Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Ты знаешь, как это делается?
— Ну конечно, из канавы все слышал.
Лебенталь задумался.
— Вообще-то есть один хмырь в гараже, на грузовике работает, — размышлял он вслух. — Завтра он едет в город. Попробовать можно, вдруг клюнет. Хорошо, будь по-твоему. Да и сюда я, может, еще успею, чтобы самому все уладить.
Он протянул пятьсот девятому зуб.
— Мне-то он на что? — изумился тот. — Ты же берешь его с собой…
Лебенталь презрительно тряхнул головой.
— Сразу видно, много ли ты смыслишь в коммерции. Думаешь, я выручу хоть что-нибудь,
Пятьсот девятый лежал в неглубокой рытвине, хоть и в некотором отдалении от колючей проволоки, но гораздо ближе, чем допускалось лагерным распорядком. Ограда здесь поворачивала, и с пулеметных вышек это место просматривалось не слишком хорошо, особенно ночью или в туман. Ветераны давно эту залежку приметили, но Лебенталь только несколько недель назад додумался, как извлечь из нее капитал.
Вокруг всего лагеря шириною в полкилометра простиралась запретная зона, доступ в которую разрешался только по особым пропускам СС. Непосредственно вдоль ограды тянулась довольно широкая полоса открытого пространства: в этом коридоре были вырублены все деревца и кустарники, на него же были пристреляны пулеметы.
Лебенталь, у которого развилось шестое чувство на все, что касается жратвы, заметил, что вот уже месяца два по четвергам ближе к ночи по этому коридору как раз мимо Малого лагеря проходят две девицы. Девицы были из «Летучей мыши», увеселительного заведения на подъезде к городу, и шли в казарму СС на вечер отдыха, куда их приглашали на интимную заключительную часть. Как галантные кавалеры, эсэсовцы разрешали им проходить прямо через запретную зону, в противном случае прекрасным дамам пришлось бы часа два плестись в обход. Более того, на этот короткий промежуток времени эсэсовцы даже отключали ток высокого напряжения в той части ограды, что вела вдоль Малого лагеря. Делалось это, понятно, без ведома лагерной администрации, но во всеобщем разброде и шатании последних месяцев эсэсовцы могли и не такое себе позволить. Они, впрочем, ничем не рисковали — у обитателей Малого лагеря не было сил на побег.
Так вот, одна из шлюх как-то раз в порыве великодушия бросила какому-то бедолаге за колючую проволоку ломоть хлеба. Случившийся поблизости Лебенталь это заметил. Шепнуть в темноте несколько слов, предложить денег — все это было уже парой пустяков. С тех пор девицы иногда, особенно в пасмурную погоду и туман, кое-что приносили. Делая вид, что надо поправить чулок или вытряхнуть песок из туфли, они перебрасывали еду через ограду Лагерь был затемнен полностью, часовые на этой стороне частенько дрыхли, но даже если бы кто и заподозрил неладное, стрелять в девиц он бы не стал, а пока он подойдет посмотреть, что к чему, все будет шито-крыто.
Пятьсот девятый услышал, как колокольня в городе рухнула наконец совсем. В небо взлетел и развеялся по ветру огромный сноп искр. Потом раздались далекие сирены пожарных.
Он не знал, сколько уже ждет, — время было в зоне понятием бессмысленным и, в сущности,
— Я в двенадцать сменяюсь. Еще застану вас или как?
— Конечно, Артур.
Шаги приближались. Немного погодя пятьсот девятый различил на фоне ночного неба смутные силуэты девиц. Он оглянулся на пулеметную вышку. Тьма была такая, что часовых он не увидел вообще — значит, и те его не видят. Он потихонечку не свистнул даже, а скорее, зашипел сквозь зубы. Девицы остановились.
— Ты где? — спросила одна.
Пятьсот девятый поднял руку и помахал.
— Ах вон ты где. Деньги принес?
— Да. А что у вас?
— Сперва монеты гони. Три марки.
Деньги лежали — это было изобретение Лебенталя — в мешочке, привязанном на конце длинной палки, которая и просовывалась под колючую проволоку прямо до дорожки. Одна из девиц нагнулась, вынула мелочь и быстро пересчитала. Потом сказала:
— Ладно. Тогда держи.
Обе стали вытаскивать из карманов пальто картофелины и бросать их через ограду. Пятьсот девятый норовил поймать картофелины в пальто Лебенталя.
— Теперь хлеб, — сказала та, что потолще.
Пятьсот девятый следил, как летят над проволокой ломти хлеба, и быстро их подбирал.
— Ну так, это все.
Девицы уже двинулись дальше.
Пятьсот девятый снова зашипел.
— Чего тебе? — спросила толстушка.
— Побольше можете принести?
— Через неделю.
— Нет, сегодня. Когда пойдете из казармы. Вам там что попросите — то и дадут.
— Ты тот же, что всегда? — спросила толстушка, наклоняясь вперед.
— Да все они на одно лицо, Фрици, — бросила другая.
— Я здесь буду ждать, — прошептал пятьсот девятый. — И монеты у меня есть.
— Сколько?
— Три.
— Пошли, Фрици, пора! — торопила другая.
Обе они все это время шагали на месте, чтобы сбить с толку часовых.
— Могу хоть всю ночь ждать. Пять марок!
— Ты новенький, верно? — спросила Фрици. — А тот, другой где? Умер?
— Болен он. Меня послал. Пять марок. А может, и больше.
— Пошли, Фрици! Нельзя нам так долго задерживаться!
— Ладно. Там видно будет. По мне так жди, коли охота.
Девицы пошли дальше. Пятьсот девятый слышал, как шуршат их юбки. Он отполз назад, подтянул за собой пальто и обессиленно на него улегся. Ему казалось, что он весь взмок, но кожа была совершенно сухая.
Когда он обернулся, Лебенталь уже был тут как тут.
— Ну что, получилось? — спросил Лео.
— Ага. Вот картошка, а это хлеб.
Лебенталь склонился над добычей.
— Вот суки! — выругался он. — Ну и пиявки! Это же цены почти как у нас в лагере! За это и полутора марок хватило бы за глаза. За три марки могли бы и колбасы положить. Вот так всегда, когда не сам торгуешься!