре, освещенном тусклыми факелами.
Но даже огонь факелов здесь был мертвен, словно имел разум и понимал, что истинная власть тут, что бы ни случилось, навечно и безраздельно принадлежит Тьме.
Шаги! Некротическая атмосфера коридора не угнетала человека, облаченного в мантию из черного бархата. На голове его красовалась небольшая лиловая шапочка-феска. Человек этот двигался по коридору во главе небольшой, но зловещей процессии, и на его бледном, не лишенном обаяния лице блуждала усмешка. И она становилась шире, когда за его спиной раздавались всхлипывания, повизгивания и причитания.
Это вскрикивал тот самый, неимоверно толстый и насмерть перепуганный, человек, которого Дмитрий видел в прошлом сне. Только на сей раз он был одет в белоснежную рубаху до колен. А монахи силой волокли его вперед, держа под руки.
В глазах толстяка застыл ужас, лица же монахов были скрыты капюшонами. Третий монах завершал процессию, то и дело подгоняя толстяка легкими тычками кинжала в раскормленную задницу.
Только сейчас Дмитрий обнаружил, что не имеет тела. Он лишь видит и слышит, но ему нечем прикоснуться к чему-либо. Странно: Дмитрий ничуть не испугался своего открытия…
Толстяк и его конвоиры поравнялись с массивной распахнутой настежь дверью, переступили невысокий порог, и взору Дмитрия открылся просторный полутемный зал, оглашаемый звуками ударов и чьими-то стонами.
Заслышав их, толстяк покрылся потом, задрожал и суетливо огляделся.
– О, синьор Перуцци!
– воскликнул он при виде расставленных по залу уродливых и устрашающих орудий пыток.
– Зачем вы привели меня сюда?! Что вы собираетесь делать?! Я всегда был набожен, никогда не жульничал, никогда не обманывал служителей Ордена! Колбасы, рулеты, окорока… я продавал их вам по самым умеренным ценам!..
Шагавший впереди остановился и обернулся.
– Набожен?
– переспросил он, опалив несчастного свирепым голубым огнем.
– Что ж, помолись своему Богу и на этот раз. Уж тут-то он тебе обязательно поможет.
Слова его были полны сарказма, и монахи не преминули откликнуться язвительным хохотом. После чего под аккомпанемент жалобных подвываний толстяка процессия двинулась вниз по лестнице.
И вот уже стал виден тот, кто испытывал сейчас не только страх, но и физические муки.
Двое палачей-монахов размеренно опускали свои плети на мускулистую спину человека, привязанного к распятию.
Дмитрий обнаружил, что не только видит и слышит, но и знает откуда-то, что зовут этого несчастного Ладжози, и что эта экзекуция не первая, которую он выдержал. Хотя об этом можно было и догадаться - по тому, что вперемежку со свежими кровоподтеками его белесая, давно не знавшая солнца спина была испещрена паутиной старых, посиневших рубцов…
Палач взмахнул плетью в очередной раз, но тот, кого перепуганный жирный мясник назвал «синьор Перуцци», поднял руку, и удара не последовало. Рефлекторно напрягшийся и втянувший было голову в плечи узник расслабился. Повиснув на руках, он попытался оглянуться.
– Ну?
– лаконично спросил Перуцци.
– Это вы… - прохрипел несчастный.
– Чего ж вам еще?.. Я ведь дал свое неправедное согласие!.. Я предал свое слово! Вы не добились бы этого пытками, но ваша угроза расправиться с Бьянкой и ее бедным отцом… - голос Ладжози сорвался, и он замолчал. Затем продолжил спокойнее: - Я согласился. Отчего же эти исчадия ада снова бьют меня?!
– Чтобы укрепить вас в этом решении.
– Перуцци опустил руку.
– Отвяжите его.
Минуту спустя несчастный рухнул на пол у его ног.