Искра жизни (перевод М. Рудницкий)

Ремарк Эрих Мария

Теперь он старался дышать бережно, осторожно, только до границ боли. Он видел, как изо рта Вебера струится кровь, и решил проверить, не происходит ли с ним то же самое. Он провел ладонью по рту, почувствовал какую-то влагу, но, посмотрев на руку, убедился, что крови мало, и только тут вспомнил, что это, наверно, из его прокушенных губ.

Глаза Вебера проследили за его рукой. Потом взгляды их встретились снова.

Пятьсот девятый попробовал сосредоточиться: надо еще раз перебрать в памяти, что это было, во имя чего он жил. Это придаст ему новые силы. Он всегда уповал на самое простое в человеке, на то, без чего мир пошел бы прахом, — это его усталый мозг еще помнит.

И благодаря этому самому простому должно быть уничтожено другое: абсолютное зло, Антихрист, заклятый враг человеческого духа. Слова, подумал он. Ими так мало можно сказать. Но к чему сейчас слова? Надо просто стиснуть зубы и выдержать. Чтобы зло сдохло раньше. Вот и все.

Странно, что никто их не замечает. Что его не видят, это ему понятно. Вон сколько мертвецов валяется. Но того, другого! Просто он лежит совсем в тени, за кучей трупов, вот в чем дело. Мундир черный, и даже на сапоги не упадет отблеск пожара. К тому же поблизости не так уж много народу. Все вон там, дальше стоят, на бараки смотрят. Стены в некоторых местах проломлены. Вместе с ними сгорают сейчас бессчетные годы горя и нужды, тысячи смертей. Множество надписей, фамилий, имен…

Раздался мощный треск. Пламя взметнулось к небу. Крыша барака рухнула, вздымая искристый огненный ливень. Пятьсот девятый увидел взлетевшие к небу пылающие обломки. Казалось, они летят медленно-медленно. Один из них мягко спланировал на груду трупов, ударился о чью-то ногу, перевернулся в воздухе и упал на Вебера. Упал точнехонько ему на загривок.

Глаза Вебера вздрогнули и заметались. Ворот его мундира задымился. Пятьсот девятый мог, наверно, дотянуться и отбросить головешку. По крайней мере он думал, что мог бы это сделать, он только не знал точно, повреждены ли у него легкие и не хлынет ли от первого же движения горлом кровь. Но он не двинулся с места. И не из чувства мести — сейчас решалось нечто другое, поважнее. К тому же для мести всего этого было бы бесконечно мало.

Руки Вебера заерзали. Голова дернулась. Деревяшка продолжала гореть прямо у него на загривке. Уже тлел мундир. А вот он и вспыхнул маленькими огненными язычками. Голова Вебера снова заворочалась. От этого деревяшка сползла ниже. В тот же миг занялись волосы. Головешка зашипела, огонь уже лизал уши, охватил всю голову. Пятьсот девятый пристально смотрел только на глаза. Они начали вылезать из орбит. Кровь, пузырясь и булькая, ручьем хлынула изо рта, разинутого в отчаянном, но почему-то немом крике. Рев пламени над догорающим бараком по-прежнему заглушал все остальные звуки.

Теперь голова Вебера была голая и черная. Пятьсот девятый все еще смотрел на него. Кровь остановилась. Все тело обмякло. Ничего не осталось — одни глаза. На них сейчас весь свет клином сошелся. Они должны померкнуть.

Пятьсот девятый не знал, сколько это длилось — минуты или часы; но вот плечи Вебера, даже не шелохнувшись, разом поникли. Потом что-то напоследок дрогнуло в глазах — и они перестали быть глазами. Это были уже просто две студенистые точки. Еще некоторое время пятьсот девятый сидел неподвижно, потом осторожно переставил одну руку, чтобы пододвинуться вперед, чуть ближе. Перед тем как уйти, он должен во всем удостовериться. Только в голове еще он ощущал какую-то прочность — тело стало как будто невесомым и в то же время словно вобрало в себя всю тяжесть земли, переставая ему подчиняться. Он уже не мог подтянуть его вперед.

Он медленно наклонился, протянул руку и пальцем ткнул Вебера сперва в один, потом в другой глаз. Глаза не реагировали. Пятьсот девятый попробовал снова распрямиться, но понял, что уже не сможет. Как он и ожидал, этот наклон дорого ему стоил.

Где-то глубоко внутри, словно из-под земли, что-то прорвалось и хлынуло через край. Кровь потекла легко и без боли. Она потекла прямо на голову Вебера. Казалось, она струится не изо рта, а как бы из всего тела, возвращаясь обратно в землю, откуда только что взметнулась мягким теплым фонтаном. Пятьсот девятый не пытался ее остановить. Руки вдруг ослабли. Сквозь подступающую мглу он увидел на фоне пламени огромную тень Агасфера. «Значит, он тоже не…» — успел подумать он, прежде чем земля, на которую он опирался, не превратилась в трясину, засасывая его все глубже и глубже.

* * *

Они нашли его лишь час спустя. Вскоре после того как первые волнения улеглись, его хватились и начали повсюду искать. В конце концов Бухеру пришло в голову еще раз как следует посмотреть вокруг барака, и вскоре он обнаружил его за грудой трупов. К нему подошли Левинский и Вернер.

— Пятьсот девятый погиб, — сказал Бухер. — Застрелен. И Вебер тоже. Вон они оба лежат, рядышком.

— Застрелен? Он что, был не в бараке?

— Нет. Он в это время всегда на улице был.

— И револьвер при нем?

— Да.

— А Вебер тоже убит? Тогда, значит, он его застрелил, — предположил Левинский.

Они подняли пятьсот девятого и положили на спину. Потом перевернули Вебера.

— Да, — заметил Вернер. — Похоже на то. Два выстрела в спину. — Он оглянулся и заметил револьвер. — Да вот же. — Он поднял револьвер, осмотрел. — Пусто. Он стрелял.

— Надо унести его отсюда, — сказал Бухер.

— Куда? Кругом полно мертвых. Больше семидесяти сгорело. Больше сотни ранены. Пусть тут полежит, пока другого места не найдем. — Вернер пустыми глазами глянул на Бухера. — Ты в автомобилях смыслишь что-нибудь?

— Нет.

— Нам нужно… — Вернер спохватился. — Да что это я? Вы же из Малого лагеря. Нам нужны водители для грузовиков. Пошли, Левинский!

— Да. Чертовски все-таки его жалко.

— Да.

И они пошли обратно. Левинский еще раз оглянулся, потом поспешил за Вернером. Бухер остался. Занималось серое утро.

Остатки барака еще тлели. «Семьдесят человек заживо сгорели, — думал Бухер. — А если бы не пятьсот девятый, так еще больше».

Он долго так стоял. От барака веяло теплом, словно каким-то чудом вдруг наступило лето. Бухер чувствовал эти ласковые теплые волны, но тут же забыл о них. Пятьсот девятого больше нет. Как будто не семьдесят человек погибли, а несколько сотен.

Новый совет старейшин быстро взял лагерь под свой контроль. Уже к обеду заработала кухня. Вооруженные арестанты охраняли все входы в зону на случай возвращения эсэсовцев. Из представителей всех бараков был образован комитет, который уже работал. Создавались продовольственные команды, чтобы как можно скорей начать реквизицию съестного в окрестных деревнях.

— Я вас сменю, — обратился кто-то к Бергеру.

Тот поднял глаза. От усталости он уже ничего не соображал.

— Укол! — потребовал он, подставляя руку. — Иначе я упаду. У меня уже в глазах мутится.

— Я поспал, — ответил ему второй. — Теперь я вас сменю.

— У нас почти ничего не осталось для анестезии. Срочно нужно. Что, люди из города еще не вернулись? Мы послали их во все больницы.

Профессор Свобода из Брно, лагерник из чешского отряда, наконец понял, что происходит. Перед ним стоял смертельно усталый автомат, который продолжал работать скорее по инерции.

— Вам надо пойти поспать, — сказал он громче.

Бергер заморгал воспаленными глазами.

— Да-да, — откликнулся он, снова склоняясь над обожженным телом.