Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
— Рут, — сказал он немного погодя. — Кто начинает вылезать из такой пропасти, как мы с тобой, у того, я думаю, еще будет в жизни много-много счастья.
Сад был в цвету: но когда они подошли к белому домику, то увидели, что за ним, оказывается, упала бомба. Она
— Никакой это был не дом. Все это время, что мы на него смотрели.
— Хорошо, что мы не знали об этом.
Они его осмотрели. Они-то ведь верили: пока домишко стоит, они тоже уцелеют. Оказывается, они верили в иллюзию. В руины за обманчиво надежным фасадом. В этом была своя ирония — но в то же время и странное утешение. Им ведь домишко помог, а это, в конце концов, главное.
Мертвых они не нашли. Должно быть, дом уже был покинут, когда в него угодила бомба. Сбоку, среди стен и проломов, они наткнулись на узенькую дверцу. Вся скособоченная, она еле держалась на петлях, за ней обнаружилась кухня.
Это была тесная каморка, лишь отчасти разрушенная. Совсем не пострадала печь с плитой, там даже стояли еще кастрюли и сковородки. Железную трубу можно было легко установить заново и вывести в разбитое окно.
— Можно затопить, — сказал Бухер. — Дров вокруг хоть отбавляй. — Он продолжал рыться в мусоре. — Э-э, да тут даже матрацы есть. За несколько часов раскопаем. Пожалуй, можно сразу и начать.
— Это не наш дом.
— Он ничей. А уж на несколько дней мы тут вполне можем остаться. Для начала.
К вечеру они извлекли и
Рут во время раскопок наткнулась на осколок зеркала и украдкой сунула его в карман. Сейчас, стоя у окна, она в него смотрелась. Она слышала восклицания Бухера и что-то ему отвечала, но глаза ее не отрывались от того, что она увидела в зеркальном стеклышке. Седые патлы; провалившиеся глаза; горькие складки вокруг щербатого, почти беззубого рта. Она разглядывала себя долго, беспощадно. Потом швырнула зеркальце в огонь.
Вернулся Бухер. Оказывается, он еще и подушку нашел. Небо тем временем окрасилось яблочной зеленью, и наступил удивительно тихий вечер. Они молча смотрели в разбитое окно и вдруг впервые осознали, что они одни. Они же почти забыли, что это такое. Вокруг них всегда был лагерь с его толчеей, переполненными бараками и даже с переполненными уборными. Конечно, хорошо, когда у тебя есть товарищи, и все же зачастую страшно угнетала невозможность побыть одному. Лагерная жизнь — как каток: она подминает всякое «я», утрамбовывая его в плотную людскую массу.
— Как странно, Рут, вдруг оказаться наедине, правда?
— Да. Словно мы последние люди на земле.
— Почему последние? Первые.
Они положили один из матрацев так, чтобы можно было смотреть в открытую дверь. Они вскрыли консервы и поели, а потом сели рядышком на пороге. На горизонте за грудой развалин еще теплился свет уходящего дня.